Как в глубинностях Моря, в
глубинах Народной души –
скрываются чудо-хоромы – там
таятся, среди жемчугов, огнеглазые
громы. – Миг синих расцветов, спеши!
Голос
Прилива
В БЕЗМЕРНОМ ВСЕ
В безмерном Все я только быстрый атом.
Но нет меня, – вселенной в Мире нет.
Вселенных – тьма. И свежим ароматом
Цветут цветы бездонность пышных лет.
В безмерном Все я малая былинка.
Но нет меня, – нет в Мире красоты.
Безумец! Знай, что в должный миг снежинка
Лавину сбросит с высоты!
ЭЛЕКТРОН
Электрон, камень-Алатырь,
Горюч-могуч-янтарь!
Гори! На нас восстал Упырь,
Отвратных гадов царь!
Заветный камень-Светозар,
Рожденье волн морских!
Как в Море – глубь, в тебе – пожар.
Войди в горючий стих!
О, слиток горечи морской,
И светлых слез Зари!
Электрон, камень дорогой,
Горя, враждой гори!
Волна бежит, волну дробя,
Волна сильней, чем меч!
Электрон, я заклял тебя.
Ты, вспыхнув, сможешь сжечь!
КАМЕНЬ-АЛАТЫРЬ
На Море-Океане,
На острове Буяне,
Меж камней-богатырь
Есть Камень-Алатырь.
Он бел-горюч и ярок,
Неостудимо жарок.
Красив его изгиб,
Кипит тот Камень-кип.
Горит тот Камень-чудо,
Что лучше изумруда.
Он каждый миг – живой,
Тот Камень солнцевой.
Под Камнем тем сокрыта
Мечта, что не изжита.
Спеши к нему скорей.
Коснись до тайн морей.
Все шире Море, шире.
На Камне-Алатыре
Сидит, в лучах горя,
Громовница-Заря.
Сидит Девица Красна,
Смеется безучастно.
Смешинки Девы той –
Рассветы над водой.
А раз придет охота,
Совсем тот смех без счета, –
Смеяться так начнет,
Что молния сверкнет.
Все звонче смех певучий,
Пожаром рдеют тучи.
Огниста Красота,
Светла ее фата.
На море-Океане,
На острове Буяне,
Я Деву ту любил,
У ней в гостях я был.
Я был на этом Камне,
И заговор дала мне
Она в Огне живом,
На Камне солнцевом.
О, заговор тот властный!
Он дан мне Девой страстной.
Все покорю я с ней.
Гори, Огонь, сильней!
Лишь Камень кто изгложет,
Тот заговор мой сможет
Лишить его лучей.
Гори, Огонь, скорей!
Но Камень кто ж изгложет,
Кто пламень превозможет?
Привет сиянью дней.
Гори, Огонь, сильней!
ВОЗЗВАНИЕ К ПЕРУНУ
Уж льды в реках прошли,
Звеня в скопленье тесном,
Уж молнии цвели
На Дереве небесном.
А дерево росло,
Во славу Человека,
С ветвей своих, светло,
Роняя медь и млеко.
Роняя чудо-сны,
Основу песнопенья,
С воздушной вышины
Лучистые каменья.
Исполни же теперь,
Перун, слова обета,
Раскрой в темницах дверь,
И выпусти мне лето.
Скорей, скорей, Перун,
Что должно, то исполни,
И дай мне звоны струн,
И дай цветы из молний!
К ПЕРУНУ
Бог ветров и бурных гроз,
Бог Славян, Перун,
Ты мне дал волну волос,
Золотистых струн.
Струн курчавых, не прямых,
Светлых завитков,
Золотистый дал мне стих,
Много дал стихов.
Бог пожаров между туч,
Грезы огневой,
Ты велел мне: Будь певуч,
В жизни – будь живой.
Влил ты молнии в мой стих,
И сказал мне: – Жги.
Бог пожаров грозовых,
Предо мной – враги.
Бог зиждительных дождей,
Влаги и огня,
В ярком пламени страстей
Не покинь меня.
Дай мне, дай мне взрывов злых
Для журчанья струн,
Лестью сделай ты мой стих,
За моих, Перун!
ЗАКЛИНАТЕЛЬНИЦА ГРОЗ
Красной калиной покой свой убрав,
Принеся в него много лесных,
стреловидных, как будто отточенных, трав,
Я смотрю, хорошо ль убрана моя хата,
И горит ли в ней серебро, ярко ли злато.
Все как и нужно кругом.
Мысли такие же в сердце, сверкают,
цветятся огнем.
Сердце колдует.
Что это? Что это там за окном?
Дрогнула молния в Небе! Темнеет оно.
Негодует?
Или довольно, что в этом вот сердце
пожар?
Ветер прерывисто дует.
Гром.
Гулко гремит за ударом удар.
Длится размах грозового раската.
Светится золотом малая хата.
И, опоясан огнем,
В брызгах, в изломах червленого злата,
В рокотах струн,
Сея алмазы продольным дождем,
В радостях бури, в восторге возврата,
Мчится – Перун.
ЗМЕЯ-МЕДЯНИЦА
Змея-Медяница, иначе Медянка,
Год целый бывает слепа.
И пусть перед нею любая приманка,
Она неподвижно-тупа.
Но дивные чары Ивановой ночи
Ей острое зренье дают.
Сверкают змеиные рдяные очи,
Смотри, не встречайся ей тут.
Хоть будь ты одет перед нею бронею,
Бороться, надеяться, брось, –
Она, на врага устремившись стрелою,
Его пробивает насквозь.
Змея-Медяница, что раз только летом
Являет всю силу свою,
Знакома с Перуновым огненным цветом,
Он рдяную любит змею.
В лесу, из гниения гадов зловредных,
Трава-Медяница растет,
И ночью Ивановой, в отблесках медных,
Цвет огненный недруга ждет.
И горе, коль ты, этой чары не зная,
По чаще пойдешь на авось, –
Трава-Медяница, взметнувшись, живая,
Врага пробивает насквозь.
СКУПЕЦ
Русское
сказание
Бог Землю сотворил, и создал существа,
Людей, зверей, и птиц, и мысли, и слова.
Взошла зеленая, желая пить, трава.
Бог Землю сотворил, и вдунул жизнь в живых,
Но жаждали они всей силой душ своих,
И Воду создал Бог для жаждущих земных.
Изрыл Он ямины огромные в земле,
Он русла проложил, чтоб течь ручьям во мгле,
Ключ брызжущий исторг из мертвых глыб в скале.
И птицам, чья судьба – близ туч небесных быть,
Кому так свойственно порыв ветров любить,
Велел Он помогать, чтоб все имели пить.
Низвергнув с высоты безмерности дождей,
Он птицам повелел нести их в ширь полей,
Уравнивать моря, кропить, поить ручей.
Повиновались все. Дождям пришел конец.
И лишь была одна, чье прозвище скупец,
Ничтожно-малая, как бы навек птенец.
Скупец чирикнул так: Не нужно мне озер.
Не нужно мне морей. Зачем мне их простор?
На камне я напьюсь. Помочь другим? Вот вздор!
Разгневался Творец, устав скалу дробить.
И в жажде навсегда велел скупцу Он быть.
И вечен писк скупца. Пить, пить, кричит он, пить.
ЗАГОВОР
От
двенадесяти девиц
Под дубом под мокрецким,
На тех горах Афонских,
Сидит Пафнутий старец,
Тридесять старцев с ним.
Двенадесять идут к ним
Девиц простоволосых,
Девиц простопоясых,
Не по-людски идут.
Рече Пафнутий старец:
Кто к нам сии идоша?
Рекут ему девицы:
Все – дщери мы Царя.
Отец наш есть Царь Ирод,
Идем знобить мы кости,
Идем мы тело мучить,
Двенадесять девиц.
Ко старцам обращаясь,
Рече Пафнутий старец:
Сломите по три прута,
И бити станем их.
По утренних три зори,
По три зари вечерних,
Взяв каждый по три прута,
Нещадно станем бить.
К тринадесяти старцам,
К Пафнутию, ко старцу,
Взмолились тут девицы,
В ничто их бысть мольба.
Начаша старцы бити,
Их бити, им глаголя:
Ой вы еси, девицы,
Двенадесять девиц!
Вы будьте, тресуницы,
Вы будьте, водяницы,
Расслабленны и хилы,
Живите на воде.
На ней, на студенице,
Вам место, а не в мире,
Вы кости не знобите,
Не мучьте вы тела.
В тартарары идите,
Двенадесять проклятых,
Вам в море-океане
И в преисподней быть.
В трясинах, на болотах
Вам место, окаянным.
Недуги, принедуги,
Полунедуги, прочь!
ЛИХО
Украинская
сказка
Жить было душно. Совсем погибал я.
В лес отошел я, и Лиха искал я.
Думу свою словно тяжесть несу.
Шел себе, шел, и увидел в лесу
Замок железный. Кругом – черепа, частоколом.
Что-то я в замке найду?
Может, такую беду,
Что навсегда позабуду, как можно быть в жизни
веселым?
Все же иду
В замок железный.
Вижу, лежит Великан.
Вид у него затрапезный.
Тучен он, грязен, и нагл, и как будто бы пьян.
Кости людские для мерзкого – ложе.
Лихо! Вокруг него – Злыдни, Журьба.
А по углам, вкруг стола, по стенам, вместо сидений,
гроба.
Лихо! Ну что же?
Я Лиха искал.
Страшное Лихо, слепое.
Подчует гостя. «Поешь-ка». Мне голову мертвую дал.
Взял я ее да под лавку. Лицо усмехнулось тупое.
«Скушал?» спросил Великан.
«Скушал». Но Лихо уж знало, какая сноровка
Тех, кто в бесовский заходит туман.
«Где ты, головка-мутовка?»
«Здесь я, под лавкою, здесь».
Жаром и холодом я преисполнился весь.
«Лучше на стол уж, головка-мутовка.
Скушай, голубчик, ты будешь, сам будешь, вкусней».
В эту минуту умножилось в мире число побледневших
людей.
Поднял я мертвую голову, спрятал на сердце. Уловка
Мне помогла. Повторился вопрос и ответ.
«Где ты, головка-мутовка?»
«Здесь я под сердцем». – «Ну, съедена значит»,
подумал дурак-людоед.
«Значит, черед за тобой», закричало мне Лихо.
Бросились Злыдни слепые ко мне, зашаталась слепая Журьба.
В нежитей черепом тут я ударил, и закипела борьба,
Бились мы. Падал я. Бил их. Убил их. И в замке железном
вдруг сделалось тихо.
Вольно вздохнул я. Да здравствует воля, понявшего
чудищ, раба!
ТРИ БЫЛИНКИ
Заговор
Все мне грезятся мысли о воле.
Выхожу я из дома сам-друг,
Выхожу я во чистое поле,
Прихожу на зеленый луг.
На лугу есть могучие зелья,
В них есть сила, а в силе веселье.
Все цветы, как и быть надлежит, по местам.
И, мечту затаив в себе смелую,
Три былинки срываю я там,
Красную, черную, белую.
Как былинку я красную буду метать
Так далеко, что здесь никому не видать,
За шумящее синее Море,
К краю мира, на самый конец,
Да на остров Буян, что в кипящем просторе,
Да под меч-кладенец.
Зашумит и запенится Море.
А былинку я черную бросить хочу
В чащу леса узорного,
Я ее покачу, покачу
Под ворона черного.
Он гнездо себе свил на семи на дубах,
А в гнезде том уздечка покоится бранная,
На дубовых ветвях,
Заклятая, для сердца желанная,
С богатырского взята коня.
Упадет та уздечка, блестя и звеня.
Вот былинка еще остается мне, белая,
Я за пояс узорчатый эту былинку заткну,
Пусть колдует она, онемелая,
Там завит, там зашит, зачарован колчан,
В заостренной стреле заложил я весну.
Трем былинкам удел побудительный дан,
И мечта – как пожар, если смелая.
Мне от красной былинки есть меч-кладенец,
Мне от черной былинки есть взнузданный конь,
Мне от белой былинки – мечтаний конец –
Есть колчан, есть стрела, есть крылатый огонь.
О, теперь я доволен, я счастлив, я рад,
Что на свете есть враг-супостат!
О, на этом веселом зеленом лугу
Я навстречу бросаюсь к врагу!
НАГОВОР НА НЕДРУГА
Ворожба
Я ложусь, благословясь,
Встану я, перекрестясь,
Из избы пойду дверями,
Из сеней я воротами
Против недруга иду.
Позабывши о неволе,
Там, далече, в чистом поле,
Раноутренней росою
Освежусь, утрусь зарею,
И зову на бой беду!
Белым светом обнадежен,
Красным светом опригожен,
Я подтычуся звездами.
Солнце красное над нами,
И в сияющей красе,
Как у Господа у Бога,
Из небесного чертога,
Алый день встает, ликуя,
Ненавистника сражу я,
Да возрадуются все!
ЧЕРВЬ КРАСНОГО ОЗЕРА
Ирландская
легенда
В
Донегале, на острове, полном намеков и вздохов,
Намеков
и вздохов приморских ветров,
Где
в минувшие дни находилось Чистилище, –
А
быть может, и там до сих пор,
Колодец-Пещера
Святого Патрикка, –
Пред
бурею в воздухе слышатся шепоты,
Голоса,
привидения звуков проходят.
Они
говорят и поют.
Поют,
упрекают, и плачут.
Враждуют,
и спорят, и сетуют.
Проходят,
бледнеют, их нет.
Кто
сядет тогда над серебряным озером,
Под
ветвями плакучими ивы седой,
Что
над глинистым срывом,
Тот
узнает над влагой стоячею многое,
Что
в другой бы он раз не узнал.
Тот
узнает, из воздуха, многое, многое.
В
Донегале другое есть озеро, в чаще Лаф Дерг,
Что
по-нашему – Красное Озеро.
Но
ни в бурю, ни в тишь к его водам нельзя подходить.
В
те старинные дни, как не прибыл еще
К
берегам изумрудной Ирландии
Покровитель
Эрида, Патрикк,
Это
озеро звалося озером Фина Мак-Колли.
И
недаром так звалось оно.
Тут
была, в этом всем, своя повесть.
Жила,
в отдаленное время, в Ирландии
Старуха-колдунья,
чудовище,
Что
звалася Ведьмою с Пальцем,
И
сын был при ней, Исполин.
Та
вещая Ведьма любила растенья,
И
ведала свойства всех трав,
В
серебряном длинном сосуде варила
Отравы,
на синем огне.
А
сын-Исполин той отравой напаивал стрелы,
И
смерть, воскрыляясь, летала
С
каждой стрелой.
На
каждой руке у Колдуньи, как будто змеясь,
По
одному только было
Длинному
гибкому пальцу.
Да,
загибались
Два
эти длинные пальца,
В
час, как свистела в разрезанном воздухе,
Сыном
ее устремленная,
Отравой
вспоенная,
Безошибочно
цель достающая, птица-стрела.
Ведьмою
с Пальцем
Было
немало подобрано тех. до кого прикоснулась,
Ядом
налитая, коготь-стрела.
В
Ирландии правил тогда король благомудрый Ниуль.
Он
созвал Друидов,
И
спросил их, как можно избавиться
От
язвы такой.
Ответ
был, что только единый из рода Фионов
Может
Колдунью убить,
И
убить ее должно серебряной меткой стрелой.
Самым
был славным и сильным из смелых Фионов
Доблестный,
звавшийся Фином Мак-Колли.
Сын
его был Оссиан,
Дивный
певец и провидец,
Видевший
много незримого.
Слышавший,
кроме людского,
Многое
то, что звучит не среди говорящих людей.
Был
также славный Фион, звавшийся Гэлом Мак-Морни.
Был
также юный беспечный, что звался Куниэн-Миуль.
Все
они вместе, по слову Друидов,
Отправились
к чаще, излюбленной Ведьмою с Пальцем.
Они
увидали ее на холме.
Она
собирала смертельные травы,
И с
нею был сын-Исполин.
Мак-Морни
свой лук натянул,
Но
стрела, просвистев, лишь задела
Длинный
колдуний сосуд,
Где
Ведьма готовила яд,
Кувырнулся
он к синему пламени,
Ушла
вся отрава в огонь.
Исполин,
увидав наступающих,
На
плечи схватил свою мать
И
помчался вперед,
С
быстротой поразительной,
Через
топи, овраги, леса.
Но
у Фина Мак-Колли глаза были зорки и руки уверены,
И
серебряной меткой стрелой
Пронзил
он ведовское сердце.
Гигант
продолжал убегать.
Он
с ношей своей уносился,
Пока
не достиг, запыхавшись,
До
гор Донегаль.
Пред
скатом он шаг задержал.
Назад
оглянулся,
И,
вздрогнув, увидел,
Что
был за плечами его лишь скелет:
Сведенные
руки и ноги, да череп безглазый, и звенья спинного хребта.
Он
бросил останки.
И
вновь побежал Исполин.
С
тех пор уж о нем никогда ничего не слыхали.
Но
несколько лет миновало,
Сменилися
зимы и весны,
Не
раз уже лето, в багряных и желтых
Листах,
превратилося в осень,
И
те же, все те же из славных Фионов
Охотились
в местности той,
Скликалась,
кричали, смеялись, шутили,
Гнались
за оленем, и места достигли,
Где
кости лежали, колдуний скелет.
Умолкли,
былое припомнив, и молча
Напевы
о смерти слагал Оссиан.
Вдруг
карлик возник, рыжевласый, серьезный,
И
молвил: «Не троньте костей.
Из
кости берцовой, коль тронете кости,
Червь
глянет, и выползет он,
И
если напиться найдет он довольно,
Весь
мир может он погубить».
«Весь
Мир», прокричал этот карлик серьезно,
И
вдруг, как пришел, так исчез.
Молчали
Фионы. И в слух Оссиана
Какие-то
шепоты стали вноситься.
Тихонько,
неверно, повторно, напевно,
Как
будто бы шелест осоки под ветром,
Как
будто над влагой паденье листов.
Молчали
Фионы. Но юный беспечный,
Что
звался Куниэн-Миуль,
Был
малый веселый,
Был
малый смешливый,
Куда
как смешон был ему этот карлик,
Он
кости берцовой коснулся копьем.
Толкнул
ее, выполз тут червь волосатый,
Он
длинный был, тощий, облезло-мохнатый,
Куниэн-Миуль
взял его на копье,
И
поднял на воздух, и бросил со смехом,
Далеко
отбросил, и червь покатился,
Упал,
не на землю, он в лужу упал.
И
только напился из лужи он грязной,
Как
вырос, надулся, раскинулся тушей,
И
вдоль удлинился, и вверх укрепился,
Змеей
волосатой, мохнатым Драконом,
И
бросился он к опрометчивым смелым,
И
тут-то был истинный бой.
Кто
знает червей, тот и знает драконов.
Кто
знает Змею, тот умеет бороться,
Кто
хочет бороться, тот знает победу,
Победа
к бесстрашным идет.
Но
как иногда ее дорого купишь,
И
сколько в борении крови прольется,
Об
этом теперь говорить я не буду,
Не
стоит, не нужно сейчас.
Я
только скажу вам, кто внемлет напеву,
Я
был в Донегале, на острове вздохов,
Я
был там под ивой седой,
Я
многое видел, я многое слышал,
И
вот мой завет вам: Не троньте костей.
Коль
нет в том нужды, так костей вы не троньте,
А
если так нужно, червя не поите,
Напиться
не дайте ему.
Так
мне рассказали на острове древнем,
Пред
бурей, над влагой, над глинистым срывом,
Сказали
мне явственно там
Шепоты
в воздухе. В воздухе.
ГРОМОВЫЙ КАМЕНЬ
Громовый Камень был как мертвый гнет.
И шли часы. И каждый день был год.
И шли года. Но в царстве мертвых льдов
Ходила Мысль дорогою ветров.
Ходила, и будила, говоря,
Что красная готовится заря,
Что мертвый камень, ныне тяжкий свод,
Громовыми цветами зацветет.
В морях небес будя и высь и дно,
Сплела она заветное Руно.
Враждебности в незримом созвала,
Глазам вражды в глаза взглянуть дала.
Дождем обильным рухнули мечты,
Громовый Камень сброшен с высоты.
И стиснутость, в свободу превратясь,
В громовый час расцветами зажглась.
ПРАЗДНИК СЖИГАНЬЯ
От
колеса солнцевой колесницы
Небесный
огонь долетел до людей,
Факел
зажег для умов, в ореоле страстей.
От
колеса солнцевой колесницы
Кто-то
забросил к нам в души зарницы,
Дал
нам властительность чар,
Тайну
змеиных свечей,
Для
созвания змей
На
великий пожар,
На
праздник сжиганья змеиных изношенных кож,
Чешуйчатых
звений,
Когда
превращается старая ложь,
И
лохмотья затмений,
Во
мраке ночном,
В
торжествующий блеск самоцветных горений,
Тишина
обращается в гром,
И
пляшут, к Востоку от Запада, в небе, кругом,
К
низинам отброшены вышней пучиной,
Синие
молнии, синие молнии, чудо раденья громовых лучей,
Слившихся
с дрожью светло-изумрудных, хмельных новизной, змеиных очей.
О, праздник змеиный!
О, звенья сплетенных,
Огнем возрожденных,
Ликующих змей!
НА СИНЕМ МОРЕ
Заговор
Есть светлое Синее Море,
На светлом на Синем на Море,
Есть Остров, на Острове Камень,
И Остров и Камень тот – синь.
На Камени, в синей одежде,
Сидит Человек белоликий,
И лук у него бестетивный,
Лук синий для синих пустынь.
И синей стрелою без перьев
Стреляет он в притчи, в призоры.
Во всякую нечисть, в притворства,
В телесный и в думный излом.
В Серебряном Море, напротив,
Серебряный Остров и Камень,
Серебряный кто-то на Камне
Ему отвечает как гром.
Ему подпевает пособно,
Стрела за стрелой улетает,
Над дивной Рекой поперечной
Огонь разрастается, синь.
Так сгиньте же, ковы, приборы,
Рассейтесь вы, притчи и чары,
Я стрелы вам здесь заостряю,
Аминь, говорю я, аминь.