ПОЭТЫ
Ю. Балтрушайтису
Тебе известны, как и
мне,
Непобедимые влечения,
И мы – в небесной
вышине,
И мы – подводные
течения.
Пред нами дышит череда
Явлений Силы и
Недужности,
И в центре круга мы
всегда,
И мы мелькаем по
окружности.
Мы смотрим в зеркало Судьбы,
И как на праздник
наряжаемся,
Полувладыки и рабы,
Вкруг темных склепов
собираемся.
И, услыхав полночный
бой,
Улившись музыкой
железною,
Мы мчимся в пляске
круговой
Над раскрывающейся
бездною.
Игра кладбищенских огней
Нас манит сказочными
чарами,
Везде, где смерть, мы
тут же с ней,
Как тени дымные – с
пожарами.
И мы незримые горим,
И сон чужой тревожим
ласками,
И меж неопытных царим
Безумьем, ужасом и
сказками.
ЗАКЛЯТИЕ
1
Я видел правду только
раз,
Когда солгали мне.
И с той поры, и в этот час,
Я весь горю в огне.
Я был ребенком лет пяти,
И мне жилось легко.
И я не знал, что я в
пути,
Что буду далеко.
Безбольный мир кругом
дышал
Обманами цветов.
Я счастлив был, я крепко
спал,
И каждый день был нов.
Усадьба, липы, старый
сад,
Стрекозы, камыши.
Зачем нельзя уйти назад
И кончить жизнь в тиши?
Я в летний день спросил
отца:
«Скажи мне: вечен свет?»
Улыбкой грустного лица
Он мне ответил: «Нет».
И мать спросил я в
полусне:
«Скажи: Он добрый –
Бог?»
Она кивнула молча мне,
И удержала вздох.
Но как же так, но как же
так?
Один сказал мне: «Да»,
Другой сказал, что будет
мрак,
Что в жизни нет
«Всегда».
И стал я спрашивать
себя,
Где правда, где обман,
И кто же мучает любя,
И мрак зачем нам дан.
2
Я вышел утром в старый
сад
И лег среди травы.
И был расцвет растений
смят
От детской головы.
В саду был черный ветхий
чан
С зацветшею водой.
Он был как знак
безвестных стран,
Он был моей мечтой.
Вон ряска там, под ней
вода,
Лягушка там живет.
И вдруг ко мне пришла
Беда,
И замер небосвод.
Жестокой грезой детский
ум
Внезапно был смущен,
И злою волей, силой дум,
Он в рабство обращен.
Так грязен чан, в нем
грязный мох.
Я слышал мысль мою.
Что, если буду я как
Бог?
Что, если я убью?
Лягушке тесно и темно,
Пусть в Рай она войдет.
И руку детскую на дно
Увлек водоворот.
Водоворот безумных снов,
Непоправимых дум.
Но сад кругом был
ярко-нов,
И светел был мой ум.
Я помню скользкое в
руках,
Я помню холод, дрожь,
Я помню Солнце в
облаках,
И в детских пальцах нож.
Я темный дух, я гномный
царь,
Минута не долга.
И торжествующий дикарь
Скальпировал врага.
И что-то билось без
конца
В глубокой тишине.
И призрак страшного лица
Приблизился ко мне.
И кто-то близкий мне
сказал,
Что проклят я теперь,
Что кто слабейшего
терзал,
В том сердца нет, он
зверь.
Но странно был мой ум
упрям,
И молча думал я,
Что боль дана как правда
нам,
Чужая и моя.
3
О, знаю, боль сильней
всего,
И ярче всех огней,
Без боли тупо и мертво
Мельканье жалких дней.
И я порой терзал других,
Я мучил их... Ну, что ж!
Зато я создал звонкий стих,
И этот стих не ложь.
Кому я радость
доставлял,
Тот спал, как сытый
зверь.
Кого терзаться
заставлял,
Пред тем открылась
дверь.
И сам в безжалостной
борьбе
Терзание приняв,
Благословенье шлю тебе,
Кто предо мной неправ.
Быть может, ересь я пою?
Мой дух ослеп, оглох?
О, нет, я слышу мысль
мою,
Я знаю, вечен Бог!
КОСТРЫ
Да, и жгучие костры
Это только сон игры.
Мы играем в палачей.
Чей же проигрыш? Ничей.
Мы меняемся всегда.
Нынче «нет», а завтра
«да».
Нынче я, а завтра ты.
Все во имя Красоты.
Каждый звук – условный
крик.
Есть у каждого двойник.
Каждый там глядит как
дух,
Здесь телесно грезит
вслух.
И пока мы здесь дрожим,
Мир всемерный нерушим.
Но в желанье глянуть
вниз
Все верховные сошлись.
Каждый любит, тень любя,
Видеть в зеркале себя.
И сплетенье всех в одно
Глубиной повторено.
Но, во имя глубины,
Мы страдаем, видя сны.
Все мы здесь, наоборот,
Повторяем небосвод.
Свет оттуда – здесь как
тень,
День – как ночь, и ночь
– как день.
Вечный творческий
восторг
Этот мир как крик
исторг.
Мир страданьем освящен,
Жги меня, и будь сожжен.
Нынче я, а завтра ты,
Все во имя Красоты.
ТАЙНА
ГОРБУНА
Ты, конечно, проходил
По обширным городам.
Много мраков я светил,
Много разных чудищ там.
Поглядишь и там и тут,
Видишь полчища людей.
Целый мир в любом
замкнут,
Мир обманов и затей.
Почему у горбуна
Так насмешливо лицо?
В этом доме два окна,
Есть в нем дверь и есть
крыльцо.
Что ж, войдем и
поглядим.
В этом скрыто
что-нибудь.
Если мы душою с ним,
Он не может дверь
замкнуть.
Мы заходим в темный ход,
Видны знаки по стенам.
Опрокинут небосвод.
И немножко жутко нам!
Ум наш новостью смущен,
Искаженность манит вас.
Здесь нежданный свет
зажжен,
Постоянный свет погас.
Кто вошел в такой уют,
К Сатане он бросил
взгляд.
В этой храмине поют,
И, как в храме, здесь
кадят.
Кверху поднятым лицом
Примешь небо и весну.
Спину выгнувши кольцом,
Встретишь мрак и
глубину.
И невольно душит смех,
И ликуешь как змея.
Оттого что тайный грех –
Оттененье бытия.
Оттого у горбуна
И насмешливо лицо.
Эта странная спина –
Сатанинское кольцо!
ГОЛОС
ДЬЯВОЛА
Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают
исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти
мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без
сострадания.
Мне ненавистен был бы
Рай
Среди теней с улыбкой
кроткою,
Где вечный праздник,
вечный май
Идет размеренной
походкою.
Я не хотел бы жить в
Раю,
Казня находчивость
змеиную,
От детских дней люблю
Змею,
И ей любуюсь, как
картиною.
Я не хотел бы жить в
Раю,
Меж тупоумцев
экстатических.
Я гибну, гибну – и пою,
Безумный демон снов
лирических.
ВРАГ
У меня был враг
заклятый,
У меня был враг.
На его постели смятой
Хохот демона проклятый
Оживлял полночный мрак.
Без него жена смеялась,
Обнималась, целовалась.
Хохот демона был мой.
Побыл с ней. Ай-да! Домой!
Враг заклятый был
далеко.
Возвратился. «Честь!»
Ты, без страха и упрека!
Я, как ты, во власти
рока.
Хочешь? Что же, месть,
так месть.
Час и место. Мы явились.
Мы сошлись и поклонились.
Чей-то взор покрылся тьмой.
Хохот демона был мой!
ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ
СРОДСТВО
Сонет
Я с нею шел в глубоком
подземелье,
Рука с рукой, я был
вдвоем – один.
Мы встретились в
сверкающем веселье,
Мы нежились, как лилии
долин.
Потом пришли к дверям
старинной кельи,
Предстала Смерть, как
бледный исполин.
И мы за ней, в глубоком
подземелье,
Стремились прочь от
зелени долин.
Мы шли во тьме, друг
друга не видали,
Любовь была как сказка
дальних лет,
Любовь была печальнее печали.
В конце пути зажегся
мрачный свет,
И я, искатель вечной
Антигоны,
Увидел рядом голову –
Горгоны.
НЕРАЗЛУЧИМЫЕ
Под низкою крышкою
гроба,
Забиты гвоздями,
Недвижно лежали мы оба,
С враждебными оба
чертами.
Застывшие трупы, мы жили
Сознаньем проклятья,
Что вот и в могиле – в
могиле! –
Мы в мерзостной позе
объятья.
И Дьявол смеялся
надгробно,
Плитой погребальной:
«Эге, – говорил: – как
удобно
Уродцам – в могиле
двуспальной!»
ДВА ТРУПА
Два трупа встретились в
могиле,
И прикоснулся к трупу
труп,
В холодной тьме, в
тюрьме, и в гнили.
Прикосновеньем мертвых
губ.
Они, влюбленные,
когда-то
Дышали вместе под Луной
Весенней лаской аромата
И шелестящей тишиной.
Они клялись любить до
гроба.
И вот, по истеченье
дней,
Земная жадная утроба
Взяла их в пищу для
червей.
Тяжелые, с потухшим
взглядом,
Там, где повсюду мгла и
мгла,
Они лежат так тесно
рядом,
Зловонно-мягкие тела.
Для мелких тварей ставши
пищей,
И разлученные с душой,
Они гниющие жилище,
Где новый пир, для них
чужой.
И дико спят они в
тумане,
И видят сказочные сны
Неописуемых дыханий
И необъятной тишины.
НАД БОЛОТОМ
Над болотом позабытым
брошен мост,
За болотом позабытым
брызги звезд.
Там, за топью, цепенея,
спит Лазурь,
Затаив для дней грядущих
сумрак бурь.
Неживые, пропадают
брызги звезд,
И к болоту от болота
брошен мост.
И одно лишь не обманет –
жадность бурь,
Ею дышит – с ней в
объятьях – спит Лазурь.
ВЕДЬМА
Я встретил ведьму старую
в задумчивом лесу.
Спросил ее: «Ты знаешь
ли, какой я грех несу?»
Смеется ведьма старая,
смеется что есть сил:
«Тебя ль не знать? Не
первый ты, что молодость убил.
Отверг живые радости, и
стал себе врагом,
И тащишься в дремучий
лес убогим стариком».
Я вижу, ведьма старая
все знает про меня,
Смеется смехом дьявола,
мечту мою кляня,
Мечту мою о праведном
безгрешном житии, –
И молвил ей: «А знаешь
ли ты чаянья мои?
Я в лес вошел, но лес
пройду, прозрачен, как ручей,
И выйду к морю ясному
божественных лучей».
Смеется ведьма старая:
«Куда тебе идти?
Зашел сюда, – конец
тебе: зачахнешь на пути.
Сии леса – дремучие, от
века здесь темно,
Блуждать вам здесь
дозволено, а выйти не дано.
Ишь, выйду к морю
светлому! Ты думаешь: легко?
И что в нем за корысть
тебе! Темно и глубоко».
И ведьма рассмеялася
своим беззубым ртом:
«На море жить нельзя тебе,
а здесь твой верный дом».
И ведьма рассмеялася,
как дьявол егозя:
«Вода морская – горькая,
и пить ее – нельзя».
INCUBUS
Как стих сказителя
народного,
Из поседевшей старины,
Из отдаления холодного,
Несет к нам стынущие
сны, –
Так темной полночью
рожденные
Воззванья башенных
часов,
Моей душою повторенные,
Встают как говор
голосов.
И льнут ко мне с мольбой
и с ропотом:
«Мы жить хотим в уме
твоем».
И возвещают тайным
шепотом:
«Внимай, внимай, как мы
поем.
Мы замираем, как
проклятия,
Мы возрастаем, как
прибой.
Раскрой безгрешные
объятия,
Мы все обнимемся с
тобой».
И я взглянул, и вдруг,
нежданные,
Лучи Луны, целуя мглу,
Легли, как саваны
туманные,
Передо мною на полу.
И в каждом саване –
видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы
наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
Я жду, лежу, как труп,
но слышащий.
И встала тень, волнуя
тьму,
И этот призрак еле
дышащий
Приникнул к сердцу
моему.
Какая боль, какая
страстная,
Как сладко мне ее
продлить!
Как будто тянется
неясная
Непрерываемая нить!
И тень все ближе
наклоняется,
Горит огонь зеленых
глаз,
И каждый миг она
меняется,
И мне желанней каждый
раз.
Но снова башня дышит
звуками,
И чей-то слышен тихий
стон,
И я не знаю, чьими
муками
И чьею грудью он рожден.
Я только знаю, только
чувствую,
Не открывая сжатых глаз,
Что я как жертва
соприсутствую,
И что окончен сладкий
час.
И вот сейчас она
развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый
день.
ПОЖАР
Я шутя ее коснулся,
Не любя ее зажег.
Но, увидев яркий
пламень,
Я – всегда мертвей, чем
камень –
Ужаснулся,
И хотел бежать скорее,
И не мог.
Трепеща и цепенея,
Вырастал огонь, блестя,
Он дрожал, слегка
свистя,
Он сверкал проворством
Змея,
Все быстрей,
Он являл передо мною
лики сказочных зверей.
С дымом бьющимся
мешаясь,
В содержанье умножаясь,
Он, взметаясь,
красовался надо мною и над ней.
Полный вспышек и теней,
Равномерно, неотступно,
Рос губительный пожар.
Мне он был блестящей
рамой,
В ней возник он жгучей
драмой,
И преступно,
Вместе с нею я светился
в быстром блеске дымных чар.
* * *
Хорошо ль тебе, девица
Там глубоко под землей?
Ты была цветок, и птица,
Праздник мой!
Хорошо ль тебе, девица,
Так глубоко под землей?
Ты, как все, лишь день
светила,
И ничтожно умерла.
Глубока твоя могила,
Сон и мгла.
Ты, как все, лишь день
светила,
Потускнела, умерла.
Твой конец последний
близок,
Ты остывший бледный
труп.
Терем твой, девица,
низок,
Миг твой скуп.
Твой конец последний
близок,
Ты посмешище и труп.
В ТОТ МИГ
В тот миг расставанья в
нем умерло что-то,
Он с нею был взглядом,
не с нею душою.
А в ней лишь одна
трепетала забота:
«О, если б могла я быть
вечно с тобою!»
Лицо у нее лишь на миг
исказилось,
Она, холодея, сдержала
рыданья.
«Прощай» у обоих в душе
проносилось,
И он ей с улыбкой
сказал: «До свиданья!»
В тот миг расставанья,
как ветер свободный,
Он только и ждал, чтоб
скорей удалиться.
И, вздрогнув, бледнея в
тоске безысходной,
Она прошептала: «Я буду
молиться!»
AD
INFINITUM
В храме все – как прежде
было.
Слышен тихий взмах
кадил.
«Я смеялся, я шутил.
Неужели ты любила?»
Дымен смутный трепет
свеч,
На иконах свет заемный.
Каждый хочет в церкви
темной
От свечи свечу зажечь.
В храме будет так, как
было.
Слышен тихий звон кадил.
«А, неверный! Ты шутил.
Горе! Горе! Я любила».
К СМЕРТИ
Смерть,
медлительно-обманная,
Смерть, я ждал тебя
года,
Но для каждого ты
странная
И нежданная всегда.
Мне казалась упоительной
Мысль о том, что ты
придешь
И прохладою целительной,
Торжествуя, обоймешь.
И воздушною одеждою
Мне навеешь легкий мрак.
Нет, обманут я надеждою,
Ты придешь не так, не
так.
Как неведомое, грубое,
Ты возникнешь в тишине.
Как чудовище беззубое,
Ты свой рот прижмешь ко
мне.
И неловкими прижатьями
Этих скользких мертвых
губ,
Неотвратными объятьями
Превращен я буду в труп.
Но еще не
бессознательный,
Не затянутый во тьму,
И
мучительно-внимательный
К разложенью своему.
Вот, рука окоченелая
Точно манит и грозит,
Синевато-грязно-белая,
Искривилась... Гнусный
вид!
Вот, лицо покрылось
пятнами,
Восковою пеленой,
И дыханьями развратными
Гниль витает надо мной.
Отвратительно-знакомые
Щекотания у рта.
Это мухи! Насекомые!
Я их пища, их мечта!
И приходят ночи, низкие,
Как упавший потолок.
Где же вы, родные,
близкие?
Мир отпрянувший далек.
Глухо пали комья грязные,
Я лежу в своем гробу,
Дышат черви безобразные
На щеках, в глазах, на
лбу.
Как челнок, сраженный
мелями,
Должен медлить, должен
гнить,
Я недели за неделями
Рок бессилен изменить.
За любовь мою чрезмерную
К наслаждениям земным,
После смерти, с этой
скверною
Грешный дух неразлучим.
Целых семь недель
томления,
Отвращения, тоски,
Семь недель, до
избавления,
Рабство, ужас, и тиски!
Лишь одной отрадой
нищенской
Ад могу я услаждать:
Пред оградою
кладбищенской
Белой тенью в полночь
встать.