1
Мы в слепоте как
будто не знаем,
Как тот родник,
что бьется в нас, –
Божественно
неисчерпаем,
Свежей и нежнее
каждый раз.
Печалью взвившись,
спадает весельем...
Глубже и чище
родной исток...
Ведь каждый день
– душе новоселье,
И каждый час – светлее
чертог.
Из сердца пригоршней
беру я радость,
К высоким брошу
небесам
Беспечной
бедности святую сладость
И всё, что
сделал, любя, я сам.
Всё тоньше,
тоньше в эфирном горниле
Синеют тучи над
купами рощ, –
И вдруг, как
благость, к земле опустили
Любовь, и
радугу, и дождь.
1916
2
Под вечер выдь в
луга поёмные,
На скошенную ляг
траву...
Какие нежные и
томные
Приходят мысли
наяву!
Струятся небеса
сиянием,
Эфир мерцает
легким сном,
Как перед
сладостным свиданием,
Когда уж видишь
отчий дом.
Всё трепетней,
всё благодарнее
Встречает сердце
мир простой,
И лай собак за
сыроварнею,
И мост, и луг, и
водопой.
Я вижу всё: и
садик с вишнями,
И скатертью
накрытый стол,
А облако стезями
вышними
Плывет, как
радостный посол.
Архангельские
оперения
Лазурную узорят
твердь.
В таком
пленительном горении
Легка и
незаметна смерть.
Покинет птица
клетку узкую,
Растает тело...
всё забудь:
И милую природу русскую,
И милый
тягостный твой путь.
Что мне
приснится, что вспомянется
В последнем
блеске бытия?
На что душа моя
оглянется,
Идя в нездешние
края?
На что-нибудь
совсем домашнее,
Что и не
вспомнишь вот теперь:
Прогулку по саду
вчерашнюю,
Открытую на
солнце дверь.
Ведь мысли
сделались летучими,
И правишь ими уж
не ты, –
Угнаться ль
волею за тучами,
Что смотрят с
синей высоты?
Но
смерть-стрелок напрасно целится,
Я странной
обречен судьбе.
Что неделимо, то
не делится:
Я всё живу...
живу в тебе!
Июнь 1916
3
Господь, я вижу,
я недостоин,
Я сердцем верю,
и вера крепка:
Когда-нибудь
буду я Божий воин,
Но так слаба
покуда рука.
Твоя заря очам
моим брезжит,
Твое дыханье свежит
мне рот,
Но свет Твой
легкий так сладостно нежит,
Что сердце
медлит лететь вперед.
Я умиляюсь и
полем взрытым,
Ручьем дороги в
тени берез,
И путником
дальним, шлагбаумом открытым,
И запахом ржи,
что ветер принес.
Еще я плачу,
бессильно бедный,
Когда ребенка
бьют по щекам,
Когда на просьбу
о корке хлебной
Слышат в ответ
сухое: «Не дам!»
Меня тревожит
вздох мятежный
(От этих
вздохов, Господь, спаси!),
Когда призыв я
слышу нежный
То Моцарта, то
Дебюсси.
Еще хочу забыть
я о горе,
И загорается
надеждою взор,
Когда я чувствую
ветер с моря
И грежу о тебе,
Босфор!
Еще я ревную,
мучусь, немею
(Господь, мое
счастье обереги!),
Еще я легким там
быть не смею,
Где должны быть
крылаты шаги.
Еще я верю
весенним разливам,
Люблю левкои и
красную медь,
Еще мне скучно
быть справедливым –
Великодушьем
хочу гореть.
1916
4
Какая-то лень
недели кроет,
Замедляют заботы
легкий миг, –
Но сердце
молится, сердце строит:
Оно у нас
плотник, не гробовщик.
Веселый плотник
сколотит терем.
Светлый тес – не
холодный гранит.
Пускай нам
кажется, что мы не верим:
Оно за нас верит
и нас хранит.
Оно всё
торопится, бьется под спудом,
А мы – будто
мертвые: без мыслей, без снов...
Но вдруг
проснемся пред собственным чудом:
Ведь мы всё
спали, а терем готов.
Но что это,
Боже? Не бьется ль тише?
Со страхом к
сердцу прижалась рука...
Плотник, ведь ты
не достроил крыши,
Не посадил на
нее конька!
1916
5
Не знаешь, как
выразить нежность!
Что делать:
жалеть, желать?
Покоя полна
мятежность,
Исполнена
трепета гладь.
Оттого обнимаем,
целуем,
Не отводим
влюбленных глаз,
Не стремимся мы
к поцелуям,
Они лишь
невнятный рассказ
О том, что
безбрежна нежность,
Что в нежности
безнадежность,
Древнейшая в ней
мятежность
И новая каждый
раз!
1915
6
Находит странное
молчание
По временам на
нас,
Но в нем таится
увенчание,
Спокойный
счастья час.
Задумавшийся над
ступенями,
Наш ангел смотрит
вниз,
Где меж
деревьями осенними
Златистый дым
повис.
Затем опять наш
конь пришпоренный
Приветливо
заржет
И по дороге
непроторенной
Нас понесет
вперед.
Но не смущайся
остановками,
Мой нежный,
нежный друг,
И объясненьями
неловкими
Не нарушай наш круг.
Случится все,
что предназначено,
Вожатый нас
ведет.
За те часы, что
здесь утрачены,
Небесный вкусим
мед.
1913
7
Какая белизна и
кроткий сон!
Но силы спящих
тихо прибывают,
И золоченый,
бледный небосклон
Зари вуали розой
закрывают.
В мечтах такие
вечера бывают,
Когда не знаешь,
спишь или не спишь,
И каплют
медленно алмазы с крыш.
Смотря на солнца
киноварный знак,
Душою умиляешься
убогой.
О, в этой белой
из белейших рак
Уснуть, не
волноваться бы тревогой!
Почили... Путник,
речью нас не трогай!
Никто не скажет,
жив ли я, не жив, –
Так убедителен
тот сон и лжив.
Целительный
пушится легкий снег
И, кровью нежною
горя, алеет,
Но для побед,
для новых, лучших нег
Проснуться
сердце медлит и не смеет:
Так терпеливо
летом яблок спеет,
Пока багрянцем
август не махнет, –
И зрелым плод на
землю упадет.
1917
8
Красное солнце в
окно ударило,
Солнце
новолетнее...
На двенадцать
месяцев всё состарилось...
Теперь
незаметнее...
Как-то не жалко
и всё равно,
Только смотришь,
как солнце ударяет в окно.
На полу квадраты
янтарно-дынные
Ложатся так
весело.
Как прошли, не
помню, дни пустынные,
Что-то их
занавесило.
Как неделю,
прожил полсотню недель,
А сестры-пряхи
всё прядут кудель.
Скоро, пожалуй,
пойду я дорогою...
Не избегнут ее
ни глупцы, ни гении...
На иконы смотрю
не с тревогою,
А сердце в
весеннем волнении.
Ну что ж?
Заплачу, как тебя обниму,
Что есть в суме,
с тем и пойду.
1916
9
Я вижу, в
дворовом окошке
Склонилась к
ребенку мать,
А он раскинул
ножки,
Хочет их ртом
поймать.
Как день ему
будет долог,
Ночам – конца
словно нет...
А год? это – дивный
сколок
Будущих долгих
лет.
Вот улыбнулся
сонно
С прелестью
милых котят...
Ведь всякая мать
– Мадонна
И всякий ребенок
свят!
Потом настанут
сурово
Труды, волненье
и страсть,
И где найти
тогда слово,
Что не дало бы
упасть?
Мудры старики да
дети,
Взрослым
мудрости нет:
Одни еще будто в
свете,
Другие уж видят
свет.
Но в сумрачном
бездорожьи
Утешься: сквозь
страстный плен
Увидишь – мы
дети Божьи
У теплых родных
колен.
1915