Корми – как
Земля кормит,
учи – как
Земля учит, люби –
как Земля
любит.
Русская поговорка
ЗОЛОТОЕ
ЯЙЦО
Из золотого яйца,
Чуть разобьются скорлупы,
Солнце выходит в наш
мир.
Жизнь молода без конца,
Вовсе не мертвые – трупы,
В травах готовится пир.
Свадебно вспыхнут цветы,
Взорам открыты расцветы,
Сердце – горячий цветок.
Милая, слышишь ли ты?
Всем есть вопросам ответы,
Стебли зажгли нам намек.
ЧЕТВЕРО
СВЕТЛЫХ
Полдень и Полночь, Заря
и Закат,
Было их, светлых,
четыре.
Утром Заря поднимала
набат,
Счастью звонила быть в
мире.
В мантии огненной
Западный брат
Ей откликался вечерней.
Кровь проливать для
желанной был рад,
Вил он гирлянды из
терний.
Полдень всегда устремлялся
на Юг,
Нежил зеленые стебли.
Быстрым потоком
прорезавши луг,
Был там он в радости
гребли.
Полночь ковала
серебряный круг
Из непослушных
светлянок.
И, набросав
звездоогненных дуг,
К Пламенным шла
спозаранок.
ВОЛШЕБНЫЙ
ТЕРЕМ
На самом крае света,
Где красный пламень,
Солнце,
Из синей Бездны всходит,
Как утренний цветок, –
Есть терем златоверхий,
На нем четыре башни,
На башне по оконцу,
У каждой есть глазок.
Одно оконце красно,
Как красная калина,
Другое голубое,
Как утром небеса,
И третье белоснежно,
Как самый белый бархат,
Четвертое златое,
Как осенью леса.
И под оконцем белым
Есть пташка первозимья,
Снегирь там
красногрудый,
Он оттепель зовет.
И над оконцем синим
Там жаворонок звонкий,
Пред золотым – синица,
А в красном – кровь
течет.
В том красном – все
чудное,
Петух поет про утро,
Огонь поет про счастье,
Придет, мол, в должный
срок.
И из того оконца
Пожаром рвутся птицы,
И Солнце, пламень
красный,
Возносит свой цветок.
ДЕНЬ И НОЧЬ
День кольцом и Ночь
колечком
Покатились в мир,
К этим малым человечкам,
На раздольный пир.
Ночь – колечко с камнем
лунным,
День – весь золотой.
И по гуслям
сладкострунным
Звон пошел литой.
Льется, льется День
златистый,
И смеется Ночь.
От людей огонь лучистый
Не уходит прочь.
День и Ночь, смеясь,
сказали: –
«Вот покажем им».
В светлом пиршественном
зале
Коромыслом дым.
Месяц в Небе, в Небе
Солнце,
Светы пить так пить.
На заветном веретенце
Все длиннее нить.
Месяц тут, – но не приходит
С круторогим Ночь.
Солнце тут, – и не
уходит
День стоокий прочь.
Два кольца играют в
свайку,
Год без перемен.
Ходит луч, пускает
зайку,
Зайчика вдоль стен.
Зайчик солнечный
сорвется
К полу с потолка,
Вкось стрельнет и
улыбнется,
Жизнь ему легка.
Взор слепит он... «Злой
ты зайчик,
Убирайся прочь.
В детский спрячься ты
сарайчик,
И зови к нам Ночь».
Ночь катается колечком,
День бежит кольцом.
Пир не в радость
человечкам,
Все у них – с концом.
А по гуслям, словно в
чуде,
Звонкая игра.
И в слезах взмолились
люди: –
«Будет. Спать пора».
Если люди даже в чуде
Видят боль сердец,
Пусть и в звоне-самогуде
Будет им конец.
День и Ночь сейчас
плясали
Вместе возле нас, –
Вот уж Ночь в высокой
дали,
Вот уж День погас.
Перстень злат стал весь
чугунным, –
Тут уж как помочь.
И колечко с камнем
лунным
Укатилось прочь.
НАД
РАЗЛИВНОЙ РЕКОЙ
Я видел всю Волгу, от
капель до Каспия,
Я видел разлившийся Нил,
Что грезит доднесь – и
навек – Фараонами,
Синея меж царских могил.
Я видел в Америке реки
кровавые,
И черные токи воды,
Я знаю, что в Майе есть
реки подземные,
Которым не нужно звезды.
Оку полюбил я, с Ильею
тем Муромцем,
Когда я влюблен был и юн,
И завтра на Ганге увижу
я лотосы,
Там гряну всезвонностью струн,
Но странно Судьбою
прикованный к Франции,
Я серую Сену люблю,
И духом идя до отчизны
покинутой,
Я там – засыпаю – я сплю.
Я сплю лунатически, сном
ясновидящим,
И вижу разрывы плотин,
И слышу журчание волн
нерасчисленных,
И звон преломления льдин.
ОТ ПОКОЯ ДО
ПОКОЯ
Я тебе построю терем
далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев
домик на равнине на морской,
И от Моря до покоев
будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по
ночам из серебра.
Много будет полукруглых
изумрудных там окон,
И опаловый над Морем
высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из
гранатовых камней,
Чтоб на этот мак
взнесенный Зори глянули ясней.
От покоя до покоя мы с
неспешностью пойдем,
Будут радуги светить
нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном
Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце
любит, и глаза глядят в глаза.
А КРОВЬ?
А кровь? А кровь? Она
течет повсюду.
И это есть разлитие
Зари?
Душа, терзаясь, хочет
верить чуду,
Но нежных слов сейчас не
говори.
Я чувствую жестокую
обиду.
Я слышу вопль голодных
матерей.
И как же я в свое
блаженство вниду,
Когда есть боль вкруг
радости моей?
Все ж ведаю, что радость
неизбежна.
Но от лучей да поделюсь
огнем.
Склоняюсь к темным.
Горько мне и нежно.
О, боль души! Замолкнем
и уснем.
ПОГОРЕЛИ
Голодали. Погорели.
В бледном теле крови
нет.
Завертелись мы в метели,
В вое взвихренных
примет,
Мы остывшие блуждали
Вдоль замерзших
деревень.
Видишь вьюгу в снежной
дали?
Это наш посмертный день.
Голодая, мы заснули,
Был напрасен крик:
«Горим!»
Дым и пламень, в диком
гуле,
Пеплом кончились седым.
Голодать ли? Погореть
ли?
Лучше ль? Хуже ль? Все
равно.
Из чего ни свей ты
петли,
Жалким гибнуть суждено.
Отгорела гарь недуга.
Пламень гибнущих пожрал.
Вот, нам вольно. Вьюга!
Вьюга!
Пляшет снежно стар и
мал.
Час и твой придет
последний.
Дай богатый. Сыпь хоть
медь.
Не откупишься обедней.
Нужно будет умереть.
БЕЗ ПРЕДЕЛА
Снежная равнина без предела.
По краям все лес и лес и
лес.
Почему так стынет это
тело?
Отчего напрасно ждешь
чудес?
Черные и серые деревни.
Зябкое, голодное лицо.
Отчего тот голод,
страшный, древний?
Кто сковал железное
кольцо?
Белая равнина без
предела.
Льнет метель, снежинками
шурша.
Отчего так сердце
онемело?
Как же в плен попала ты,
душа?
ГИЕРОГЛИФЫ
Удел мой начертил
гиероглифы мысли,
Такой узорчатой, что
целый мир в ней слил.
Россию вижу я. Туманы
там нависли.
И тени мстительно там
бродят вкруг могил.
Но странно-радостно мне
в горечи сердечной.
Я мыслью – в золотом:
Там, в юности моей.
Как я страдал тогда. Был
в пытке бесконечной.
Я Смерть к себе призвал,
и вел беседу с ней.
Но Смерть сказала мне,
что жить еще мне нужно,
Что в испытаниях –
высокий путь сердец.
И светел я с тех пор.
Мечта моя жемчужна.
Я знаю – Ночь долга, но
Зори вьют венец.
ВЕЛИКОЙ
МАТЕРИ
Каждый день, по утрам,
по опушке лесной,
Я один прохожу, лишь
поля предо мной.
Каждый день, ввечеру,
близ плакучих берез,
Я в душе проношу закипания
слез.
Неоглядная ширь.
Непостижная тишь.
Я горел. Я пришел.
Почему ж ты молчишь?
Ты моя, не моя. Ты
родимая мать.
Но с тобой не могу я
медлительно ждать.
Но с тобой не могу быть
в бесславных боях,
Потому что в крылах есть
могучий размах.
Все твои сыновья это
братья мои.
Все! И вор, и злодей!
Всех кажи! Не таи!
Но, родимая мать, как
палач палачу,
Буду брату в борьбе!
Палача – не хочу!
И убить не хочу. Но и
быть не хочу
Там, где вольно нельзя
быть дневному лучу.
Я крылатый твой сын, я
певучий певец,
Я восторгом обжег много
быстрых сердец.
Ну и вот наконец... Вижу
долю мою...
Я один средь полей... И
как нищий стою...
Помоги же мне, мать! О,
родимая мать!
Научи же меня, с кем
войну воевать.
А не хочешь войны, – а
довольна собой, –
Отпусти же меня на
простор голубой.
НОЧЬЮ
Для каждого есть
возжеланье быть в тихом покое.
Для каждого змеем
ползущим приходит черед.
Уж скоро я буду
светиться как Солнце Ночное,
Как Месяц багряный,
когда он на убыль идет.
Уж скоро туманы сплетут
мне седые покровы,
И стебли согбенно
холодную примут росу.
За лесом заснувшим
скликаются зоркие совы,
Над темной трясиной я
факел полночный несу.
ТЕ ЖЕ
Те же дряхлые деревни,
Серый пахарь, тощий
конь.
Этот сон уныло-древний
Легким говором не тронь.
Лучше спой здесь
заклинанье,
Или молви заговор,
Чтоб окончилось
стенанье,
Чтоб смягчился давний
спор.
Эта тяжба человека
С неуступчивой землей,
Где рабочий, как калека,
Мает силу день-деньской.
Год из года здесь
невзгода,
И беда из века в век.
Здесь жестокая природа,
Здесь обижен человек.
Этим людям злое снится,
Разум их затянут мхом,
Спит, и разве озарится,
Ночью, красным петухом.
НА ОПУШКЕ
Луг, золотой от весенних
цветов.
Томные зовы печальной кукушки.
Скорую смерть
повстречать ты готов?
Трижды «Ку-ку» пронеслось по опушке.
Три мне еще обещает
весны
Эта кудесница гулкого леса.
Полно. Не нужно. Я видел
все сны.
Пусть поскорее сгустится завеса.
ТОСКА
По углам шуршат кикиморы
в дому,
По лесам глядят шишиморы
во тьму.
В тех – опара
невзошедшая густа,
Эти – белые, туманнее
холста.
Клеть встревожена, чудит
там домовой,
Уж доложено: Мол, будешь
сам не свой.
Не уважили, нехватка
овсеца,
И попляшет ваш коняга
без конца.
Челку знатно закручу ему
винтом,
И над гривой пошучу, и
над хвостом.
Утром глянете, и как
беде помочь,
Лошадь в мыле, точно
ездила всю ночь.
В поле выйдешь, так бы
вот и не глядел.
Словно на смех. И надел
как не надел.
На околице два беса
подрались,
Две гадюки подколодные
сплелись.
А придет еще от лешего
тоска,
Хватишь водки на четыре
пятака.
Ну, шишиморы, пойду
теперь в избу.
Ну, кикиморы, в избе как
есть в гробу.
БЕЛЫЕ
БЕРЕЗЫ
Эти белые березы
Хороши.
Хороши.
Где ж мой милый? В
сердце слезы
Утиши.
Поспеши.
Или больше он не хочет?
И алмаз
Мой погас?
Вот кукушка мне пророчит
Близкий час.
Смертный час.
Или нет мне поцелуя?
Милый мой!
Милый мой!
Если из лесу пойду я, –
Не домой.
Не домой.
Быть с тобою, или в
землю.
Там, в сырой,
Пламень скрой.
Там, в могиле, тайну
скрою,
Милый мой!
Милый мой!
ВОДОВЕРТЬ
В водокрути, в
водоверти,
Пляшут ведьмы, скачут
черти.
Расступись-ка, водокруть,
Дай в тебя мне заглянуть.
Я среди людей бывала,
Знаю разных лиц немало.
Истомилась там, смотря,
Что ж мне медлить в мире зря.
Вот, я здесь еще девица,
Но иные вижу лица.
Покрутитесь предо мной,
Буду Дьяволу женой.
Мне наскучило людское,
Предо мной пляшите
вдвое.
Закрутись, моя душа,
Пляска в полночь хороша.
Мчитесь в пропасть,
лица, лица,
Я венчанная царица.
От людей хоть прямо в Смерть,
Замыкайся водоверть.
СЛОВО
От Моря до Моря другого,
От воды до великой воды,
Смутьянило мертвое
слово,
Не песню рождало; а
льды.
Бродило как будто
благое,
Ходило как вольная
весть.
«Пребудьте в могильном
покое.
Молчите. Вам нечего
есть.
Молчите. За вас в
говорильне
К словам громоздятся
слова.
Могильнее. Тише.
Могильней.
Стелитесь, как в ветре
трава».
Так тешится мертвое
слово,
Не чуя грядущей беды.
От Моря до Моря другого,
От воды до великой воды.
СКИФ
Мерю степь единой мерою,
Бегом быстрого коня.
Прах взмету, как тучу
серую.
Где мой враг? Лови меня.
Степь – моя. И если
встретится
Скифу житель чуждых
стран,
Кровью грудь его
отметится.
Пал – и строй себе
курган.
У меня – броня
старинная,
Меч прямой и два копья,
Тетива на луке длинная,
Стрел довольно. Степь –
моя.
Лик коня, прикрытый
бляхами,
Блеском грифов, птиц, и
змей,
Ослепит огнем и страхами
Всех врагов меты моей.
А мета моя – высокая,
Византийская княжна,
Черноокая, далекая,
Будет мне мечом дана.
Полетим как два мы
сокола.
Звон бубенчиков,
трезвонь.
Кто вдали там? Кто здесь
около?
Прочь с пути! Огонь не
тронь!
ДВА СОКОЛА
Белый сокол, светлый
сокол, он отец,
Серый сокол, соколица, –
это мать.
Светлый сокол, клюв и
когти – в глубь сердец,
Он когтями так умеет
обнимать.
Белый сокол, сильный
сокол, солнцеок,
Серый сокол, темный
сокол – в глубь гнезда.
Светлый сокол, твой
полет в лучах высок,
Темный сокол, над тобой
во тьме звезда.
СТЕПЬ
Я иду, иду. Всюду степь
и степь.
Небо шлет звезду. Упадет
за степь.
Небо шлет еще. Свет
умрет в пути.
Этот звездный счет мне
ль умом пройти!
Я пою себе: Дух смутьян,
свирель.
Говорю себе: Да порви же
цепь.
День уходит в тень.
Всюду степь и степь.
Ночь уходит прочь. Не
проходит степь.
В СТЕПЯХ
Здесь мы бродим на
степи. Говорим себе: Терпи.
Говорим себе мы: Спи.
Сон – спасение в степи.
Здесь мы веселы тогда, –
лишь тогда, когда мы пьяны.
Разрушаем ровность дней,
– лишь как строим мы курганы.
Здесь напрасно смотрит
глаз. Ищет, ищет, – гаснут силы.
Ровность степи давит
нас. Здесь высоки лишь могилы.
Так и бродим по степям.
Телом здесь, а сердцем там.
Кто в степях поможет
нам? Так и бродим по степям.
ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Я один на воле,
Перекати-поле.
Пляшет, скачет
шар-клубок.
Корни дуба крепки,
Мне ни в чем зацепки.
Путь свободен, мир
широк.
У иного сила
Вся ушла в стропила,
Как гробницу строит дом.
Мне иная доля –
Перекати-поля: –
Хочешь воли, так уйдем.
КОГДА ЖЕ?
Когда же он, тот
безымянный кто-то,
Кто в наши незапамятные
дни
Лес победил и выкорчевал
пни, –
Кому земля отрада и забота,
Кто был кормильцем
темным искони, –
Когда же он, кто ведал
гнет без счета,
И сам, другим кормилец,
голодал, –
Когда же он узнает дни
иные?
Я жду. Молюсь. И пусть я
слаб и мал,
Моя молитва в выси
неземные
Идет как крик. Я Небу
говорю: –
Пошли же темным яркую
зарю.
ПОСЛЕ БУРИ
Зеленовато-желтый мох
На чуть мерцающей
бересте.
Паденье малых влажных
крох,
Дождей отшедших слабый
вздох,
Как будто слезы на
погосте.
О, этих пиршественных
бурь
В ветрах сметаемые
крохи!
Кривой плетень.
Чертополохи.
Вся в этом Русь! И, в
кротком вздохе,
Сам говорю себе: Не
хмурь
Свой тайный лик. Молчит
лазурь.
Но будет: Вновь мы
кликнем громы,
И, в небе рушась,
водоемы,
Дождями ниву шевеля,
Вспоят обильные поля.
ИГЛЫ-ИГОЛЬЧИКИ
Стебель овса,
Это – краса
Наших безбрежных полей.
Иглы-игольчики,
Звон-колокольчики.
Небо, пошли нам дождей!
В колосе ржи,
Возле межи,
Шелест и шепот расслышь.
Нива зеленая,
Словно с амвона я
Слышу молитвы и тишь.
Хлеб мой ржаной
Весь предо мной.
Солнце, пошли нам огня!
Свет-колокольчики,
Иглы-игольчики,
Тешат, не колют меня.
Тихо звеня,
Корм для коня
Вызлатил ровность
пустынь.
С желтыми нивами
Быть нам счастливыми.
Колос да спеет! Аминь!
КОЛОС
Колос полный, колос
спелый, золотой,
Ты, возросший из единого
зерна,
Ты, узорный, ты, резной,
и ты, литой,
Ты, дремотный, колос к
колосу – волна.
Зерна в числах, звезды в
небе, нити сна,
Пряжа грезы, всходы
радуг, Млечный Путь,
Как красива перекатная
волна.
Веруй в даль. Беги
вперед. Себя забудь.
РУСЬ
Русь – русло реки
всемирной,
Что дробится вновь, – и вновь
Единится в возглас
пирный: –
«Миг вселенский приготовь!»
Русь – русло реки
свободной,
Что, встречая много стран,
Тихо грезит зыбью
водной: –
«Где окружный Океан?»
КАПЛЯ
Семьюдесятью горлами,
В то море, во
Хвалынское,
Втекает Волга водная,
Что с капли зачалась.
Семьюдесятью ветками,
Древа в лесу могучие
До неба умудряются,
Да небо не про нас.
По небу только молнии
Прорвутся и сокроются,
По небу только с тучами
Проносятся орлы.
А мы с землею связаны
Семьюдесятью связами,
И лишь слезой любовною
Как дым взойдем из мглы.
ЮРОДИВЫЙ
Есть глубинное юродство
Голубиной чистоты,
Человека с зверем
сходство,
Слитье в цельность я и
ты.
Все со мною, все со
мною,
Солнце, Звезды, и Луна,
Мир я в Церковь
перестрою,
Где душе всегда слышна
Псалмопевчества струна.
Был один такой прохожий
Схвачен. – «Кто ты?» –
«Божий сын».
« – Песий сын?» – «И
песий тоже».
В этом крае Господин
Порешил, что он –
безумный.
Отпустили. И во всех,
Средь толпы
бездушно-шумной,
Вызывал слепой он смех.
Вот мужик над жалкой
клячей
Измывается кнутом.
Тот к нему: – «А ты б
иначе.
Подобрей бы со скотом».
« – Ты подальше, сын
собачий»,
Рассердившийся сказал.
Тот, лицом припавши к
кляче,
Вдруг одну оглоблю взял,
И промолвил: – «Кнут не
страшен,
Что ж, хлещи уж и меня.
Для телег мы и для
пашен.
А тебе-то ждать огня».
И хлеставший,
удивленный,
Лошадь больше не
хлестал.
Юродивый же, как сонный,
Что-то смутное шептал.
« – Если Бог – Отец
превышний,
Все мы – дети у Отца.
В Доме – все, никто – не
лишний.
Черви сгложут мертвеца.
Без червей нам быть
неможно,
Смерть придет, и жизнь
придет.
В мире шествуй
осторожно,
Потому что пламень ждет.
Хоть червя здесь кто
обидит,
Побывать тому в Аду.
Кто же мир как правду
видит,
В сердце примет он
звезду.
Он с огнем в душе здесь
в мире,
Согревая всех других,
Смотрит зорче, видит
шире,
И поет как птица стих.
Если спросят: – Кто вам
предки? –
Молвим: – Волны предки
нам,
Камни, звери, птицы,
ветки.
Ходит ветер по струнам,
Дождь скопляется на
камне,
Птице есть испить чего.
Сила виденья дана мне,
Всюду вижу – Божество».
Так ходил тот юродивый
По базарам меж слепых,
В сером рубище –
красивый,
Вечно добрый – между
злых.
Шла за ним везде собака,
С нею жил он в конуре.
И вещал: – «Вкусивши
мрака,
Все проснемся мы в
Заре».
КАЛИКА
ПЕРЕХОЖИЙ
Я калика перехожий,
Я убогий богатырь.
Только с нищим я
несхожий,
Как и камень алатырь –
Не булыжник сероцветный,
И не гость песков,
голыш,
Я пою мой стих заветный,
Я не крыса, я не мышь.
Крыса в мире – лик
заразы,
Мышь дырявит пол в избе.
А мои слова – алмазы,
Мой удел – зарок Судьбе.
Если девушке пригожей
Вдруг под сердце
подошло, –
Я, калика перехожий,
Поколдую ей светло.
Если духом никнет юный,
–
Он воспрянет предо мной,
Увидав, как звонки
струны,
Как горит струна
струной.
Если старая и старый
Смотрят все на жизнь
свою, –
Я им мудрость полной
чарой
Словно пьяный мед
пролью.
Если чья судьба
бездольна,
Я, калика, возвещу: –
Полно, брат, и мне ведь больно,
Жду весны – и не ропщу.
Я могучий, я увечный,
Ноги – скованы с землей,
Дух летит в простор свой
вечный,
Здравствуй, добрый!
Здравствуй, злой!
НА ЯРМАРКЕ
По проволоке зыбкой
Идет мой белый брат,
Смычок владеет скрипкой,
Быть на земле я рад.
Так жутко, что
прекрасный
Проходит в высоте.
Владея скрипкой
страстной,
Веду скользенья те.
Мелькает блеск алмазный
Подвижного кольца.
Владея сказкой связной,
Играю без конца.
И если на земле я,
А брат мой в вышине,
Так это скрипка, млея,
Двоим поет во сне.
И если на земле я,
А брат мой вышний дух,
Так это сердце, рдея,
Ему диктует вслух.
Скрестив кривые ноги,
Струю напевный звон.
В воздушные чертоги
Уводит взоры он.
Я выгнулся волною,
Спиною горбуна.
О, брат, иди за мною
О, брат, нежна струна!
То вправо тень, то
влево,
То слева вправо свет.
Поверь в слова напева,
Желанней счастья нет.
Одно нам было детство,
Различность снов потом.
Раздельное наследство
В единый сон сведем.
То влево свет, то
вправо,
То справа влево тень.
Нас ждет вовеки слава,
Собой меня одень.
Вот самый звук
блестящий.
Мой брат, любимый брат!
Пляшите, ноги, чаще,
Быть на земле я рад.
Он завершил взнесенье,
Исчерпал пляску сил.
И взлет внеся в паденье,
Убился и убил.
КОЛЬЦО
Она, умирая, закрыла
лицо,
И стала, как вьюга, бела,
И с левой руки золотое
кольцо
С живым изумрудом сняла,
И с белой руки роковое
кольцо
Она мне, вздохнув, отдала.
«Возьми», мне сказала,
«и если когда
Другую возьмешь ты жену,
Смотри, чтоб была
хороша, молода,
Чтоб в дом с ней впустил ты весну,
Оттуда я счастье увижу
тогда,
Проснусь, улыбнусь, и засну.
И будешь ты счастлив. Но
помни одно: –
Чтоб впору кольцо было ей.
Так нужно, так должно, и
так суждено.
Ищи от морей до морей.
Хоть в Море спустись ты
на самое дно.
Прощай... Ухожу... Не жалей...»
Она умерла, холодна и
бледна,
Как будто закутана в снег,
Как будто волна, что
бежала, ясна,
О жесткий разбилася брег,
И вот вся застыла, зиме
предана,
Средь льдяных серебряных нег.
Бывает, что вдовый
останется вдов,
Бывает – зачахнет вдовец,
Иль просто пребудет один
и суров,
Да придет – в час должный – конец,
Но я был рожден для
любви и цветов,
Я весь – в расцветаньи сердец.
И вот, хоть мечтой я
любил и ласкал
Увядшее в Прошлом лицо,
Я все же по миру ходил и
искал,
Кому бы отдать мне кольцо,
Входил я в лачуги и в
царственный зал,
Узнал не одно я крыльцо.
И видел я много чарующих
С лилейностью тонких перстов,
И лютня любви свой серебряный
звук
Роняла мне в звоны часов,
Но верной стрелой не
отметил мне лук,
Где свадебный новый покров.
Цветочные стрелы
вонзались в сердца,
И губы как розы цвели,
Но пальца не мог я найти
для кольца,
Хоть многие сердце прожгли,
И я уходил от любви без
конца,
И близкое было вдали.
И близкое болью горело
вдали.
И где же бряцанье кадил?
Уж сроки мне в сердце
золу принесли,
Уж много я знаю могил.
Иль бросить кольцо мне?
Да будет в пыли.
И вот я кольцо уронил.
И только упал золотой
изумруд,
Ушло все томление прочь,
И вижу, желанная близко,
вот тут,
Нас в звезды окутала ночь,
И я не узнал меж
медвяных минут,
Что это родимая дочь.
Когда же, с зарею,
Жар-Птица, светла,
Снесла золотое яйцо,
Земля в изумруды одета
была,
Но глянуло мертвым лицо
Той новой, которая ночью
нашла,
Что впору пришлось ей кольцо.
ШИШИМОРА
1
Шел я в лес.
Ты послушай: Шел я – в
лес.
В лесе – Леший.
Был я пеший.
Закрутился старый Бес.
Там и тут,
Прямо шут.
Весь зеленый и седой,
С распушною бородой.
Покривлялся, покачался,
засмеялся, и исчез.
Бес так Бес,
Знаю – лес,
Куст и куст, сосна с
сосною.
«Ну», – подумал я, – «со
мною
Не пошутишь, шалый
плут».
Чуть сказал, он тут как
тут.
Ширит шею, пучит очи,
То длинней он, то
короче,
То прокатится как шар.
В лесе мглистом,
С шипом, с свистом,
Вдруг шарахнется по
веткам, под листами как пожар.
Смотрит в чаще, шарит,
шарит,
В шапку метит, к шапке
шасть,
Шапке надобно пропасть.
Где-то печка, что-то
жарит,
Уж поест он, верно,
всласть.
Словно шершень, весь
шершавый,
Скалит зубы, Бес
лукавый.
Ты, шайтан,
Верно, пьян?
Он хохочет, он щекочет,
Он со мной кружиться
хочет,
Брызнул вспышкою огня,
Щип за щиколку меня.
Он, юродствуя, пророчит.
Взял старушечий салоп,
Человека бабьим – в лоб.
Убегаю, – настигает.
Поспешаю, – яма, стоп.
Я стою в грязи по пояс.
Это – я?
Предо мною, в яме роясь,
Супоросая свинья.
В стороне – шалаш
убогий,
Сверху – Месяц
круторогий.
Сучья старые шуршат,
Мыши в щели шебаршат.
Старый Шут с зеленой
рожей,
Весь ни на что не
похожий,
Убежал.
И в лесу затрепетавшем
Он, конем, узду
порвавшим,
За опушкой там заржал.
2
Тихонько, как змея,
Из ямы вышел я.
И в лес опять спешу,
Едва-едва дышу.
А там в стволах
Скребется страх.
А там в стеблях
Встает: «Ах! Ах!»
А там в кустах: «Шу!
Шу!»
«Пожалуйте! Прошу!»
Шишимора раскосая
Смеется, развалясь.
Пришла сюда, мол, с
плёса я.
Любиться? В добрый час!
«Шишимора истомная
И с рыбьим я хвостом.
Мой полог – ночка
темная,
Где лягу, там и дом.
Шишимора – охочая,
Раскинуть ноги – сласть.
Являюсь в темной ночи я,
Чтоб в ночи и пропасть».
Шишимора – раскосая:
Прими-ка, мол, жену.
«Полюбимся, а с плёса я
В последний раз плесну».
Шишимору – с развалочкой
Уважил сам шуяк,
Зовет любезной галочкой,
Вертит ей так и сяк.
Шишимора шушукает:
«А где моя душа?»
Шуяк ее баюкает,
Шуяк, шульгач, левша.
3
Я – бежать, – нет
силушки,
И некуда идти.
Все кругом могилушки,
Стебель на пути.
Желтый шильник,
стрелица,
Совиная стрела.
Вкруг нее – метелица,
Ведьмовская мгла.
«Совки, совки, совушки,
Кого теперь клевать?
Дьявольские вдовушки
Лягут на кровать.
Расцветает стрелица.
Мой милый, поспешай.
Целый мир – безделица,
Лишь со мною – рай.
Совки, совки, совушки,
Сюда, сюда, сюда!
Кровь жарка у вдовушки,
Слезы же – вода!»
4
Я бежал, простоволосый,
А в лесу был гик за
мной: –
То с шишиморой раскосой
Хохотал шуяк шальной.
Шерсть какая-то летела,
Шелушилася кора.
Где шагнешь, повсюду –
тело,
Где ни стань, в земле –
дыра.
Ветер веял, щупал щеки,
Паутинил волоса,
В уши мне шептал намеки,
В далях зыбилась роса.
Я бежал до смутных
склонов,
До высокого холма.
Добегу, – но в гуле
звонов
Ночь препятствует сама.
Вот уж, вот уж склоны
встали,
Вот уж, вот окончен лес,
–
Снова холм – в далекой
дали,
Цепкий лес – как строй
завес.
Упадаю. Слышны вскрики,
Клекот хищницы: «Шабаш!
Закрутитесь, павилики!
Вейся, вьюн! Теперь он
наш!»
И лежу.
И гляжу.
5
Что я вижу, что я знаю,
никому не расскажу.
Знает лес и тишина,
Знают звезды и Луна,
Знаю – я, кого здесь
Рыбарь ввел, играя, в мережу.
Из норы,
Из-под горы,
Зверь какой-то
выметается.
Глянет в небо, – и сюда
С неба вниз летит
звезда,
Кто-то в мире здесь
рождается.
В мире бродит волк
всегда.
Где-то шепчутся старухи,
С голодухи повитухи.
Зверь сейчас же до норы
Шорк с горы,
Вспыхнет порохом.
Сухолистьем прошмыгнул,
По вершинам шепчет гул,
Шатким шорохом.
ЖАЛОБА
КИКИМОРЫ
Я кикимора похвальный,
Не шатун, шишига злой.
Пробегу я, ночью,
спальной,
Прошмыгну к стене стрелой,
И сижу в углу печальный,
–
Что ж мне дали лик
такой?
Ведь шишига –
соглядатай,
Он нечистый, сатана,
Он в пыли дорог оратай,
Вспашет прахи, грусть
одна,
Скажет бесу: «Бес,
сосватай», –
Скок бесовская жена.
Свадьбу чертову играет,
Подожжет чужой овин,
Задирает, навирает,
Точно важный господин,
Подойди к нему, облает,
Я же смирный, да один.
Вот туг угол, вот тут
печка,
Я сижу, и я пряду.
С малым ликом человечка,
Не таю во лбу звезду.
Полюбил кого, – осечка,
И страдаю я, и жду.
Захотел я раз пройтиться,
Вышел ночью, прямо в
лес.
И пришлось же
насладиться,
Не забуду тех чудес.
Уж теперь, когда не
спится,
Прямо – к курам, под
навес.
Только в лес я, – ухнул
филин,
Рухнул камень, бухнул
вниз.
На болоте дьявол силен,
Все чертяки собрались.
Я дрожу, учтив, умилен,
–
Что уж тут! Зашел, –
держись!
Круглоглазый бес на
кручу
Сел и хлопает хвостом.
Прошипел: «А вот те
взбучу!»
По воде пошел содом.
Рад, навозную я кучу
Увидал: в нее – как в
дом.
Поднялось в болоте
вдвое,
Всех чертей спустила
глыбь.
С ними бухало ночное,
Остроглазый ворог, выпь,
Водный бык, шипенье
злое, –
И пошла в деревьях зыбь.
Буря, сбившись,
бушевала,
В уши с хохотом свистя.
Воет, ноет, все ей мало,
Вдруг провизгнет, как
дитя,
Крикнет кошкой: «Дайте
сала!»
Дунет в хворост,
шелестя.
А совсем тут рядом с
кучей,
Где я спрятался, как в
дом,
Малый чертик, червь
ползучий,
Мне подмигивал глазком
И, хлеща крапивой
жгучей,
Тренькал тонким
голоском.
Если выпь, – бугай, –
вопила
И гудела, словно медь,
Выпь и буря, это – сила,
Впору им взломать и клеть,
А чтоб малое страшило
Сечь меня, – не мог
стерпеть!
Я схватил
чертенка-злюку,
Он в ладонь мне зуб
вонзил.
Буду помнить я науку,
Прочь с прогулки, что
есть сил.
И сосу за печкой руку,
Грустный, сам себе
немил.
От сидячей этой жизни
Стал я толст, и стал я
бел.
Я непризнанный в
отчизне,
Оттого что я несмел.
Саван я пряду на тризне,
Я запечный холстодел.
УРОДЦЫ
Два глазастые уродца
Из прогорклого болотца,
Укрепившись в силе,
К Фее приходили.
И один был Лягушонок,
Еле-еле из пеленок,
Квакалка-квакушка,
В будущем лягушка.
А другой – Упырь
глазастый,
Перевертыш головастый,
Кровосос упорный,
И со шкуркой черной.
Перевертыш, перекидыш,
Он в болотце был
подкидыш: –
Согрешил с Ягою
Бес порой ночною.
Лягушонок же зеленый,
Презиравший все законы,
Прыгал через мостик,
Задирая хвостик.
Два глазастые уродца
Из-под кочки, из
болотца,
Искупавшись в иле,
К Фее приходили.
«Ты», сказали,
«иностранка,
Сладкозвонка и обманка,
Мы же нутряные,
Водные, земные».
Стали оба, руки в боки.
«Ты», твердят, «без
подоплёки.
Пазуха-то есть ли?
Все сидеть бы в кресле».
Не понравился вопросик.
Фея вздернула свой
носик,
Призывает свиту,
Упырю быть биту.
Впрочем, нет. Дерутся
волки,
Или глупые две телки,
Фея же воздушна,
И великодушна.
Фея пчелкам приказала,
Показали только жало, –
И Упырь от страха
Прыг в бадью с размаха.
Лягушонок – мух
глотатель,
Пчел он тоже не
искатель,
И, как пойман в краже,
«Квак», и прыг туда же.
Два глазастые уродца
Пали вниз на дно
колодца,
И скорбят речисто: –
«Очень уж тут чисто».
Фея ж пчелкам
усмехнулась,
На качалке покачнулась,
И с Шмелем, дворецким,
В путь, к князьям Немецким.
МЫШЬ И
ВОРОБЕЙ
Жили мышь с воробьем
ровно тридцать лет,
Никакие их ссоры не
ссорили.
Да вот в маковом
зернышке путного нет,
Из-за зернышка оба
повздорили.
Всякий, что ни найдет,
все с другим пополам,
Да нашел воробей это
зернышко.
«Что вдвоем», он сказал,
«тут делить будет нам!»
И склевал он один это
зернышко.
«Ну», сказала тогда
черноглазая мышь,
Сероспинная мышь,
серохвостая,
«Если так, воробей, ты
со мной угоришь,
И с тобой расплачусь
очень просто я».
«Писк!» тут пискнула
мышь. «Писк!» пропела она.
И зверье набежало
зубастое.
«Писк!» пропел воробей.
«Писк! Война так война!»
Войско птиц прилетело
глазастое.
Воевалась война ровно
тридцать лет
Из-за макова зернышка
черного, –
Пусть и мало оно,
извиненья в том нет
Для того преступленья
позорного.
Тридцать лет отошло, и
сказало зверье:
«Источили напрасно здесь
зубы мы».
Перемирье пришло. «Что
мое, то твое».
Так решили. «Не будем же
грубыми!»
Воробью протянула
безгневная мышь
Свою правую ручку в
смирении.
Клюнул он поцелуй. И
глядишь-поглядишь,
Так вот людям бы жить в
единении!
ШАТКОСТЬ
В безглазой серой мгле
безмерность, безызмерность.
Безотносительность,
пустыня дней без вех,
Бескрайность скатная,
бродячих снов неверность,
Отсутствие путей, хотя б
ведущих в Грех.
Нет линии прямой, куда
ни глянет око,
Нет радуги-дуги с
делением цветов,
Одна пространственность,
зияние широко,
И вдоль и поперек –
поток без берегов.
Поток ли, Море ли, кто
точно установит?
Что ни волна, то тень, и
что ни лик, то нуль.
Нет точных единиц. И
слух напрасно ловит
Хотя б намек какой в
пузыристом буль-буль.
Бунт буйствует боев без
цели и закона.
Все тает. Плыть – куда?
Вперед или назад?
О, пусть бы четко встал
хотя челнок Харона!
Нет перевозчика – ни
даже в верный Ад.
В ТЮРЬМЕ
Все время, все время,
скорблю и грущу.
Все время, все время.
В саду я посеял заветное
семя,
Расцветов напрасно ищу,
Все время, все время.
Так падают капли на
темя, на темя,
Холодною влагой,
жестокой, как лед,
Пытают, и холод терзает
и жжет,
Все время, все время.
Быть может, на воле уж
новое племя
Возникло, смеется, не
помнит меня.
Я дал им огня.
Им солнце зажег я, сам
темный, стеня
Все время, все время.
В СЕРДЦЕ
ЛЕСА
Когда я прихожу в
глубокий темный лес,
И долго слушаю молчанье
веток спящих, –
В душе расходится густая
мгла завес,
И чую тайну чар, что
вечно дышит в чащах.
Вот только что я был
всем сердцем возмущен,
Обидел ли своих, иль был
обижен ими, –
Вся жизнь откинулась в
один зеркальный сон,
И все тяжелое в далеком
скрылось дыме.
Встает дыхание
согревшихся болот,
Чуть прошуршал камыш
свирельной сказкой детства,
И слышу я в веках
созвездий мерный ход,
И папорот сулит заветное
наследство.
Я руку протянул, касаюсь
до сосны,
Не колет зелень игл, и
нет в тех иглах жала, –
От сердца до небес один
напев струны,
Иди в глубокий лес, коль
сердце задрожало.
УСПОКОЕНИЕ
Благоухание,
Кажденье ладана,
Души страдание
Тобой угадано.
Бряцанье мерное,
Восторг горения,
В тебе есть верное
Успокоение.
Забыв укорности,
Растаяв дымами,
Молюсь в покорности,
Душой с родимыми.
Душой я с предками,
Вовеки сущими,
Чтоб снова ветками
Ожить цветущими.
ПРОСТИ
Прости меня, прости.
Цветы дышали пряно.
Я позабыл совсем, что
где-то бьется боль,
Что где-то сумерки и
саваны тумана.
Меня, счастливого, быть
грустным не неволь.
Я с детства был всегда
среди цветов душистых.
Впервые вышел я на
утренний балкон,
Была акация в расцветах
золотистых,
От пчел и от шмелей
стоял веселый звон.
Сирень лазурная светила
мне направо,
Сирени белой мне сиял
налево куст.
Как хороши цветы! В них
райская есть слава!
И запах ландышей –
медвян, певуч, и густ.
В нем ум, безумствуя,
живет одним виденьем.
И ветер в камышах мне
звонкой пел струной.
Жукам, и мотылькам, и
птицам, и растеньям
Я предал детский дух,
был кроток мир со мной.
Каким я в детстве был,
так буду в дни седые.
Фиалка – мой рассвет,
мой полдень – пламя роз,
Послеполуденье –
нарциссы золотые,
Мой вечер, ночь моя,
сверкайте в играх гроз.
Пусть все мои цветы, –
о, Мать моя Святая,
Россия скорбная, – горят
мне на пути.
Я с детства их люблю. И
их в венок сплетая,
Их отдаю тебе. А ты меня
прости!
КРУГЛЫЙ ГОД
Круглый год, как
колобок,
Покатился на Восток,
А пришел он на Закат,
В то же место, говорят.
Круглый год пошел на Юг,
Совершил он полный круг,
И на Севере опять,
Где же путь теперь
начать?
Круглый год пошел с
Луной,
Серп подвесил вырезной,
А узнав ущерб, тропа
Завершилась у серпа.
С Солнцем вышел круглый
год,
Очертил круговорот,
И, принявши тот же вид,
«С новым счастьем!»
говорит.
КУЗОВ
Я в дремучем лесу,
Где и днем полутьма,
Кузов полный несу,
В нем заснула Зима.
Как я шел ввечеру,
Проходил я холмом,
Там на самом юру
Вижу снежный я ком.
От Зимы ото всей
Он один не хотел
Под пригревом лучей
Свой исчерпать предел.
И смотрел он врагом,
И дышал как мороз.
Тут я взял этот ком,
В лес дремучий понес.
И из полной сумы, –
В разум смысла набрав, –
Я кусочки Зимы
Разбросал между трав.
И куда ни падет
Этот снежный комок, –
Тотчас нежно цветет
Белоснежный цветок.
Так я ландыш взрастил,
Так подснежник раскрыл,
–
И из мертвых могил
Ангел встал шестикрыл.
СНЕЖНЫЙ ДОМ
На околице – домок,
Невеликий теремок.
В нем Старик, и в нем
Старуха,
В гости к ним жужжится
муха.
Проворчал Старик седой,
С ледяною бородой: –
«Кто за дверью там
жужжится?
На полатях мне не
спится».
Тут Старуха снежный плат
Отодвинула назад.
Говорит: «На это ухо
Туговата я, Старуха».
Позевала: «Встань-ка
вот.
Покрестила старый рот.
В полинялом сарафане
Закачалась как в тумане.
Дверь открыла. – «Кто в
избу?»
Муха к ней, сидит на
лбу.
И у Старой все-то тело,
От весенней, разомлело.
Разомлело так, что вдруг
Хоть плясать на вольный
луг,
Старика с палатей тащит,
Тот, крестясь, глаза
таращит.
А уж муха и на нем,
Обожгла его огнем.
Хоть крестись, хоть не
крестись ты,
Сказки Солнца
пламенисты.
Старый дед, что был так
бел,
Разрумянясь, разомлел.
Хоть крестись, хоть не
крестись ты,
Расцвели цветы душисты.
Двое Старых, от Весны,
Стали цветом бузины.
И крестись, и не крестись
ты,
Птицы в роще голосисты.
ПОДСНЕЖНИК
В зеленом перелеске
Подснежный колокольчик,
Раскрывшись ранним
утром,
Тихонько позвонил.
Сказал: «Молитесь,
травки!»
Шепнул: «Молитесь,
звери!»
Пропел: «Молитесь,
птицы!
Господь дает нам сил».
И белая березка
Курилась благовонно;
И заячья капустка
Молилась в тишине.
И серый можжевельник,
Упавши на коленки,
Шептал благоговейно: –
«Дай ягод, в срок, и
мне!»
А белочка, желтея,
С брюшком пушисто-белым,
Скакнув от ветки к
ветке,
Искала, что поесть.
И протрубил комарик,
Свои расправив крылья,
В предлинную свирельку:
–
«В лесу богатств не
счесть!»
ДРЕМА
Смолянка-сон дремучая,
Болотная дрема.
Мечта в уме тягучая,
В руках, в ногах, тома.
Дрема кошачья сонная,
Курение болот,
Вся цепкая, вся званная,
Вся в душу зелье льет.
И хочется не хочется,
Как топь, взяла постель,
И сердцу все пророчится,
Что жизнь – одна метель.
Все кружится,
скружается,
Свивается в извой,
Недужится, зевается,
Дремлю я сам не свой.
И будто в лихорадке я,
И будто я в бреду,
То вижу ласки сладкие,
То снова боли жду.
И мучая, вся жгучая,
Вся липкая, как мед,
Дрожит дрема зыбучая,
И кошкой к сердцу льнет.
КУКУШКИН
ЛЕН
Что в саду белеет
звездно? Яблонь цвет, и в цвете вишни.
Все цветет, поет, и
дышит. Счастлив нежный. Горек лишний.
Кто в саду забыл
дневное? Чьи уста горят в беседке?
Вешний ветер любит
шалость. Он склоняет ветку к ветке.
Тихо в детской. Свет
лампады. Истов темный лик иконы.
Ах, весна ведь
беззаконность. Кто же сердцу дал законы?
Спит ребенок. Спит и
видит. Лунный лес. Цветы как море.
Разметались,
всколыхались, в голубом дрожат просторе.
А другие смотрят чинно.
Так стоят, как встали – прямо.
И не шепчут, словно
губы, а горят, как свечи храма.
И еще цветы есть
третьи: Хоть цветут расцветно сами,
Но враждебны к
задрожавшим, наполняют их слезами.
И глядят шероховато,
протянули к ним колючки,
Вьется сердце, шепчут
губы, светят свечи, жалят жгучки.
Спит ребенок. Спит и
видит. Вон кукушкины сапожки.
Вон кукушка там
трилистник. Лен кукушкин на дорожке.
Вон ночная там фиалка.
Встала лилия красива.
И репейник угрожает. И
спесивится крапива.
Кто-то злой трясет
осину. Побелели все березки.
И во сне ребенок
плачет, и кукушкины с ним слезки.
Кто-то молит, кто-то
просит, кто-то с кем-то, там в тумане.
Свет лампады. Плач
ребенка. Воркотня вздохнувшей няни.
« – Спи, родной,
Христос нам светит через всю стезю земную!»
« – Няня, няня, спой
мне песню про кукушечку лесную...»
ЗА ГАЕМ
ЗЕЛЕНЫМ
За гаем зеленым,
По срывам и склонам,
Певуче вела ты, тоска.
Но видно, что дважды
Для жалящей жажды
Не дышит прохладой река.
Здесь некогда юным
Я был Гамаюном,
В свирельности ласковых
слов.
Но юность лишь эхо
Далекого смеха,
Лишь отзвук далеких
шагов.
Зеленого гая
Листва молодая
Роняет с зарею росу.
И юность – лишь лодка,
Уплывшая ходко,
Ведя по воде полосу.
За гаем зеленым,
Со смехом и звоном,
Промчались в ночи
бубенцы.
Горячая тройка
Уносится бойко
Во все мировые концы.
ВЕСНА
Молодая Весна в пояске
из цветков,
Что готов соскользнуть
перед входом в альков,
Наклонилась над светлым
затоном,
Под навесом деревьев
зеленым.
Уже Солнце зашло. Но
весною светло
В вечеру и в ночи. И пол
ночи прошло.
А Весна все заснуть не
хотела,
И румянилось юное тело.
Соловьиная песнь и
пришла и ушла,
А Весна все ждала, над
затоном светла.
И мечты возжелавшей
Весталки
Расцветали в лесах как
фиалки.
И спала не спала, но в
глазах у Весны
Были тени теней, были
дальние сны.
И хотенья застывшей
Вакханки
Расцветали в росе как
горчанки.
Так спала не спала от
зари до зари
Огневая Весна, две
недели и три.
И растаяла в брызгах
рассвета,
Когда глянуло в очи ей
Лето.
ПЕСЕНКА
СВЕТЛЯКА
Взяв с собой медвяный
жбанчик,
Сплел из мятлика я
лесенку,
И полез на одуванчик,
И пою при этом песенку:
–
Не комар я, не жучок,
Я веселый светлячок,
Между трав мальчонка,
Фея же девчонка,
Фее я пою: Приди.
Целый месяц впереди.
Месяц наш медовый,
Каждый день нам новый.
Ты, девчонка, торопись,
Прямо в пору дни сошлись.
Одуванчик глянет,
Дунет и завянет.
Вот, как в жбанчике есть мед,
Золотистым он цветет, –
Глянь, на тонкой вые
Волосы седые.
Золотой погас пожар,
Глянул снегом белый шар, –
Здравствуй, одуванчик,
Я бросаю жбанчик.
Фея слышала заклятье, –
Песня пела убедительно,
–
В голубом предстала
платье,
С нею счастлив был я
длительно.
В ИЮЛЕ
Сухой короткий треск
кузнечика.
Июля предпоследний зной.
Бежит мой конь. Звенит уздечка.
Еще не кончен весь рассказ.
Я припаду к тебе на
плечико.
Ты будешь счастлива со мной.
Спешу. Еще не сохнет речка.
Обедня Солнца. Вышний час.
ВЕРХУШКА
ЛЕТА
Тебе конец венчанный лета,
Ты овладела моей мечтой.
Заре – зарницей песня спета,
Войди же смело в чертог
златой.
О, да, из пурпура и злата,
Он безгреховный, наш
храм-альков.
Иди с Востока до Заката
В венке из маков и
васильков.
Стихом червонного излома
Ночное небо сверкнет в
бреду.
Костер, зажженный взрывом грома,
Осветит свадьбу двух душ
в саду.
ЛЕТО
Я великое жаркое Лето,
Огнеликое чудо в дыму,
Я тепло огневого ответа,
Вопроси, – все поймешь,
как сожму.
Я велю обозначиться
зною, –
Многозыбкий, он виден
глазам,
Я вселенскую пляску
устрою,
На усладу раскрытым
сердцам.
Заалеется мной
земляника,
Покраснеет, потупится
ниц,
Переброшусь я в
радостность вскрика,
В загорелые лица девиц.
Все побеги и ржи и
пшеницы
В золотой я одену наряд,
Я скажу, – заиграют
зарницы,
Кое-где и деревни
сгорят.
Я горячее алое Лето,
Я высокий предел всех
живых,
Набирайтесь великого
света,
Запевайте свой свадебный
стих.
ПРОСИНЬ
Листья, расцвета червленого,
С беглыми нитями
просини,
В воздухе – запахи
жженого,
Верные вестники Осени.
Там, торфяными болотами,
Ходит огонь завершающий,
Птицы кружат перед
слетами,
Снег скоро выпадет
тающий.
Звездочки снега в
плясании
Будут лишь
предупреждением,
В том гробовом
расцветании
Есть упоение тлением.
Ветер, как быстрыми
копьями,
Тканями двигнет
багряными,
С белыми крупными
хлопьями
Вихри придут за
туманами.
БАГРЯНОЕ
СОЛНЦЕ
Багряное Солнце всходило
Над застывшей за летом
землей.
Зачем ты меня не спросила,
В те дни как бродил я с
тобой?
Все в белый окуталось
иней,
Ото льдинок хрустит под
ногой.
Желтой лесною пустыней
Проносится шорох сухой.
Какая дрожащая сила
В этом сердце, в тюрьме
огневой!
Зачем ты меня не
спросила?
Я тебе бы ответил: – «Я
твой».
ВЕСЬ ВОЗДУХ
Весь воздух летом нас
защищает шатром горячим.
А в осень жутко. Весь
воздух жмется. С дождем мы плачем.
Все небо летом сияет
светом. Все небо – сине.
А глянут тучи, – они
могучи. Огонь в твердыне.
Все небо в осень
молочно-бледно, белесовато.
А глянет просинь, –
шепнет нам осень, что нет возврата.
ОСЕННЯЯ
СКАЗОЧКА
Белая мышь пробежала,
Черная мышь проползла.
Жило осиное жало,
Осень и ос убрала.
Белая мышь забегает,
Только запляшет, –
глядишь,
Черное что-то мелькает,
Черная шествует мышь.
Пчелы запрятались в
улей,
Малые свечи зажгли,
Ждут там июней, июлей,
Спят в золотистой пыли.
Только пчелиная матка
Целую зиму не спит,
К меду припала, ей
сладко,
Ключница, злая на вид.
Все же ей белая мышка,
Или ей черная мышь
Пискнет: «В сластях –
без излишка,
Или, смотри, угоришь».
И засыпает обжорка.
Глянь, уж подходит
весна,
Чья-то светлеется норка,
Белая мышка видна.
Солнце сейчас же за
дело,
Вниз, головнею тряся.
Белая мышь посмелела,
Черная – тощая вся.
ЛЕСУНКА
Люди добрые, вы
большущие,
Сапоги у вас все с
подошвами.
Ах, дожди, дожди, сверху
льющие,
Чтоб ушли огни, стали
прошлые!
Посудите же! Я
Лесуночка.
Инструментик мой –
балалаечка.
У меня своя в мыслях
луночка,
Я в густом лесу
многознаечка.
Знаю цвет любви и разрыв-траву,
Знаю смехами литься
звонкими,
Землянику жду, костянику
рву,
Убираю лес я опенками.
Сею гнездами я вам
рыжики,
Крашу листья я
желто-красные.
Ноют зяблики, плачут
чижики,
Мне в глаза взглянув
распрекрасные.
Но Зима грозит,
снаряжается,
Словно волк идет к нам
от Севера,
Так вот в разуме все
мешается.
Где поля мои с духом
клевера!
Из конца в конец лишь
атавами
Ветер тешится вслед за
косами.
И крикливыми вдаль
оравами
Журавли летят
долгоносые.
Утром – зимники, росы
сильные,
И во все Мороз дунул
стороны.
Где вы, цветики? Спят,
умильные.
Только каркают сверху
вороны!
КАПРИЗНИЦА
Пела, пела пеночка,
Звенела конопляночка.
Маленькая девочка
Скучала о зиме.
Не ведала капризница,
Что зима уж близится,
Хлопьями сбирается
В недалекой тьме.
Вот и пламя вечера
В пепле дней развеялось,
Затопили печи мы,
Холодно в дому.
И мечтала девочка
Как певала пеночка,
И тихонько плакала,
Не зная почему.
БРОДЯГА
Бродяга я. До холодов, с
грозой,
Плясал огнем, и реял
стрекозой.
И вот, бездомный,
признаюсь я, грешник,
Что с завистью смотрю я
на скворешник.
Когда б в такой
забраться теремок,
И там в тепле замкнуться
на замок.
Ах, рада белка малому
орешку.
Подайте пятачок мне на
ночлежку.
СОЛНЦЕ,
ВЕТЕР И ВОРОН
Взял Старик в амбар
мешок,
Мышь в мешок проворно
скок,
И прогрызла там дыру,
И ушла сама в нору.
Крупка сыплется в мешок,
Крупка в норку наутек,
Крупка высыпалась вся,
Пляшет мышь, хвостом
тряся.
Тужит Старый: «Как тут
быть?
Как тут горю пособить?»
Зерна скрылись, – где и
след.
Разве Солнце даст совет.
Солнце слышит свысока,
Обогрело Старика,
Месяц белый посветил,
Вышли зерна из могил.
И летел из дальних стран
Ворон Воронович Вран,
Помахал своим крылом, –
Крупкой полон весь
закром.
КОЛОБОК
– Толокняный колобок,
Ты куда бежишь, дружок?
– А бегу я к волку в
пасть.
– Верно, там тебе
пропасть.
– Нет, я волка покормлю,
Но катиться я люблю.
Только волк меня поест,
–
Я качусь до новых мест.
– Как же это, колобок?
Ты из пасти – прямо
скок?
В брюхе волка – темноты
Не боишься, верно, ты?
– А в моих полях – овес,
Много зерен он принес.
Намесили толокна,
И в квашне не видно дна.
Волк от ночи до утра
Ест, – а молвлю я:
«Пора!» –
И обглоданный – в
квашню,
И круглюсь во славу дню.
– Ишь, а мне и невдомек,
Ты прехитрый колобок.
И кружить тебе не лень?
– Нет, я свежий каждый
день.
СЕМЯ-ЗЕРНО
1
Мечтанья девушек
красивы,
Полузакрытые цветы,
Но есть мучительные
срывы,
И цепкий зов из темноты.
Меня страшит мое ночное,
В ночах слепое,
существо,
Но нашим миром правят
двое,
Разрыв – начало для
всего.
Цветы каштана в Марте
свежем
Горят как свечи под
Луной,
Но если взор мы светом
нежим,
Зерно растет из тьмы
ночной.
2
Вот оно брошено,
семя-зерно,
В рыхлую землю, во
что-то чужое.
В небе проносятся духи,
– их двое, –
Шепчут, щебечут, поют.
Спрячься в уют.
В тьму углубляется
семя-зерно,
Вечно одно.
Было на воздухе цветом
красивым,
Колосом с колосом жило
приливом,
Было кустом,
Малой былинкою, древом
могучим,
Снова упало в могильный
свой дом.
Духи из пламени мчатся
по тучам,
Духи поют: «Улетим!
Отойдем!»
Сердце, куда же ты
мчишь, безоглядное?
Вот оно, вот оно,
В землю зарытое, малое,
жадное,
В смертном живое,
семя-зерно.
В подпольи запрятано,
прелое,
Упрямо хотящее дня,
Собой угорелое,
Порвалось, и силам
подземным кричит: «Отпустите меня!»
Вся тяга земная
Ничто для него.
Есть празднества Мая
Для сна моего,
Апреля и Мая
Для сна моего.
Кто хочет уйти,
отпустите его.
Вся тяга земная
Прядет для меня золотое
руно,
И ласка от Солнца есть
ласка родная,
И тьма обнимает – для
дня сохраняя: –
В глазах ведь бывает от
счастья темно.
Душа человека есть в
Вечность окно,
И в Вечность цветное
оконце – разъятое семя-зерно.
Серое, тлеет, упрямо
уверено,
Что зажжется восторг
изумруда,
Что из темного терема
Вырвется к Солнцу
зеленое чудо.
Духи порвали огромности
туч,
Голос потоков, как
пляска, певуч,
Весть золотая с
заоблачных круч,
Из голубого Оттуда.
3
Я вас кроплю водою
Из чистых родников,
Цветы мои, горите
Огнем живых зрачков.
Я вас кроплю слезою
Мгновений и годов,
Цветы мои, светите
Лампадой лепестков.
Я вас кроплю мечтою,
Из крови сплел покров,
Я умер, вы живите,
Наш мир лишь вами нов.
Ушел в века с зарею,
Вернусь из тьмы веков,
Цветы мои, вы нити
Бессмертных жемчугов.