КОСТЕР
Дымно-огненный туман
Был основой Миру дан.
Из туманного Огня
Жизнь возникла для меня.
Солнце в атом заключив,
Я упал на горный срыв,
Вырос, крылья распростер,
И зажег над тьмой костер.
Мой костер на высоте,
На верховной он черте.
И вошли в его объем
Ветер, молния, и гром.
ТИГЕЛЬ
Себя я бросил в тигель,
Давно – давно – давно,
Я лесом тонких игол
Себя пронзил – пронзил,
До истощенья сил,
До завершенья мук,
До повторенья мук,
Средь бесноватых рук.
Среди рукоплесканий,
Еще – еще – еще,
В играющем тумане
Огонь горит – горит,
И камень маргарит
Пустыне мировой
Поет, стеня: «Я твой!
Возьми меня! Я твой!»
ОСТРИЁ
Я жизнью и смертью
играю.
Прохожу по блестящему
краю.
Остриё.
И не знаю, кого погублю
я,
Ту, кого обожаю, целуя,
Или сердце мое.
Вот порвется. Так бьется,
так бьется.
А она, наклоняясь, смеется.
Говорит:
Что с тобой? Ты бежал
очень скоро?
Ты боишься – за что-то –
укора?
Тут – немножко – болит?
Я знаю разъятую рану.
Прикоснись же. Мешать я
не стану.
Все стерплю.
Только помни, пока
повторяю.
Только верь мне, пока я
сгораю.
Я люблю. Я люблю.
ВЫБОР
Коль не изведал ты
вершин
Самозабывшегося чувства,
–
Коль не узнал ты, что
Искусство,
Самодержавный властелин,
Тебе сказало: «Будь
один,
Отъединенным, силой
чувства,
От топей, гатей, и
плотин!», –
Коль не узнал ты, что
считают
Веками время в ледниках,
Что выси горные не тают
И знают только снежный
прах, –
Тогда свой беглый час
изведай,
Упейся легким
торжеством,
А я над дольною победой
Не уроню свой вышний
гром, –
Его оставлю я для взора
Того, кто может быть –
один,
Вне слов хвалы и пены
спора,
В огнях нездешнего
убора,
Средь молний, пропастей,
и льдин.
МОРСКОЙ
Был светел, – и загашен
как свеча.
Был кроток, – и сожжен
мой дом над бездной.
Приди же, тьма, и
царствие меча,
Вскипай, душа, для
музыки железной.
Я сделаюсь разбойником
морей,
Чтобы топить чужие
караваны
Червленых, синих, черных
кораблей,
Когда они войдут в мои
туманы.
УДЕЛ
Я не планета. Судьбы –
свиты.
И в безднах Неба,
навсегда,
Я лишь комета без
орбиты,
Я лишь падучая звезда.
ИЗВИВ
Он прав, напев мертвящий
твой,
Но слишком он размерен, –
Затем что мысли ход
живой,
Как очерк тучки кочевой,
Всегда чуть-чуть
неверен.
Когда грамматика пьяна
Без нарушенья меры, –
Душа как вихрем
взнесена,
В те призрачные сферы,
Где в пляске все
размеры, –
Где звонко бьются в
берега,
Переплетаясь, жемчуга,
Сорвавшиеся с нитей, –
И взор твой, млея и
светясь,
Следит, как в этот звездный
час,
Плывет пред ликом Бога
Вся Млечная дорога.
ПЕЧАЛЬ
Сквозь тонкие сосновые
стволы
Парча недогоревшего
заката.
Среди морей вечерней
полумглы
Нагретая смолистость
аромата.
И море вод, текучий
Океан,
Без устали шумит,
взращая дюны.
О, сколько дней! О,
сколько стертых стран!
Звучите, несмолкающие
струны!
ШОРОХИ
Шорох стеблей, еле
слышно шуршащих,
Четкое в чащах чириканье
птиц,
Сказка о девах, в
заклятии спящих,
Шелест седых обветшавших
страниц.
Лепет криницы в лесистом
просторе,
Сонные воды бесшумных озер,
Взоры и взоры, в немом
разговоре, –
Чей это, чей это, чей
это хор?
Не узнаешь,
Не поймешь,
Это волны,
Или рожь.
Это лес,
Или камыш,
Иль с небес
Струится тишь.
Или кто-то
Точит нож.
Не узнаешь,
Не поймешь.
Видны взоры,
Взор во взор,
Слышно споры,
Разговор.
Слышны вздохи,
Да и нет,
В сером мохе
Алый цвет.
Тает. Таешь?
Что ж ты? Что ж?
Не узнаешь,
Не поймешь.
ИЗ-ЗА
БЕЛОГО ЗАБОРА
Из-за белого забора
Злых зубов,
В перекличке разговора
Двух вскипающих врагов,
Из великого ума,
Где венчались свет и
тьма,
Изо рта, который пил
Влагу вещей бездны сил,
Из целованного рта,
Где дышала красота,
Из-за белого забора
Злых смеявшихся зубов,
Я услышал хохот хора,
Быстрых маленьких
врагов,
Это были стаи вспышек,
Это были сотни стрел,
Я молчал, но вот –
излишек,
Не сдержался, полетел,
На бесчисленность укора
Выслал рой язвящих слов,
В джигитовке разговора,
В степи вольной от оков.
ЛЕС ВИДИТ
Лес видит, поле слышит,
В пути пройденном –
след,
Словами ветер дышит,
Успокоенья нет.
В лесу сошлися двое,
И взор глядел во взор,
А Небо голубое
Глядело в тайный спор.
И лес глядел ветвями,
Стволами, и листвой,
И слушал, а полями
Шел ветер круговой.
В лесу был пир цветенья,
Вся алость красоты,
И стали чрез мгновенье
Еще алей цветы.
И лес шуршал ветвями,
И говорил листвой,
И видел, а полями
Шел ветер круговой.
В лесу сошлися двое,
А вышел только я,
Свершилось роковое,
Кровавится струя.
Лес видел, в поле пенье,
Не смыть водой всех рек,
Свершивший убиенье
Есть проклятый вовек.
ПРОКЛЯТИЕ
Я на тебя нашлю
проклятья. Их пять. Следят и мстят.
Туман, пожар, горячий
ветер, ночная тьма, и яд.
Иззябнешь, вспыхнешь,
распалишься, чрезмерно вкусишь мглы,
И будешь черным-черным ýглем
в цепях седой золы.
Из угля станешь
бриллиантом и будешь на руке,
И будешь замкнут в мертвом
блеске, живой, в немой тоске.
И будешь властным
талисманом, чтоб возбудить любовь,
В другом к твоей – к
твоей, с которой не будешь счастлив вновь.
И весь отравлен тусклой
страстью, ты замутишь свой свет,
И та рука швырнет свой
перстень, сказавши: «Больше нет».
ОТ ВОЛЧЦА
Свежий ветер над
волчцами,
И ведовский час.
Под холмами, взятый
мглами,
Лунный облик над
волнами,
Словно страшный желтый
глаз.
Гладью облачной лагуны
Лунный шар скользит.
Звонче, громче в сердце
струны,
Гряньте, грозные буруны,
Царствуй, гневный
драконит.
САМОСОЖЖЕНИЕ
Я сидел в саду осеннем и
глядел на красный лист,
Небо было в час заката
как зажженный аметист,
Листья были завершеньем
страстных мигов пронзены,
Осень выявила краски,
что скрывались в дни весны.
Изумруд, что нежно
чувству, млея в Мае, пел: «Усни»,
Стал карбункулом
зловещим и гореньем головни,
Нежность золота с
эмалью, в расцветаньи лепестков,
Стала желто-красной
медью, красной мглой в глазах врагов.
И пока я был окован
волхвованием листа,
Целый мир
воспламенился, тлела заревом мечта,
Угли множа, в красных
дымах, мир явился как пожар,
Он сжигал себя,
сознавши, что, изжив себя, он стар.
ПОЖАРИЩЕ
Пожарище застыло. Дордел
решенный час.
Сгорел огонь всех
красок, и красный цвет погас.
Малиновые звоны осенних
похорон.
Допели. Догудели.
Спустился серый сон.
Набат кричащих красок сменился
мертвой мглой.
Затянут мир застылый
безглазою золой.
Истлели зори лета. Час
филина. Гляди.
Горят два злые ока.
Глядят. Не подходи.
ИСКРЫ
Я достал из кремня
Две-три искры огня,
Уронил я их в трут,
Вот, горят, и поют.
Огневзорный возник
Над лучинами лик,
И рождают дрова
Огневые слова.
И течет, просветлев,
Огнеметный напев,
Не поможет вода,
Мой костер – города.
КЛЯТВА
Я даю себе клятву
священную
Любить самого себя.
Возвращаюсь в святыню
свою незабвенную
Хранить свой лик, не
дробя.
Много раз я себя отдавал
на растерзание,
Я себя предавал для
других.
Встанет об этом
когда-нибудь седое сказание.
Но плющ на седой стене
струится как юный стих.
Мой лик закреплен в
долгодневности.
Проснется под камнем
змея.
Но праздник цветов так
нов и так свеж в их напевности.
Все цветы и цвета
говорят: «Это – я. Это – я. Это – я».
ВОДИТЕЛЬСТВО
Водительство…
Родительство… Созвездья… Луны… Боги…
Водительство…
Мучительство… Зубчатые пороги…
Едва ты в воду
кинешься, помчит твою ладью,
На камни опрокинешься…
И все же – я пою.
Водительство венчанное
Родителя, Друида,
Есть таинство
желанное, здесь рабство – не обида.
Глаза – в глаза.
Гряди, гроза. Подъятый меч пою.
Луна, Звезда, и Щит
Златой. Берите кровь мою.
ОТ СКАЛЫ ДО
СКАЛЫ
От скалы и до скалы,
Где проносятся орлы,
Высоко в соседстве звезд,
Протянулся тонкий мост.
Эта жердочка тонка,
От равнины далека,
И ведет от Красных Гор
К глади Матовых озер.
К озаренью жемчугов,
В мир существ, где нет
врагов,
К воссиянью вышины,
В замок Солнца и Луны.
Трудно к жердочке дойти,
Страшны срывности пути,
Но во сколько раз
трудней
Перейти в простор по
ней.
НЕ В ЭТИ
ДНИ
Не в эти дни вечеровые
Паденья капель дождевых,
–
Не в эти дни полуживые,
Когда мы душу прячем в
стих,
Чтоб озарить себя самих,
–
О, нет, тогда, когда
впервые,
Как капли жаркого дождя,
Струились звезды,
нисходя
На долы Неба голубые, –
Тогда, как в первый раз,
в ночи,
Средь звезд, как меж
снежинок – льдина,
Жерлó могучего Рубина,
Соткав кровавые лучи,
Окружность
Солнца-Исполина
Взметнуло в вышний небосклон,
И Хаос древний был пронзен,
–
Тогда, как рушащие
громы,
Бросая миллионный след,
Качали новые хоромы,
Где длился ливнем
самоцвет,
И свет был звук, и звук
был свет, –
Тогда, Тебя, кого люблю
я,
С кем Я мое – навек
сплелось,
Взнести хотел бы на утес,
В струях разметанных
волос,
Яря, качая, и волнуя,
Тебя, касаньем поцелуя,
Сгорая, сжег бы в блеске
гроз.
ХОРОМЫ
Я давно замкнул себя в
хоромы,
Отделив удел свой от
людей.
Я замкнул с собой огонь
и громы,
И горит цветной костер
страстей.
Я давно избрал себе в
Пустыне
Голубой оазис островной.
И годами нежу в нем,
доныне,
Цвет, мне данный Солнцем
и Луной.
Я исполнен Солнечною
кровью,
И любим я влажною Луной.
Кругодни я начинаю
новью,
Меж стеблей лелея цвет
дневной.
Этот цвет подобен рдяной
чаше,
Золотые у нее края.
Влей вино, – оно светлей
и краше,
Слиты двое здесь: не я и
я.
Все, что ни придет из-за
Пустыни,
Что достигнет звоном
изо-вне,
Я качаю в чаше
злато-синей,
Цепи звуков замкнуты во
мне.
И пока негаснущий
румянец
Стелется по синей
высоте,
В мировой вхожу я
стройный танец,
Пляской звезд кончая в
темноте.
ДВА ДАРА
Телу звериному –
красное,
Зеленое – телу растения.
Пойте свеченье
согласное,
Жизнь, это счастие пения.
Зверю – горячий рубин,
Изумруды – побегам
долин.
Кровь сокровенна
звериная,
Страшная, быстрая, жгучая,
Львиная или орлиная,
Празднует, в празднике – мучая.
Слитность законченных
рек,
Кровью живет человек.
Кровь огнескрыта
растения,
Стебли как будто бескровные.
Правда ль? А праздник
цветения?
Зорность? Одежды любовные?
Это напевная кровь
В весны оделася вновь.
Две разноблещущих
цельности,
Два разноцветных сияния,
Царствуют, в мире, в
отдельности,
Все же дано им слияние.
Глянь, над мерцаньем
цветков,
В жерла тигриных зрачков.
В звере, глаза
раскрывающем,
Пламя зеленое светится.
В стебле, влюбленность
внушающем,
Замысел розой отметится.
МЕТЕОР
Зеленоватый метеор
Упал среди небес.
Меж тем лазоревый
простор
Еще алел над чернью гор,
И свет в нем не исчез.
Он был как быстрый
изумруд,
Нисброшенный с высот.
Блеснул вон там,
мелькнул вон тут,
И вот упал, как в некий
пруд,
За тучевой оплот.
А я смотрел на мир
внизу,
Взнесенный до стремнин.
А час, меняя бирюзу,
Готовил к полночи грозу,
Пока я был – один.
ГИЕРОГЛИФЫ
ЗВЕЗД
Я по ночам вникал в
гиероглифы звезд,
В те свитки пламеней в
высотах совершенных.
Но немы их слова. И дух,
в томленьях пленных,
Не перекинет к ним, их
достающий, мост.
Их повесть явственна и четко
различима,
Но дух в них не найдет
возжажданный ответ.
На все мои мольбы они
ответят: «Нет».
Промолвят: «Миг живи,
как смесь огня и дыма.
Гори. Еще гори, покуда
не сгоришь.
Когда же догорит лампада
золотая,
Созвездье между звезд,
взнесешься ты, блистая,
Узнавши звездную, в
провалах Ночи, тишь.
Но, если ты душой
ненасытимо жгучей
Возжаждал то продлить,
что длиться миг должно,
Ты камнем рушишься на
мировое дно,
Созвездием не став,
сгоришь звездой падучей».
ДАЙ МНЕ
ВИНА
Небо, быть может, и
может, но Небо ответить не хочет,
Не может сказать
Человек ничего.
Сердце слепое
безумствует, молит, провидит, пророчит,
Кровью оно обливается,
бьется – зачем? Для кого? –
Все для тебя, о,
любовь,
Красный мне пир
приготовь.
Рощи мне роз расцвети,
в этих пропастях мертво-синих,
Между жемчужностей
зорь, и меж хрусталями дождей,
Красного дай мне вина,
перелившейся крови испей,
Вместе сверкнем, пропоем,
и потонем как тени в пустынях.
ЦЕПИ
Лишь цепи взяв, и
окрутившись ими, –
Так свит удав, по
дереву, кругом, –
Я вижу мир – как в неком
дальнем дыме,
И я живу – моим
стозарным сном.
Но цепи те я принял
добровольно,
И радостен душе глухой
их звон.
Привет тюрьме. Очам
раскрытым больно: –
Так светел мой безмерный
небосклон.