ПОЭТ
Решает миг, но
предрешает час,
Три дня, неделя, месяцы,
и годы.
Художник в миге – взрыв
в жерле природы,
Просветный взор вовнутрь
Господних глаз.
Поэты. Братья. Увенчали
нас
Не люди. Мы древней
людей. Мы своды
Иных планет. Мы духа
переходы.
И грань – секунда, там
где наш алмаз.
Но, если я поэт, да не
забуду,
Что в творчестве
подземное должно
Вращать, вращать,
вращать веретено.
Чтоб вырваться возможно
было чуду,
Чтоб дух цветка на
версты лился всюду,
Чтоб в душу стих глядел
и пал на дно.
КОТЛОВИНА
Пожар – мгновенье первое
Земли,
Пожар – ее последнее
мгновенье.
Два кратера в безумстве
столкновенья,
Несясь в пустотах, новый
мир зажгли.
В туманной и пылающей
пыли,
Размерных вихрей
началось вращенье.
И волей
притяженья-отторженья
Поплыли огневые корабли.
В безмерной яме жгучих
средоточий,
Главенствующих сил ядро
легло,
И алым цветом Солнце
расцвело.
Планеты – дальше, с
сменой дня и ночи.
Но будет час.
Насмотрятся все очи,
И все планеты рушатся в
жерло.
ОГНЕННЫЙ
МИР
Там факелы, огневзнесенья,
пятна,
Там жерла пламеносных
котловин.
Сто дней пути –
расплавленный рубин.
И жизнь там только
жарким благодатна.
Они горят и дышат
непонятно.
Взрастает лес. По
пламени вершин
Несется ток пылающих
лавин.
Вся жизнь Огня
сгущенно-ароматна.
Как должен быть там
силен аромат,
Когда, чрез миллионы
верст оттуда,
Огонь весны душистое
здесь чудо.
Как там горит у
Огнеликих взгляд,
Коль даже мы полны лучей
и гуда,
И даже люди, полюбив,
горят.
ПЛАМЕННИК
Пора мне начертать
псалом ночам и дням,
Пора отобразить желание
созвучий,
Которое всегда сквозит в
растущей туче,
Узорчато ее меняя по
краям.
Из капелек росы, из
чернооких ям,
Из бочагов, прудков, с
полей, лугов и кручи
В неуловимости незримый,
но певучий,
Восходит медленно до
солнца фимиам.
До Солнца не дойдет. Но,
выманен лучами,
Сгустится дымами.
Придвинет к хоти хоть.
Да в слово плоть войдет,
и слово станет плоть.
Вот молния дрожит.
Грозит и жжет очами.
Дозволь упиться мне и
днями, и ночами.
Я пламенник, я твой,
дозволь сверкнуть, Господь.
ЖЕРТВА
Когда зажглась кроваво,
свет взвивая,
Полнеба охватившая заря,
Казалось, на высотах
алтаря
Небесного там жертва
есть живая.
Был зноен день. Всю
влагу испивая,
Жара дымилась, деланье
творя.
И каждый лист рабом был
для царя
Единого, чья воля – огневая.
Озер и рек обильный
водоем
И каждая росинка от
побега
Поникших трав вспоили
хлопья снега –
Поток лавин в объеме
тучевом.
Весь мир застыл. В той
душной пытке нега.
И огнь, вещая ливень,
рушил гром.
ЗВЕЗДНЫЕ
ЗНАКИ
Творить из мглы,
расцветов и лучей,
Включить в оправу
стройную сонета
Две капельки росы, три
брызга света
И помысел, что вот еще
ничей.
Узнать в цветах огонь
родных очей,
В журчаньи птиц
расслышать звук привета,
И так прожить весну, и
грезить лето,
А в стужу целоваться
горячей.
Не это ли Веселая Наука,
Которой полный круг в
расцвете лет
Пройти повинен мыслящий
поэт?
И вновь следить в
духовных безднах звука,
Не вспыхнул ли еще не
бывший след
От лета сказок, духов и
комет.
ГОРНОЕ
ОТКРОВЕНИЕ
Безмолвие нагорной
высоты,
Молчания узорные хоромы,
Провалы, светояры,
крутоёмы,
Противоглыбы разной
остроты.
Дойди до самой сказочной
черты,
Взнеси свой дух на
крайние изломы,
Туда, где дома – молнии
и громы,
Где резок свет
стремнинной пустоты.
Смотри. Где вся природа
чрезвычайна,
Какой она не может быть
везде,
Где небо ближе к озерной
воде,
Где бездна звезд в тиши
ночей бескрайна,
Над пропастью глядит
цветок к звезде,
Чтоб даже здесь
благоухала тайна.
ТА, КОТОРОЮ
ДВИЖУТСЯ ЗВЕЗДЫ
Из раковины музыка
морская,
И музыка из горла
соловья.
Условие и краска бытия.
Всегда одна. Всегда
везде другая.
В простом венке. Всем
жаждам дорогая.
Хотящая промолвить: «Я
твоя».
Кто к ней пришел? Он я и
он не я.
В ней дышит Вечность, в
миге пробегая.
Цветок, который ждет,
чтоб развернуть
Непознанность красивой
пышной чаши.
Звезда, где чары наши и
не наши.
Дремучий лес, в котором
будет путь.
Она когда-то и
когда-нибудь.
Желанье Солнца грезу
сделать краше.
РАССВЕТ
Едва озарены верхушки
гор.
Еще не вышло гордое
светило,
В котором всем земным
восторг и сила.
Сейчас оно начнет
дневной дозор.
Под белой дымкой зеркало
озер.
Цветы еще закрытые
кадила.
Долины спят. Но тьма уж
уступила.
И только знака ждет
старинный бор.
Купавы, словно дремлющие
луны.
Все шире свет. Все ярче
горный храм.
Расплавленный рубин по
ледникам.
Весь мир земной –
натянутые струны.
Скорей. Скорей. Мы снова
будем юны.
И ток огней ударил по
струнам.
ЧТО СО
МНОЙ?
Что сделалось со мной? Я
весь пою.
Свиваю мысли в тонкий
строй сонета.
Ласкаю зорким взором то
и это.
Всю Вечность принимаю
как мою.
Из черных глыб я белое
кую.
И повесть чувства в
сталь и свет одета.
Во всем я ощущаю только
лето,
Ветров пьянящих теплую
струю.
О, что со мной? Я
счастлив непонятно.
Ведь боль я знаю так же,
как и все.
Хожу босой по стеклам. И
в росе
Ищу душой того, что
невозвратно.
Я знаю: это – Солнце
ароматно
Во мне поет. Я весь в
его красе.
ПИР
Пир огненный вверху уже
готов.
Горячий ток дошел до
нижних далей.
Повесил по ветвям наряд
вуалей,
Так скоро после дней
разлома льдов.
На вербе кучки пахнущих
цветов.
Зима разбила скрепы всех
скрижалей.
Взамену вьюг, взамен
свинца печалей
Качанье золотых
колокольцов.
Мой лютик. Лютик. Ты
совсем не лютый.
Купальницы. Бубенчик. Ты
звенишь.
Упоеваюсь ласковой
минутой.
Пред пиршествам
торжественная тишь.
Синее синь. И с громом в
туче вздутой
Расцвел Огонь лозою
перегнутой.
ОНО
ПРЕКРАСНО
Оно прекрасно ласкою
привета.
Всегда слепые смотрят на
него.
И чувствуют. И любят.
Оттого,
Что в нем огонь есть
нежный кроме света.
Оно в сознаньи
расцвечает лето.
Кто счастлив здесь, он
счастлив чрез него.
Лишь им живое в мире не
мертво.
Лишь с ним мечта
рубинами одета.
Я опускаю веки и смотрю,
Я вижу. Сказка крови
бьется ало.
В моих глазах я чувствую
зарю.
Какое слово в Вечность
побежало?
Я с Тем, пред Кем не
властны яд и жало.
От Солнца к Солнцу я
свечой горю.
УМЕЙ
ТВОРИТЬ
Умей творить из самых
малых крох.
Иначе, для чего же ты,
кудесник?
Среди людей ты Божества
наместник,
Так помни, чтоб в словах
твоих был Бог.
В лугах расцвел кустом
чертополох,
Он жесток, но в лиловом
он прелестник.
Один толкачик знойных
суток вестник.
Судьба в один вместиться
может вздох.
Маэстро итальянских
колдований
Приказывал своим
ученикам
Провидеть полный пышной
славы храм
В обломках камня и в
обрывках тканей.
Умей хотеть, и силою
желаний
Господень дух промчится
по струнам.
ЦВЕТОК
Цветок – мечта
расцветшего растенья,
Пробившего свой путь из
тьмы земли,
Цветок – костер, что
духи нам зажгли,
Верховный знак творящего
хотенья.
Веселых красок в пляске
восхожденье,
Победа грезы в прахе и в
пыли,
Блеск радуг, пронизавших
хрустали,
Путь в Вечность чрез
минутное виденье.
Цветок с цветком ведет
душистый спор,
Волнуя, убеждая и
влюбляя,
Цветок цветку – планета
молодая.
Таинственный о счастье
разговор.
И вестники цветов в их
звездном храме –
Лишь существа с
звенящими крылами.
СОНЕТЫ
СОЛНЦА
Сонеты солнца, меда, и
луны.
В пылании томительных
июлей.
Бросали пчелы рано утром
улей,
Заслыша дух цветущей
крутизны.
Был гул в горах. От
солнца ход струны,
И каменный баран упал с
косулей,
Сраженные одной и той же
пулей.
И кровью их расцвечивал
я сны.
От плоти плоть питал я,
не жалея
Зверей, которым смерть
дала рука.
Тот мед, что пчелы
собрали с цветка,
Я взял. И вся пчелиная
затея
Сказала мне, чтоб жил я
не робея,
Что жизнь смела,
безбрежна и сладка.
ПОЛДЕНЬ
С утра до полдня в духе
я певучем,
Со всем земным я все же
не земной.
Я восхожу с растущею
волной,
До полдня, к солнцу, к
тем горнилам жгучим.
Найдем, сверкнем,
полюбим и замучим,
Занежим семицветной
пеленой.
К черте расцвета. К
музыке. За мной.
Взнесем дары и приобщим
их к тучам.
Но вдруг в душе
означится излом.
Пронзит предел
восторженность сгоранья.
Двенадцать. Солнце
кончило игранье.
Хоть вы придите, молния
и гром.
До завтра мгла и ощупь
собиранья.
Но завтра утро вновь
качнет крылом.
ОГНЕВЗНЕСЕНЬЕ
Луна была сгущенной
чернотой,
Она являлась диском
строго-черным.
А над чертой ее, огнем
узорным
Сияла алость, млея
красотой.
Вокруг – венец
лучисто-молодой
С сребристым излиянием
повторным,
Нежней, чем свет зари по
высям горным,
Костер, зажженный
огненной мечтой.
Воздушных роз
расплавленность и мленье,
Сто тысяч верст
циклонная игра
Живого серебра, его
свеченья.
Но вот луне содвинуться
пора.
И солнце потопило
выявленье
Священной пляски, пир
огневзнесенья.
ИЗ
ПРОПАСТЕЙ
Я знаю, что вначале было
Слово,
Что было у Предвечного
оно,
С которым было мысли
суждено
Расстаться, чтоб к Нему
стремиться снова.
Из пропастей эфира
неземного,
Из областей, где
невозможно дно,
Идет к звену блестящее
звено,
Куя чертог, крепя
сапфиры крова.
Вскрываются безмерные
цветы,
Чтоб было легче в
тягостях разлуки,
Чтоб протянуть к чему
нам было руки.
Извечна млечность
круглой высоты,
В ночной душе звездятся
к Небу звуки,
Все миги дней – кануны
Красоты.
СРЕДИ
ВИДЕНИЙ
Среди видений разных
вещества
Упился Дух несчетностью
уборов.
Я здесь люблю не будни
разговоров,
А празднично-размерные
слова.
Лишь полнотой признанья
мысль жива,
Вся музыка согласий и
раздоров.
Мне нравится в лесах
тяжелый боров
И быстрая в лесной реке
плотва.
И в джунглях тигр, и слон
многообъемный,
И длинный червь, что в
кучку строит грязь,
Не те же ль это знаки
сказки темной?
Не та же ли в них
Божеская связь?
Есть миг в часах, когда
все мысли кротки,
И вяжет ум рассыпанные
четки.
ДРЕВО
Ствол древа кряжист. В
светах изумруда
Вершина ускользает в
синеву.
Все сны его я вижу наяву
И слышу миллионный голос
гуда.
Уходят корни в глубь
ночей, откуда
Я в сказке листьев ввысь
всегда плыву.
День жаворонка манит,
ночь – сову,
Но голос их – все тот же
шорох чуда.
Из-под ушедших вплоть до
звезд корней
Бьют родники и выползают
змеи,
Вверху, внизу ли
звездные затеи.
И вкось ствола на всем
пространстве дней
Бег золота, – не знаю,
белка или
Зыбь грезы молодой на
Игдразиле.
МИР
Как каждый лист,
светясь, живет отдельным
Восторгом влаги,
воздуха, тепла,
И рад, когда за зноем
льется мгла,
Но с древом слит
существованьем цельным –
Так я один в
пространстве беспредельном,
Но с миром я, во мне ему
хвала,
Ему во мне поют
колокола,
Через него я стал певцом
свирельным.
В течениях причинностей
плыву,
Как степь плывет под
ветром ковылями.
Молюсь в ночах в
многозвездистом храме.
Пью жадными глотками
синеву.
И ствол растет из звезд,
умножен нами,
Любовью, делом,
подвигом, и снами.
ИГРА
Играет солнце, вкруг
меняя луны,
И проводя бесчисленность
планет.
Играет в ночь всегда
победный свет.
Назавтра вновь лучи
протянут струны.
Моря в игре баюкают
буруны,
Вот снова тишь, движенья
в море нет.
И любит Вечность смену
дней и лет,
Но это все – лишь часть
единой руны.
Сознание, понять тебе
пора,
Что все твои несчетные
виденья –
Суть два лица того же
наслажденья,
Что в Вечности всегда
идет игра.
Но, чтоб в мирах глубоки
были игры,
Должны быть в мире
молнии и тигры.
МЫСЛЬ
Мысль человека любит
забывать.
Чтоб вновь припоминать
свои извивы.
Кто был кентавром, тот
движенье гривы
Порою любит как родную
мать.
Я был конем. И больше
утверждать
Могу, свои припомнив
переливы.
Металлы и кристаллы так
же живы,
Как всех крылатых веющая
рать.
Слагая, раздвигая, рдея,
рея,
Я пробежал
бесчисленность миров.
Нет большего на свете
чародея,
Чем мысль. Играя числами
веков,
Путь от медузы в звон –
моя затея.
Лишь изменяю сплав
колоколов.
ЗВЕНЬЯ
В морях лазоревых усеяно
все дно
Неисчислимыми слоями
звездной пыли.
Влияние планет в
подводном скрыто иле,
Земля закована в небесное
звено.
Когда в ночах, кружась,
жужжит веретено,
В душе встают черты
давно увядшей были.
Есть в сердце комнатки,
где мы не позабыли
Все, с нами бывшее, не
здесь, давным давно.
Необъяснимые в нас
царствуют пристрастья,
Пред тем или иным
непостижимый страх.
А изъяснение записано в
зрачках.
Увидит взор души идущее
несчастье.
И радость зыбится в
неясных письменах,
Слагая ряд примет в
желанное запястье.
ОБРАТНЫЙ
ПУТЬ
Пройди от фиолетовых до
красных
Все красочные в радуге
пути.
Чтоб тайное вещание найти,
Взгляни в живой венец
расцветов страстных.
Влюбись в фиалку.
Незабудок ясных,
Осок нарви. И лютик
расцвети.
Настурций куст меж маков
помести.
И роз возьми, из самых
полновластных.
Приблизься к ним. Читай
глазами их.
Вдыхай. Пьянись всей
тайной их загадок.
Пчеле миг встречи с
венчиками сладок.
От лепестков струится
вихрем стих.
Ты к молниям пришел.
Подслушай их.
Они поют сонетами из
радуг.
ПОЛНАЯ ЧАША
Цветок с цветком, цветы
поют цветам,
Всей силой посылаемых
дыханий,
Струей пыльцы, игрой восточных
тканей,
Приди, любовь, я все
тебе отдам.
И слышно здесь, как
пламенеет там,
За гранями, кадильница
сгораний,
Жасмины, розы, головни
гераней,
Пожары, посвященные
звездам.
Пока на дне небес
проходят токи,
Певучие ряды, к звезде
звезда,
Влюбилась в берег
здешняя вода.
Два облика. Они
зеленооки.
И слышен вздох: «Тобою
счастлив я».
И вторит нежный вздох:
«Твоя. Твоя».
РОЖДЕНИЕ
ЛЮБВИ
Любить – живых учила
красногрудка.
Вся серая была она в
раю.
Сидела на утесе, на
краю.
А мир кругом был смех и всклик
и шутка.
И думала крылатая
малютка: –
«О чем они? О чем и я
пою?
Любить не нужно все. А
лишь мою».
И в этот миг у ней
зарделась грудка.
И птичка полетела по
кустам.
Тогда впервые заалели
розы,
Гвоздики, маки, целый
алый храм.
И кровь любовью брызнула
к сердцам.
И молния, узор небесной
грезы,
Велела быть грозе и лить
дождям.
УДЕЛ
КРЫЛАТЫХ
Две птички видеть –
нежно и досадно.
Их две, так, значит, нет
здесь ни одной,
А будет третья, чтоб
опять весной
Вдвоем единый лик
разрушить жадно.
Когда ж одна – как
жалко, безотрадно.
Она в тревоге. Сердце
шепчет: «Пой!»
И вот поет, чтоб взятой
быть судьбой,
И, здесь пожив, лететь к
чужбине стадно.
Люблю я все же более –
одну,
Когда она поет, дрожа,
тоскуя,
Душа к душе, в желанье
поцелуя.
Высокий миг – создать
свою струну,
Струить жемчужный дождь,
сердца волнуя.
Свой жемчуг лить в чужую
глубину.
ЗАКОН
ПРИРОДЫ
Природа – прихотливейший
творец.
От простоты всегда
уходит в сложность.
Ей побеждать желанно
невозможность,
Повсюду рассыпать дожди
колец.
Нигде не говорит она:
«Конец».
Чуть сотворит, и тотчас,
осторожность
С мечтой слияв, крепит
свой храм Всебожность,
Играя миллионами сердец.
По клавишам несчетных
ощущений
Бегут персты, легчайшие,
чем сон.
Гудит от звезд дрожащих
небосклон.
Еще цветов, зверей, и
снов, и рдений.
И лестница всемирных
расхождений
Растет, а прихоть –
строгий здесь закон.
ЗНАНИЕ ВНЕ
ЗНАНЬЯ
Есть знание вне знанья в
существах.
Внушаемость. Открытость
вечным чарам.
Мир никогда, живя, не
будет старым,
Пока есть сердце, жгучий
есть размах.
В животных, в рыбах, в
птицах и жуках
Есть власть светиться
тем цветным пожаром,
Что, рдея, по зеленым
льется ярам
И искрится алмазами в
снегах.
Соотношенье красок.
Здесь не только
Самозащита от зловражьих
глаз,
Но просто лад, втекающий
в рассказ.
Когда порхает маленькая
молька,
Она изображает Смерть и
Ночь.
Ты жил? Усни. Ты был?
Уйдем же прочь.
ЗЕРКАЛО В
ЗЕРКАЛО
Чтоб дух горел в
чарующем алмазе
И мысль играла в радугу
и гром,
Идут пиры в пространстве
мировом,
Различья форм, цветных разнообразий.
Светло лететь по зову
звездных связей,
Красиво каплей, чей так
мал объем,
Упасть с высот в
звенящий водоем.
Быть звуком в
убедительном рассказе.
Мне чудится, что, если
любим мы,
И милой сердцем ткем
наряд венчальный,
В пустыне звезд, как в музыке
зеркальной,
В тот час поют
всезванные псалмы,
Как здесь снежинки в
светлый миг зимы
В душе у нас рождают
стих кристальный.
БРОНЗОВКА
У бронзовки, горячего
жука,
Блестящего в дни
майского горенья,
Полдневней, чем у
майских, власть влюбленья,
И цвет зеленых крыл –
как лист цветка.
В нем краска изумруда
глубока
С игрою золотого
оттененья.
Здесь солнцем и землею
завлеченье,
Здесь долгая
влюбленность в свет листка.
Сознание гармонии
окраски,
Упорно ощущаемое тем,
Кто пламенно живет, хоть
с виду нем.
Внушаемость теченьем
общей сказки.
Так у детей горят как
звезды глазки:
Ведь дух детей открыт
созвездьям всем.
ПАВЛИН
Как исполинский веер,
хвост павлина,
С большим числом
изящнейших зрачков,
Раскроется, как россыпь
синих ков,
Чарует, как лазурная
картина.
Самец с покорным ликом
властелина,
Бросающего множество
даров,
Быть красочным еще и
вновь готов,
Чтоб породить с царицей
дочь и сына.
Но в таинство рождения
вступить
Чрез таинство любовного
слиянья.
Таинственная чувств и
мыслей нить.
Порабощенье волею
сиянья.
Созданье красок, грез и
расцветанья,
Чтобы один глоток любви
испить.
ТАЙНА
РАКОВИН
Есть в очертаньи раковин
морских
Извив волны лазурной
океана.
Есть отсвет в них огней
зари, что рано
И поздно льет в волну
жемчужный стих.
В них есть и лунный
свет, что нежно тих
И чародеен в час, когда
Светлана
Восходит, розовата и
медвяна,
И ворожит теченье чар
густых.
Глубинные – приемлют
трепетанья,
Покорно подчиняясь без
конца
И раскрывая створки, как
сердца.
А в той, что всех
открытей пьет влиянье,
Слиянный поцелуй
созвучных сил
Себя, как грезу,
жемчугом явил.
ТАНЕЦ ЛЮБВИ
Над той чертой, где
льнет до суши море,
Я видел: в дне
сентябрьском пронеслось
Сто тысяч обнимавшихся
стрекоз,
Летя попарно в этом
дружном хоре.
Как рой счастливых душ вились
в просторе.
К закату, выше моря,
трав, и рос,
Как будто звал их
лучевой откос,
И подчинились нежные, не
споря.
До солнца. К тем
расплавленным огням.
К рубинам, утопающим в
опале.
Неслись. Взнеслись.
Растаяли. Пропали.
Летя по лучезарным
ступеням
К горнилу зорь.
Завлечены багрянцем.
Циклоном огневым.
Любовным танцем.
КАБАРГА
Хранит самец пьянящий
дух в мешочке,
И, как цветок,
приманивает мух,
Так кабарга-самец для
молодух
Таит духи в волшебном
пузыречке.
Идет, роняя мускусные
точки.
Неволящий, несущий чары
дух,
Любовь чрез запах
размышляет вслух,
Набат к любви струят
кусты и кочки.
Плывет, зовет, звонит и
ранит мгла.
Как дождь жемчужный,
цвет повис черемух.
Сосна, и та от страсти
расцвела.
И там, где орхидеи на
изломах
Утесы расцветили, как снега,
В безумном духе любит
кабарга.
ШЕСТВИЕ
КАБАРГИ
Влюбленная проходит
кабарга,
Средь диких коз колдунья
аромата.
Вослед нее пахучая
утрата,
Под ней душисты горные
луга.
Пьянящий мускус. Смыты
берега
Бесстрастия. Любовь
здесь будет плата.
И любятся с рассвета до
заката.
Но прежде – бой. В любви
сразить врага.
Самец самцу
противоставит бивни.
Алеют у сильнейшего
клыки.
Сперва гроза. Лишь за
грозою ливни.
Ждет самка. В мире
бродят огоньки.
В одном любовном запахе
и рае
Сибирь, Китай, Тибет и
Гималаи.
ЦВЕТ
СТРАСТИ
Багряный, нежно-алый,
лиловатый,
И белый-белый, словно
сон в снегах,
И льющий зори утра в
лепестках,
И жаркие лелеющий
закаты, –
Пылает мак, различностью
богатый,
Будя безумье в пчелах и
жуках,
Разлив огня в цветочных
берегах,
С пахучей грезой
сонно-сладковатой.
Когда же он роняет
лепестки,
Ваяет он кувшинчик
изумрудный,
Где семя накопляет с
властью чудной.
Сны напевать. В тех снах
– объем реки.
Дневное – в зыбях, в
дали многогудной.
И хмель густой вместил
века в цветки.
ПЧЕЛА
Мне нравится
существенность пчелы,
Она, летя, звенит не
по-пустому,
От пыльника цветов
дорогу к грому
Верней находит в мире,
чем орлы.
Взяв нéктар в зобик
свой, из этой мглы
Там в улье, чуя сладкую
истому,
Мед отдает корытцу
восковому,
В нем шестикратно утвердив
углы.
Из жала каплю яда
впустит в соты,
Чтоб мед не забродил
там. Улей – дом.
Цветы прошли – пчела
забылась сном.
Ей снится храм. В сияньи
позолоты
Иконы. Свечи. Горние
высоты,
И хор поет. И колокол –
как гром.
НЕЗРИМЫЕ
ИСПОЛИНЫ
Огромная объемность
инфузорий,
Незримая среди
безвестных троп,
Мгновенно зрима, лишь
взгляни в потоп,
Чрез волшебство побудь в
кишащем хоре.
Вот, капля влаги –
бешеное море.
У каждой твари есть и
рот, и лоб.
Одна другой – живой и
жадный гроб.
Их мчит циклон. Их жизнь
– в горячем споре.
Одна – как некий
исполинский зонт.
Другая – конь в
кошмарном сновиденье.
Какой у них безмерный
горизонт.
Нет, малы не они, а наше
зренье, –
Как лишь размерно грузен
мастодонт
В ликующих пирах
миротворенья.
ЗВЕРЬ
Сто сорок саженей
чудовищной длины,
Приди в четырнадцать
размерного сонета.
Тот земноводный зверь,
он ведал только лето
И смену летних дней на
пламени весны.
Левиафан морей, где
грузный ход волны
Был продвижением
тяжелого предмета.
И воздух был густой. И
мало было света.
Но жаркие пары пыланьем
пронзены.
Здесь мало что уму. Но
все для сладострастья.
Хранилище любви, спинной
его хребет
Был длительная хоть, где
размышленья нет.
Он в летописи дней –
одна страница счастья.
Я думаю о нем, когда
погаснет свет,
И за стеной моей, и в
сердце стон ненастья.
ЛУНА И
СОЛНЦЕ
Луна, через меня, струит
мечту,
А солнце через свет
творит созданья.
Но сердцу что виднее,
чем мечтанье?
Напев луне наряднее
сплету.
Как солнечную встретить
красоту?
Немею в ослепленьи
обаянья.
Я с солнцем знаю счастие
ваянья,
С луной горю и гасну
налету.
Всего видней летучее
горенье.
Ваянья ломки. Устает
рука.
Ручей поет звучнее, чем
река.
Мечта – правдиво-нежное
влюбленье.
Она прядет из зыби
огонька.
Огонь погас. Но зыбь
живет века.
ЧЕЛОВЕК
Весь человек есть линия
волны.
Ток крови в руслах жил,
как по ложбинам.
Строенье губ, бровей,
зрачок с орлиным
Полетом к Солнцу. Волны.
Струи. Сны.
Мы влагой и огнем
воплощены.
И нашу мысль всегда
влечет к глубинам.
И тот же знак ведет нас
по вершинам.
Нам любо знать опасность
крутизны.
От Солнца мы, но мы из
Океана.
Индийский сон. На влаге
мировой,
На вечном мигу лик являя
свой, –
С зарей, велящей
просыпаться рано,
Раскрылся чашей лотос
голубой.
И бог в цветке. А жизнь
цветка медвяна.
СОН ДЕВУШКИ
Она заснула под слова
напева.
В нем слово «мой»,
волнение струя,
Втекало в слово нежное
«твоя».
И в жутко-сладком сне
застыла дева.
Ей снилось: нежно у нее
из чрева
Росла травинка, брызгал
плеск ручья.
Красивая не страшная
змея
Ласкалась к ней. И
стебель вырос в древо.
Ушли густые ветви в
небеса.
В них золотились яблоки
и птицы.
Качались громы, молнии,
зарницы.
И вырос лес. И выросли
леса.
И кто-то перстень с
блеском огневицы
Надел на палец избранной
царицы.
РЕБЕНОК
Ребенок, пальчик
приложив к губам,
Мне подарил волшебную
картинку.
Он тонкую изобразил
былинку,
Которая восходит к
небесам.
Горело солнце желтым
шаром там.
Былинка, истончившись в
паутинку,
Раскрыла алый цветик,
котловинку,
Тянувшуюся к солнечным
огням.
Цветок, всем лепестковым
устремленьем,
Был жадно к лику солнца
наклонен.
Но не с любовью, а с
мятежным рденьем.
Хочу тебя превосходить
гореньем.
И солнце, чтоб рубин был
побежден,
Спустилось книзу с
заревым смиреньем.
ПЕЧАТИ
Смотреть печати давних
прохождений,
Расчислить спектр, пронзивший
хрустали,
Читать страницы прошлого
Земли,
Следы зверей, листы иных
растений,
Почуять сонмы диких
привидений,
Прозреть объем существ,
как корабли,
Как грузные утесы, что
могли
Сходиться для любленья и
борений.
В застывшей янтарем
цветной смоле
Увидеть четко маленькую
мушку,
Вот как она гнала свою
подружку,
Чтобы ее обнять в
любовной мгле.
И чувствовать, что так
же ты лишь строчка
В Поэме Мира. Всклик,
вопрос и точка.
В ТЕ ДНИ
В те дни, когда весь мир
был Океан
Среди морских
неисчислимых лилий,
На празднике первичных
изобилий
Бродил горячий
творческий туман.
Еще не возникало разных
стран.
Поденки-исполины,
взмахом крылий,
Носились в полумраке без
усилий,
И каждый хвощ был дикий
великан.
Да папоротник в
мертвенном болоте,
Что пресекало море
кое-где,
Многосаженный, тень
ронял к воде.
И тишь существ,
беззвучных даже в лете,
Передалась красивейшей
звезде,
Спустившей зерна жизни в
позолоте.
НА ОГНЕННОМ
ПИРУ
Когда я думаю, что
предки у коня
В бесчисленных веках,
чьи густы вереницы,
Являли странный лик с
размерами лисицы,
Во мне дрожит восторг,
пронзающий меня.
На огненном пиру
творящего Огня,
Я червь, я хитрый змей,
а быстрокрылость птицы.
Ум человека я, чья мысль
быстрей зарницы,
Сознание миров живет во
мне, звеня.
Природа отошла от своего
Апреля,
Но наслоеньями записаны
слова.
Меняется размер, но
песня в нем жива.
И Божья новая еще нас
ждет неделя.
Не так уж далеки пред
ликом Божества.
Акульи плавники и пальцы
Рафаэля.
ДВА
ДОСТИЖЕНИЯ
Два раза человек был в
мудром лике змея:
Когда он приручил к
своим делам огонь,
Когда им укрощен был
дико ржущий конь, –
И покорить коня гораздо
мудренее.
Огонь постигнутый горит,
грозя и рдея,
Но подчиняется, лишь в
плоть его не тронь.
А сделать, чтобы зверь
был бег твоих погонь
Стократно трудная и хитрая
затея.
В сказанье о Брингильде
мы видим, кто сильней.
Оплотом сна ее служил не
дуб, не камень,
А зачарованный
непогасавший пламень.
Но проскакал Сигурд
сквозь изгородь огней.
Был победителем,
сказаньем званый Грани,
Ведомый духом конь в
сверканье состязаний.
В ЖЕРЛЕ
Всей роскошью измен не
вовсе смыт
Лик прошлого с уступами
крутыми.
И я люблю прозреть, как
в неком дыме,
В жерле столетий бывший
ярким быт.
Прильнул к земле
застывший следопыт.
Он знает, что лощинами
лесными
Пройдет табун. Кобылы, а
за ними
Строй жеребцов. Чу!
Дальний гул копыт.
Но нет. Но нет. Идут
иные ноги.
Звук конских ног
стройней. Он не таков.
Товарищи, скорее на
быков.
Они идут, размерны,
крутороги.
Аркан со мной. Лук со
стрелой готов.
Еще крутится пыль на той
дороге.
ЗВЕРОЛОВ
Когда царил тот сильный
зверолов,
Что миру явлен именем
Немврода,
Чуть зачинала сны времен
природа,
И раем был любой
лесистый ров.
Не кроликов и не
перепелов
Он в сети уловлял. Иного
рода
Ловить зверей была ему
угода.
Взлюбил он коготь, клык,
и рог, и рев.
Когда громадой в
любострастном миге
Шел мастодонт мохнатый,
разъярен,
Навстречу шел и улыбался
он.
На зверя сбоку вдруг
бросал вериги,
И записали в слове
Древней Книги: –
«Сей начал быть могучим
в сне времен».
ПЕЩЕРНИК
В пещере начертал он на
стене
Быков, коней. И чаровали
гривы.
Он был охотник смелый и
счастливый.
Плясали тени сказок при
огне.
Жена, смеясь, склонялася
к жене.
Их было семь. Семьею
говорливой,
Порою дружной, а порой
бранчливой,
Все были только с ним в
любовном сне.
Сидел поодаль он. И дух
мечтанья
Его увел в безвестную
страну.
Он был там бледен. И
любил одну.
В том крае были
сказочные зданья.
Он был в них царь. И
вдруг в его сознанье
Мечта вонзила звонкую
струну.
МЛАДШИЙ
Ватага наохотилась и
ела,
Хрустели кости лошадей и
коз,
Вокруг костров. Там
дальше был откос,
И он сидел у самого
предела.
Он с краю был. Меньшой.
Такое дело,
Как бить зверей, в нем
не будило грез.
Он съел кусок добычи.
Кость поднес.
Там дырка. Глянул.
Дунул. Кость запела.
Обрадован, он повторял
тот звук.
Журчащий свист. Он был
похож на птицу.
Кругом смеялись. Но уж
он цевницу
Почувствовал. Движенье
ловких рук,
Отверстья умножали голос
мук.
Всклик счастья. Он зажег
свою зарницу.
ПОСВЯЩЕННЫЕ
Колебля легкий в воздухе
убор,
Папирус молча смотрит в
воды Нила.
На влаге белоснежное
кадило,
Заводит лотос с утром
разговор.
Изиде, Озирису и Гатор
Возносит песнь – живых
сердец горнило.
Дабы в столетьях Солнце
сохранило
Тех верных, не
вступивших с богом в спор.
Познавшие все тайны
смертной ямы,
И все пути, по коим
ходит страсть,
Глядят жрецы, являя
ликом власть.
Аллеи сфинксов.
Обелиски. Храмы.
И разнимая розовую
пасть,
Как идолы в воде –
гиппопотамы.
КРАЙ
ОЗИРИСА
Немой покой. Гробница
мастабá.
На красноватом золоте
Сахары.
Внутри – картины
выявляют чары.
В Египте живы самые
гроба.
Четырекратно ворожит
Судьба.
Восток и Юг – горячие
пожары.
Закат и Север – свет,
когда мы стары,
Аменти, где окончена
борьба.
Край Озириса, Гора и
Изиды.
Папирус. Лотос. Пальма.
Тамариск.
Храм духа, светят алым пирамиды.
Могучий Ра высоко поднял
диск.
И как копье оконченной
обиды,
Как пламень камня –
всходит обелиск.
ДВА МИРА
Я слушал голос древних
посвященных,
Что пили солнце, как мы
пьем вино,
С луной горели тайной
заодно
И знали поступь духов в
травах сонных.
Я слышал гул колоколов
всезвонных,
Которым возвещать в
простор дано,
Что выковано новое звено
Для душ, из смертных
страхов изведенных.
Мне ближе те, которые
древней.
И больше правды в лицах
загорелых,
Безбрежное замкнуть в
земных пределах
Не мысливших. Они в
разбеге дней
Давали гроздья счастья
ягод спелых.
И, кончив жизнь, легко
прощались с ней.
КРУГОЗОР
Я знал в веках, как
рухнул мастодонт,
Я строил западню
объемной ямы.
Узнали дротик мой
гиппопотамы.
Я вел в войне свирепый
фронт на фронт.
Поздней, китайский свой
раскрывши зонт,
Земле и Небу выстроил я
храмы.
В другой стране
восславил имя Брамы.
По кругу весь прошел я
горизонт.
От Индии, где сказочны
бананы,
И духов столько, сколько
мушкары,
Я прочь ушел, иной ища
игры.
И я люблю надречные
туманы
И в дни декабрьской
трезвенной поры
Разумных мыслей сны и
караваны.
ПРИЗЫВ
Как птица ткач прилежно
ткет узор,
Мешок гнезда, где
красота скрепленья
Невольно вызывает
изумленье,
Вися с ветвей над
зеркалом озер, –
Как многогранен мухи зоркий
взор,
Включивший в глаз
многосторонность зренья, –
Как эскимос лишь хочет
примиренья,
И воинский не делает
убор, –
Так я, бродя по травяным
пустыням,
От островов блуждая к
островам,
Узнал, что правоверен
каждый храм,
Где дух сполна прильнул
к своим святыням.
О, братья мира! Гнев
свой да покинем,
И строить в мире место
будет нам.
ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ
Есть однодневка. Есть
одноминутка.
И есть односекундка меж
зверей.
В рядах периодических
дробей
Спустись к
глубоководностям рассудка.
Предела нет. Стих
прозвучал как шутка.
Он грозным стал. И
преисподней всей
Не вычерпаешь маленький
ручей.
Счет жизней – счет
снежинок первопутка.
Не кажется мне больше
мастодонт
Необъяснимо тяжким и
безмерным.
Вершок мой старый стал
давно неверным.
У каждых глаз различный
горизонт.
И через пропасть
прыгающим серпам
Провал – не срыв, а
спуск по сходам мерным.
СООТНОШЕНЬЯ
Алмазны скрепы всех
соотношений,
Везде узор их музыки
ловлю.
Как волны, льнут к
седому кораблю,
Ум ластится к течениям
внушений.
Медуза в океане – пышный
гений,
Каких в людских
свершеньях я люблю.
Когда дорогу к ней от
низших длю,
Я вижу, как в ней много
достижений.
Я научился зодчеству у
птиц,
В те дни Земли, как
ведал лишь охоты.
Я за зверьми вступил в
глухие гроты.
Я перенял с растений лист
страниц.
И, напитавшись духом
медуниц,
За соловьем свои
расчислил ноты.
ЗЕРНО
Двуликий знак, –
взглянув, переверни,
В ладони подержав, –
зерно ржаное.
Две ипостаси. Тайные
здесь двое.
Несчетное в себе таят
они.
Чуть зримый рот,
пьянящий искони.
Начало ласк. Горнило
вековое.
Другой же облик – жезл,
что в тайном зное
Пронзит века и донесет
огни.
А вместе – лишь зерно. И
если тайный
Тот поцелуй земной не
примет плен,
Иссохнет сам в себе, без
перемен.
А вниз сойдет, к черте
необычайной,
Узнает смерть в любви, и
тьму, и тлен,
И выйдет к солнцу нивою
бескрайной.
СНОПЫ
Снопы стоят в полях как
алтари.
В них красота высокого
значенья.
Был древле час, в умах
зажглось реченье: –
«Не только кровь, но и
зерно сбери».
В колосьях отливают
янтари,
Богаты их зернистые
скопленья.
В них теплым духом дышит
умиленье,
В них золото разлившейся
зари.
Как долог путь от
быстрых зерен сева
До мига золотого
торжества.
Вся выгорела до косы
трава.
Гроза не раз грозилась
жаром гнева.
О, пахари, подвижники
посева!
В вас Божья воля колосом
жива.
КРОВЬ
ПУТАЕТ
Кровь путает, толкает и
пьянит,
Совета лишь в своих
вскипаньях спросит.
Пятнает, омывает и
возносит
Дела времен и выси
пирамид.
В пыланьи розы кровь. И
хмель ей свит,
Хотя она не красный цвет
в нем носит.
И сеет, сеет. Станет,
косит, косит.
И лед скует. И явит
снежный вид.
Отшельник, что десятки
лет в пустыне
Замаливает грех под звон
оков,
И девушка, что светит по
долине,
И смотрит в жизнь, и
смотрит в небо сине,
Не равны ль вы? Аминь,
скажу я, ныне,
И присно, и во веки всех
веков.
БРУСНИКА
Огонь, перебегающий в
бруснике,
Сошел с махрово-огненных
светил,
Малину и калину
расцветил,
Неполно пробежал по
землянике.
Отобразился в страстном
счастья крике,
У девушки в щеках,
играньем сил,
Румянец нежным заревом
сгустил,
Ее глаза пугливо стали
дики.
И, чувствуя, что в ней
горит звезда,
Которой любо всюду
видеть алость,
Она влагает искру даже в
малость.
Она смеется, а в глазах
беда,
Проходит – и пылают
города,
Проводит в мире огненную
шалость.
МИР БЛАГОВЕСТИЯ
Какой он благолепный,
благовонный,
Какой он благозвонный,
светлый лес.
В нем ничего из сказки
похоронной,
В нем только благовестие
чудес.
Едва в него вошел, как
дух воскрес.
Задумчивый, баюкающий,
сонный,
Зеленых преисполненный
завес,
Хранитель жизни
многомиллионной.
Я вижу зыбкий стебель
лисий хвост,
Я становлюсь тихонько на
колени,
Чтоб ближе видеть тонкий
трепет млений.
Кругом в цветах мне
зрима россыпь звезд.
Вдыхаю сладкий дух
благоволений.
Мне изумруд к забвенью
строит мост.
НАУКА
Я ласково учусь зеленой
тишине,
Смотря, как царственны,
сто лет проживши, ели.
Они хранят свой цвет,
приемля все метели,
И жалобы в них нет, и
жалоб нет во мне.
Я голубой учусь у неба
вышине,
У ветра в камышах учился
я свирели.
От облаков узнал, как
много снов в кудели,
Как вольно, сны создав,
их в бурном сжечь огне.
Я красному учусь у
пламенного мака,
Я золото беру у
солнечных лучей,
Хрустальности мечты учил
меня ручей.
А если мышь мелькнет, и
в ней ищу я знака.
Зима скует порыв и
сблизит берега,
И белый мне псалом споют
без слов снега.
СРЕДИ ДЕРЕВ
Среди дерев, их лап,
узлов, рогатин,
Столетних елей,
благовонных лип,
Старинный шорох, шелест,
гул и скрип,
Особый лад, который
благодатен.
Дрожат сквозь листья
брызги светлых пятен.
А тут, внизу, пробился
крепкий гриб.
Выводит травка шаткий
свой изгиб.
Дух павших листьев густо
ароматен.
Летучей кошкой проплыла
сова,
И, севши, смотрит
круглыми глазами,
Не видя. Дождь прошел. И
лишь слезами
Алмазными чуть-чуть
горит трава.
Войдем в великий
праздник Вещества,
Здесь каждый атом полон
голосами.
ДРЕВЕСНАЯ
КОРА
В коре древесной столько
же расщелин
Как на пространстве всей
земной коры.
Вулкан, не есть ли он
жерло норы,
Где шмель огня, который
беспределен?
Безбрежен гуд
таинственных молелен.
Вулкан везде. Во всем
огонь игры.
С земли до неба, к брату
от сестры,
Любовный пир, который
вечно хмелен.
Здесь приютился
маленький комок
Чуть зримых мшинок.
Тихое веселье.
Аул среди Дарьяльского
ущелья.
Жучки влезают в
маленький домок.
В природе не найдешь
нигде безделья.
Они выводят стройный
городок.
ОХОТА
Шмели – бизоны в
клеверных лугах.
Как бычий рев глухой, их
гуд тяжелый.
Медлительные ламы, ноют
пчелы.
Пантеры – осы, сеющие
страх.
Вверху, на золотистых
берегах,
Горячий шар струит поток
веселый.
Залиты светом нивы,
горы, долы.
Несчетных крыл везде
кругом размах.
Визг ласточек. Кричат
ихтиозавры.
Как острие, стрижей
летящий свист.
Гвоздики в ветре, молча,
бьют в литавры.
Утайный куст цветочен и
тенист.
И выполз зверь. Шуршит о
ветку ветка.
Мохнатый мамонт. Жуткая
медведка.
КРОТ
От детских дней я
полюбил крота
За то, что ходит в
бархатной он шубке,
И белизной его сияют
зубки,
И жизнь его среди
существ не та.
Подземное, ночное,
темнота.
Меж тем как в солнце
жадные голубки
Глупеют от пригоршни
желтой крупки,
Он все одна, и там он,
где мечта.
Внизу, вглуби, где верно
есть аллеи,
И духов черных башни и
дворы,
Где странные полночные
пиры, –
Где земляные черви,
точно змеи,
С приказом жить лишь
там, а если тут
Покажутся, немедленно
умрут.
СОДРУЖЕСТВО
В саду стоит работавшая
лейка,
Все политы цветы. Им
лучше так.
Жасмин – земной звезды
являет знак.
Зеленого вьюнка крутится
змейка.
Цветов и трав
царица-чародейка
Лелеет роза в чаше
теплый мрак.
С ней спорит в алом
распаленный мак.
В лугах пастух. Стадам
поет жалейка.
Там дальше лес. А перед
ним река,
Широкая, хрустальная,
немая.
Два берега, в русле ее
сжимая, –
Воде дают переплеснуть
слегка.
И нежный цвет зеленого
жука
Горит, с травы игру
перенимая.
ЗМЕЙ
Уходит длинной лентою
река,
Среди лугов, холмов,
лесов синея,
Служа немым изображеньем
Змея,
Что спит и спит и будет
спать века.
Лишь дышат зыбью сильные
бока,
Там чешуя, волнообразно
млея,
Мгновения подъятия
лелея,
Горит и манит взор
издалека.
Покошены кусты душистой
кашки,
Вольнее ходит ветер по
траве.
Толкачики – на службе,
как монашки.
Чирикают кузнечики в
овражке.
Но Змей заснул. Лишь сны
его, в плотве,
Сверкают вкось по
влажной синеве.
ЛАСТОЧКА
О чем, летая, ласточка
щебечет?
Слепляя грязь в
уютнейший домок,
Выводит в нем малюток в
краткий срок,
Сама – мала, но и смела,
как кречет.
При встрече с ней вороне
выпал нечет.
Касатка мчит. Та – карк!
– и наутек.
И вновь поет, прядет,
струит намек,
Летит, журчит, и грезит,
и лепечет.
Я знаю: ей уютно в мире
тут.
Те звери-бледнолики, не
из малых,
Что под ее окном селятся
в залах, –
К ней благосклонны,
гибель ей не ткут.
А в воздухе, в лазоревых
провалах,
Стадами мошки прямо в
рот текут.
ЖУЖЖАНЬЕ
МУХ
Жужжанье мух. О светлое
стекло
Упрямое их тонкое
биенье.
И странная прозрачность разделенья.
Все это вместе мысль мою
влекло,
В те дни, когда в
полуверсте село
Являлось чем-то в дымке
отдаленья,
Где буду вновь я только
в воскресенье,
Когда звучат колокола
светло.
С тех пор уж скоро минет
полстолетья.
Но мне дано быть долго
молодым.
Я в пламени. Меня не
тронет дым.
Еще желаю целый мир
пропеть я,
И не с людьми я в это
лихолетье.
Я звезд, и птиц, и мошек
– побратим.
ДОГОВОР
Я в договор вступил с
семьей звериной
От детских дней. Строй
чувств у нас один,
Любовь к любви.
Искусство паутин.
Я был бы равным в стае
лебединой.
Часами я перед болотной
тиной
Сидел, как неизвестный
властелин,
Что смотр устроил всех
своих дружин,
И как художник пред
своей картиной.
Мне не безвестен черный
плавунец.
Я не однажды говорил с
тритоном.
Осоки лезвиились по
затонам.
И целым роем золотых
сердец
И алых по зеленым рдели
склонам
Цветы, шепча, что Солнце
– их отец.
СВЕЧА
Я мыслью прохожу по всем
мирам,
Моя свеча пред каждою
иконой.
Но, если лес кругом
шумит зеленый,
Я чувствую, что это
лучший храм.
Я прохожу неспешно по
горам,
В них каждый камень –
истукан точеный.
Не райской птицей, а
простой вороной
Я иногда ведом к высоким
снам.
Звук карканья неловкой
серой птицы
Неопытен в разряде
звуковом,
Но даже в нем есть песня
и псалом.
Чернильной краской
вброшен я в страницы
Блестящие. И чую гулкий
гром,
Когда чуть вьется дымка
от криницы.
У СТЕБЕЛЬКА
Я задремал, смотря на
стебелек,
В косых лучах пылающего
шара.
И вот лицо, которое не
старо,
Но древне, увлекло меня
в поток.
Я был красив, уклончив и
высок.
Легко скользил по
крутоёму яра.
Станица где-то в
пламенях пожара
Горела и сгорела в
краткий срок.
Я проходил в серебряных
туманах.
Я по широкой уплывал
реке.
Две белые звезды
невдалеке
Меня вели в
спокойно-звездных странах.
А ночь вовне зажгла для
снов медвяных
Две капельки росы на
стебельке.
СВЕТЛАЯ
НОЧЬ
Весь слитный сад не
шелохнет листом,
Безгласны лунно-сонные
аллеи.
В лазурном небе облачные
змеи,
И дышит тайна всюду под
кустом.
Вот тут построил еж свой
малый дом.
Вон там в дупле пчелиные
затеи.
Здесь в маргаритке
побывали феи.
Кузнечик в ночь кричит:
«А что потом?»
Потом – за край, весь
мир пройдя по краю,
Как в воздух без борьбы
уходит звук,
Как с крайнего листка
скользит паук.
Вот паутинку здесь я
закрепляю.
В моей душе ни страха
нет, ни мук,
Хотя в уме великое: «Не
знаю».
ВСЕЛЕНСКИЙ
СТИХ
Мы каждый час не на
Земле земной,
А каждый миг мы на Земле
небесной.
Мы цельности не
чувствуем чудесной,
Не видим моря, будучи
волной.
Я руку протянул во мгле
ночной
И ощутил не стены кельи
тесной,
А некий мир, огромный,
бестелесный.
Горит мой разум в
уровень с Луной.
Подняв лицо, я Солнцу
шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь
душой Земле.
Весь звездный мир – со
мной как в хрустале.
Миры поют, я голос в
этом пенье.
Пловец я, но на звездном
корабле.
Из радуг льется звон
стихотворенья.
МУДРОСТЬ
ВЕСНЫ
Я долго думал, пытку
унимая,
Что смысла нет в
мучительстве скорбей.
Но благо знать, что в
боли есть ручей,
И можно жить, его струе
внимая.
Леса не сразу знают
счастье мая.
Шесть лун им льют
мертвящий ток лучей.
И вот он, май. Светись
же горячей,
С дерев уменье быть
перенимая.
Они внимали вою жестких
бурь,
Учась у вьюг напевам
колыбельным,
Умей молчать как будто в
сне смертельном.
Но в час весны ты больше
взор не хмурь.
Чтоб ведать май с его
восторгом цельным,
Должна в себе вместить
сто зим лазурь.
ЛЕС
Могучий лес, то
стройный, то косматый,
К единству свел все
разности дерев.
Здесь некий Демон Древа
сеял сев,
И камни разбросал своей
лопатой.
Он ворожит над чащей
вороватой,
В оврагах выявляет
темный зев,
Взрывает гул и, сразу
присмирев,
С земли повеет
сладостною мятой.
Кукушкой о любви
прокуковав,
Костры рассыпал красной
земляники.
Зайчат молиться учит в
малом крике.
Дал белке быстрый,
птицам певчий нрав.
Велел грибам быть в радованьи
рдяном.
Да будет всяк – в лесу –
Великим Паном.
ЗАВЕТ
Высокий красный лес,
сквозные боры,
Измятый ветром, дикий
бурелом,
Медянка, тусклым свитая
узлом,
Лесных вершин глухие
разговоры, –
Луга, холмы,
раздробленные горы,
Камней огромных косвенный
излом,
Тиски стремнин, где бури
копят гром,
Плетя ему пушистые
уборы, –
Вот мир, достойный
помысла и струн.
Вели мечтам, чтоб в беге
были рьяны,
Как ржущий убегающий
табун, –
Как враний голос
чернокнижных рун,
Как пчелы, что от
красных маков пьяны, –
Чтоб знать, что ты
воистину был юн.
ТВОРЧЕСТВО
О творчестве тоскуя с
детских дней,
Дитя, лепил я облики из
глины,
И в пальцах ощущал
восторг единый,
Быть может, поцелуя он
нежней.
В дрожаньи струн, в
мельканиях теней,
В сверканиях летящей паутины,
Внезапно открывались мне
картины,
Вдруг песнь поет, я звук
горящий в ней.
Упорный полюс, там где
все – теченье,
Миг Божества в сознании
людском,
В разбег весны упавший
снежный ком, –
Свяжу снопом несчетные
сравненья,
Но не схвачу я молнийный
излом,
Не очерчу словами –
вдохновенье.
ГОЛУБОЙ СОН
От незабудок шел чуть
слышный звон.
Цветочный гуд лелея над
крутыми
Холмами, васильки, как в
синем дыме,
В далекий уходили
небосклон.
Качался в легком ветре
ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками
витыми
Стволы дерев с цветами
молодыми.
И каждый ствол был
светом обрамлен.
И свет был синь. Кипела
в перебое
Волна с волной. Лазурь
текла в лазурь.
Павлины спали в
царственном покое.
Весь мир в пространство
перешел морское.
И в этом сне, не знавшем
больше бурь,
По небу плыло солнце
голубое.
ЛИПОВЫЙ
ЦВЕТ
Успокоителен медвяный
аромат
Нешелестящих лип,
согретых за день в зное.
Зеленомудрое молчанье
вековое,
Изваянность и сон в
объеме их громад.
Как будто на сто лет
уснул душистый сад,
Приявши власть любви, хранит
ее в покое.
И зеркало пруда, – как
зеркало морское,
Где Млечного Пути
безгласный водоспад.
Крестообразная
дремотствует аллея.
Под узловатою, таящей
рябь корой
Проходят жилы нор, чуть
зримых жизнь лелея.
Под выступом дупла не
логовище змея,
В шуршаньи бредовом
пчелиный дикий рой.
Меж днем и днем в ночи
хмельная снов затея.
МУДРОСТЬ
Замедля мыслью зрящею в
зверином,
Любовно возвращаясь к
тем рядам,
Которым имена пропел
Адам,
Блуждая с Евой по лесным
долинам, –
Ваяя дух свой так, чтоб
он к картинам
Земли и Неба шел, как
входят в храм,
Ни за какое счастье не
отдам
Я мудрость змия с
сердцем голубиным.
В извиве, ртом касаясь
до хвоста,
Объемлет он весь круг
миротворенья.
В нем океан. В нем
голубое мленье.
И в двух былинках
знаменье креста,
Я знаю, миром водит
Красота,
Чтоб в бездне звезд не
умолкало пенье.
ЗДАНИЕ
Из донесенной пламенным
жерлом,
В разлитии остывшей
плотной лавы
Основа дома. Стены – из
дубравы.
На срубах – мох
невянущим узлом.
Послушать любят, как
играет гром,
Из ясеня и клена
архитравы.
Конек ветрам вещает:
«Все вы правы».
Лазурь за каждым
сторожит углом.
Уходит в высь игла из
чистой стали.
На стали – пурпур. Знамя
– Красота.
Резвятся в небе тучки.
Та и та.
А небо – цвет изысканной
эмали.
И гром велит, чтоб
каждая мечта,
Идя к другой, была как
звук в хорале.
СОКРОВЕННОСТЬ
Мой путь среди утесов
крутоёмен.
Но я нашел в объеме
диких скал,
Чего, любя красивое,
искал.
И мне не жаль, что в
мире я бездомен.
Привольно духу в срывах
тех хоромин,
Что Гений Гор, когда он низвергал
На глыбу глыбу, для себя
слагал.
Я царствую среди
каменоломен.
В моих ночах цветет
стоцвет, алмаз.
Из аметистов млеющие
стены.
Опал мерцает, ворожа
измены.
Для перстня камень есть
кошачий глаз.
Все камни к свету
вырвутся в свой час,
Как Красота – из
океанской пены.
ПЕРСТЕНЬ
Из золота чистейшего
оправа.
Линейность
совершеннейшая, круг.
Чуть шевельнешь, и
заиграет вдруг
В гнезде всех красок –
огненная слава.
Лучи бегут налево и
направо.
Горит. Пожар утонченный
вокруг.
В нем только радость, если
ты мне друг.
А если недруг, сила в
нем удава.
В захваткой лапке
цепкого гнезда
Три камня. Изумрудный,
алый, синий.
Раздельно-триединая
звезда.
Качнешь вот так, увидишь
города.
Они твои. Качнешь вот
так, пустыней
Безжизненной ты скован
навсегда.
АКВАМАРИН
Аквамарин, струясь по
ожерелью,
Втекает в переливную
волну,
Которая поет про
глубину,
Зеленовато-светлою
свирелью.
Цвета в цветы с лукавой
входят целью,
Расширить власть, увлечь
к любви и сну,
Звено с звеном вести в
века весну,
Цвета влекут нас к хмелю
и похмелью.
Цветы земле. Цвета и в
глубь земли
Уходят, напевая
завлеченье.
Аквамарин – глубинное
теченье.
В земле рыдали страстью
хрустали.
Влюбились в лист. Их
мысли в них зажгли
Зеленовато-зыбкое
свеченье.
ЛУЧШИЙ СТИХ
Прекрасно-тяжки золотые
слитки,
Природою заброшенные к
нам.
Прекрасен вихрь, бегущий
по струнам,
Ручьистость звуков,
льющихся в избытке.
Прекрасна мудрость в
пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по
письменам.
Прекрасней – жизнь
отдать бегущим снам,
И расцветать с весной,
как маргаритки.
Из всех мечте дарованных
цветов,
Быть может, этот цветик
самый скромный,
Такой простой, невинный,
неизломный,
В нем не отыщешь
орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст
изящно-темный.
Но лучший стих – где
очень мало слов.
ЗЕРКАЛЬНОСТЬ
В прерывистых и скорых
разговорах,
О сказочном, о счастье,
бытие,
Мне нравятся речения
твои,
В них искра, зажигающая
порах.
Что ты не замедляешься
на спорах,
А льешь свой ум, как
вспевность льют ручьи
Что выпеваешь душу в
забытьи, –
Люблю и слышу крыльев некий
шорох.
Как полубог Эллады
Гераклит
С усладой правду видишь
ты двойную.
Ты как бы зов: «Люблю,
но не ревную».
Ты словно лик
загрезивших ракит: –
Вода зеркалит ветку
вырезную,
Другая ветка связь с
землей крепит.
ХУДОЖНИК
К сосцам могучей матери земли,
Протянутым всем
подлинным и сущим,
Припав, как сын, ты
жадно пьешь сосущим
Лобзанием и мед, и
миндали,
И ландыши, что пьяно
расцвели,
Как свечечки по
многотемным кущам,
И яркий день, что жжет
огнем нелгущим,
И громкий смех, и тихий
звон вдали.
Ни раною, ни мыслью не
отравлен,
В размерности ты все
вбираешь в сон
Своих зрачков. Ты как бы
сын племен, –
Которым первый миг Земли
был явлен.
Весь цельный луч в тебе
сейчас прославлен,
Хоть радугой еще не
преломлен.
РАЗЛИЧНОСТЬ
На слизистой спине немой
медузы
Изображен красноречивый
крест.
Цветы цветут среди
проклятых мест.
Различность любит
странные союзы.
Публичный дом не раз
воспели музы.
И разве там не тысяча
невест?
Взгляни в себя. Взгляни
душой окрест.
Связуют все таинственные
узы.
Не гений ли, не мощный
ли Шекспир,
Отвергнув жизнь средь
королей и славы,
Взлюбил, преклонный,
малые забавы?
Познавши весь
многообъемный мир,
Любил играть он в
шахматы. И в этом
Он до конца высоким был
поэтом.
ПРОЗРЕНИЕ
За днями мелководия
мечты
Бывают дни – в сознаньи
все напевней,
И слышишь голос Мира,
голос древний,
Идущий из глубокой
темноты.
Приходит вдруг. Сидишь
случайно ты.
Пред малой деревенскою
харчевней,
Такой, что, может, нет
другой плачевней,
И чувствуешь –
безбрежность Красоты.
Слепой скрипач пиликает
убого.
Куда ведет он жалкий
свой смычок?
В бездонность. Сердце
чувствует намек.
Мы все здесь в мире – в
верной длани Бога.
Он всем нам задал
выполнить урок.
Для каждого – лишь
звездная дорога.
ДАЛЕКОЕ
Когда весь мир как будто
за горой,
Где все мечта и все
недостоверно,
Подводный я любил роман
Жюль Верна,
И Немо капитан был мой
герой.
Когда пред фортепьяно,
за игрой,
Он тосковал, хоть
несколько манерно,
Я в океане с ним качался
мерно,
И, помню, слезы хлынули
струей.
Потом я страстно полюбил
Майн Рида,
Но был ручной отвергнут
Вальтер Скотт,
Прошли года. Быть может,
только год?
Мне грезится Египет,
Атлантида,
Далекое. И мой сиамский
кот
«Плыви в Сиам!» –
мурлыча, мне поет.
СИЛА
БРЕТАНИ
В таинственной, как
лунный свет, Бретани,
В узорной и упрямой
старине,
Упорствующей в этом
скудном дне,
И только в давних днях
берущей дани
Обычаев, уборов и
преданий,
Есть до сих пор друиды,
в тишине,
От Солнца отделенной,
там на дне,
В Атлантике, в загадке,
в океане.
В те ночи, как колдует
здесь Луна,
С утеса Чаек видно глубь
залива.
В воде – дубравы, храмы,
глыбы срыва.
Проходят привиденья,
духи сна.
Вся древность, словно в
зеркале, видна,
Пока ее не смоет мощь
прилива.
СИБИРЬ
Страна, где мчит теченье
Енисей,
Где на горах червонного
Алтая
Белеют орхидеи,
расцветая,
И вольный дух вбираешь
грудью всей.
Там есть кабан, медведь,
стада лосей.
За кабаргой струится
мускус, тая.
И льется к солнцу песня
молодая,
И есть поля. Чем хочешь,
тем засей.
Там на утес, где чары
все не наши,
Не из низин, взошел я, в
мир такой,
Что не был смят ничьей
еще ногой.
Во влагу, что в
природной древней чаше
Мерцала, не смотрел
никто другой.
Я заглянул. Тот миг всех
мигов краше.