ПОТУХШИЕ
ВУЛКАНЫ
Потухшие вулканы,
В стране агав и змей,
В веках вы были рдяны,
Во дни весны своей.
Когда цари царили,
И каждый царь был царь.
Богам равнялись в силе.
То было. Было. Встарь.
Возвысил пирамиду
Теотиуакан.
И храм людской, по виду,
Был огневой вулкан.
Возвысил Храм Змеиный
Узорчатый Уксмаль.
Еще немой руиной
С высот глядит он вдаль.
Лежат безгласно страны,
Сражавшие врага.
Потухшие вулканы
Окутались в снега.
Погиб в Испанской петле
Воитель Гватемок.
На Попокатепетле
Огням свершился срок.
Лишь след огнистой славы
Еще хранит светло
Взнесенной Оризавы
Могучее жерло.
ТРИАДА
Знай. Люби. Свой дух
избавь.
Трижды, в цельном, Мир
прославь.
Целей в жизни только
три,
В трех цветках сполна
гори.
Детство – цветик
голубой,
С золотистой бахромой.
Светом золота в те дни
Голубое оттени.
Юность – заревный
расцвет,
Страстны ласки юных лет.
Красной сказке разум
рад.
Раз ты юн, сорви гранат.
Третий, спелый, возраст
твой
Снова полон синевой.
Но лазурный небосклон
Белой дымкой обрамлен.
Равноденствием души
В нем себя ты утиши.
День и Ночь уравновесь,
Мир твой цельным будет
весь.
ЗАВЕТ
ПИФАГОРА
Фимиам – Богам,
курящийся,
Человеку же хвала.
О, мудрец, не зря
мудрящийся,
Твой завет нам – как скала.
Быстро, с криками веселыми,
Побежим в сосновый лес,
В красный лес, богатый
смолами,
Для святилищных завес.
Пред завесами
цветистыми,
Что расписаны умом,
Встанет дым струями
мглистыми,
Сладковейным вея сном.
Совершив обряды древние,
Песней чисел и светил
Душу сделаем напевнее,
Под бряцание кадил.
Мирозданием обрадован,
С пляской солнц вступая в лад,
Дух взнесется синим
ладаном,
В Синь, святую восьмикрат.
В бездне вихрями
овеянный,
И громами осиян,
Небом десять крат
взлелеянный,
Будет дух и бел и рдян.
И в садах, где в сны
пурпурные
Замыкается мечта, –
И в горах, где дни
безбурные
Множит в числах высота, –
И в морях, где мгла,
бурунами,
Похваляется, вскипев, –
Златопевческими струнами
Пропоем мы наш напев.
Фимиам – Богам,
курящийся,
Боговидцу же – хвала.
Твой завет, доныне
длящийся,
Есть душистая смола.
ЧИСЛА
Ты знаешь: 8 есть число
Того, чье имя –
Вечность.
Направь ладью, возьми
весло,
Путь чисел –
бесконечность.
Лик чисел – звездный небосвод,
Там числа в звездной пляске.
Растет их многозвездный счет,
Заданью нет развязки.
Задача чисел – тайну
плесть,
Сквозную сложность
сеток.
И 2, и 3, и 5, и 6
Суть вехи для отметок.
В веках раскинутое 7,
Во все концы 4,
Ведут к рассвету через темь,
К углам устоя в мире.
Сложи – и 8 пред тобой
Являет лик змеиный,
Как дух в пустыне
голубой,
Над нашей дольной
глиной.
Из глины – красный лик, Адам,
Двоякий образ – Ева.
Весь Мир есть сад, что отдан нам,
Направо и налево.
И восьминогий нам паук,
Чтоб лик являть загадок,
Из паутины создал круг,
Весь полный тонких
радуг.
ЗНАКИ
Паук разметил паутинки,
а мысль идет по ним до Бога,
Сплетя дрожанья тонких
радуг в узоры вечного чертога.
Цветок цветет, чтоб
светлой пылью в другом цветке скользнуть любовью,
Пчела же мед создаст из
пыли, себя увив цветочной новью.
Случайный вздох ветров
бродячих, мгновенный свет снежинки белой,
То путь мечты, свой миг
вкусившей, и к бегу в Вечность – осмелелой.
ПРИБЛИЖАЯСЬ
К АЛЕКСАНДРИИ
Заходящее Солнце уходило
за Море,
Сердоликовый цвет в
небесах был разлит.
И шумело мне Море в
многопевном узоре: –
Вот ты прибыл в святую
страну Пирамид.
Желтизна побережья
отшумевшей столицы,
Где багряные сказки в
столетьях зажглись.
Над преддверьем в Египет
– длиннокрылые птицы.
Вот откроется Нил! Да, я
твой, Озирис.
<1909-11>
НИЛ
Истоки безвестны,
затеряны.
Породил их Эдем или Ад?
Жрецы не уверены.
Но один и другой
водопад,
Но один и другой
водоскат,
Прихотливости коих
измерены,
Не велят возвращаться
назад.
И пошли. От оазиса
Южного
Все на Север, вперед и
вперед,
Посвященные Братства
содружного,
Средь пустынь, соколиный
полет,
Лотоса чашечки синие,
Голубые, и белые, вот.
Папируса строгие линии,
Цветенье к молитве зовет.
Снежистость в горах
Абиссинии
Растаяла, влага плывет.
Нил разлился, гудит и
ревет.
Заплетитесь же все в
хоровод.
Закружитесь. Мы в мире
затеряны.
Все возможности численно
смеряны.
От истоков до устья.
Вперед!
ЕГИПЕТ
Страна, где нет ни гроз,
ни грома,
В размерной смене тьмы и
дня,
Ни молнебыстрого излома
Живого вышнего огня.
Страна без радуги
окружной,
Что семикратно славит
свет,
Твой край, и Северный, и
Южный,
Однообразием одет.
Взнеслась безгласно
пирамида,
Маяк для тысячи дорог.
Но ищет мертвого Изида,
И Озирис восстать не
мог.
Восстал, но не живой для
жизни,
А как властитель
мертвецов.
И весь Египет – в вечной
тризне,
Среди бесчисленных
гробов.
ПОЛЯ
ЕГИПЕТСКИЕ
Плавно, словно иноходец,
Скачет ослик. Путь далек.
Оросительный колодец
Ноет, воет, как гудок.
Два вола идут по кругу,
Все по кругу, без конца,
Век прикованы друг к
другу,
Волей знойного Творца.
И в песчаные
пространства
Дождь которых не кропил,
–
Для зеленого убранства
Мутной влаги ссудит Нил.
Чтоб другие были сыты,
Чтоб во мне тупой был
страх,
Мной пространства грязи
взрыты,
Буду, был, и есмь
феллах.
Темный, голый, червь
надземный,
Пастью пашни взят и
сжат,
Есмь, как был я,
подъяремный,
Восемь тысяч лет назад.
ГДЕ Б Я НИ
СТРАНСТВОВАЛ
Где б я ни странствовал,
везде припоминаю
Мои душистые леса.
Болота и поля, в полях,
от края к краю,
Родимых кашек полоса.
Где б ни скитался я, так
нежно снятся сердцу
Мои родные васильки.
И в прошлое открыв
таинственную дверцу,
Схожу я к берегу реки.
У старой мельницы
привязанная лодка,
Я льну к прохладе серебра.
И так чарующе, и так
узывно-четко,
Душа поет: «Вернись. Пора».
ПРЕКРАСНЕЙ
ЕГИПТА
Прекрасней Египта наш
Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный
клевер.
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей
тумана…
О, сердце! Как сердце болит!
<1911>
РУБИЩЕ
Египет, рубище с
роскошной бахромой,
Куда уводишь ты кораблик
малый мой?
Зачем, о, царственный, в
веках текущий, Нил,
В пустыню желтую меня ты
заманил?
От скал Аравии до тех
Либийских гор,
Мне мал – хоть скудному –
воспетый твой простор.
От черной Нубии до
Дельты голубой,
Не усладился я,
разливный Нил, тобой.
Мне Море чудится, вспененным
я рожден,
Я океанскою волной
освобожден.
А суша мне тюрьма,
оковны сонмы скал,
Я дома прочного нигде не
воздвигал.
И не хочу я жить как
тень средь верениц
Тяжелых пирамид,
раскрашенных гробниц.
Покоя не хочу жрецов
богов-зверей,
Едва чего коснусь, лечу
я прочь скорей.
Тысячелетия сомкнутые в
звено,
Тысячекратный раз шумит
веретено.
В тысячекратности
молельный свет свечи.
Сознанье яркое, мой дух
отсюда мчи.
Что длилось, – рушилось.
Что было, – то прошло.
Кораблик малый мой,
раскрой свое крыло.
Я птица вольная. Я два
крыла раскрыл.
И вьюсь, пою, смеюсь.
Прощай, мне чуждый, Нил.
ОКО
Преступник, преступник,
преступник вовек,
Убийца бегущих мгновений,
Ты презрил теченье
зиждительных рек,
Завет изумрудных растений,
Ты злой, ты напрасный,
пустой человек,
Ты тень ускользающей тени.
Ты вспомнишь. Ты
вспомнил. Минута зажглась.
Цветут эвкалипты молельно.
С лазури глядит
укоризненный глаз.
Себя ты растратил бесцельно.
Что скажешь, как глянешь
в торжественный час?
Пред Оком споешь ли свирельно?
Ищи волхвований. Чу,
шепчет трава.
Дыханий ищи в эвкалипте.
Не сможет укрыться твоя
голова
В какой-нибудь призрачной крипте,
В ту ночь, когда
взвешены будут слова,
Как сказано, древле, в Египте.
НЕЛЮДИМ
Средь выжженной пустыни,
Что дном была морским,
Глядит в века, доныне,
Гигантский нелюдим.
Две каменные тени,
И в двух – единый он,
Создатель смутных пений,
Рассветный дух, Мемнон.
Лишь ночи круг замкнется,
И дню придет черед,
Мемнон от снов проснется,
И призрачно поет.
Но лишь один, – хоть двое
Глядят и в свет и в тьму.
То пение живое
Дано лишь одному.
Другой глядит безгласно,
Не чувствуя огня.
Один же, полновластно,
Поет рожденье дня.
В те дни как было всюду
Теченье вод морских,
Циклоны – изумруду
Слагали звучный стих.
И, тело созидая,
Вложили в тело крик,
Но встала тень немая,
Внимающий двойник.
И в теле крик, и пенье,
И страстная мечта.
Но с телом повторенье,
Двойник и немота.
Безгласна тень растений,
Хотя шумят леса.
Безгласен ряд видений,
Глядящих в небеса.
Кто нем, тот жизнь не славит,
Он только тень всегда.
Но лик он тот же явит
В великий день Суда.
В те дни как было всюду
Лишь Море без границ,
Оно свою причуду
Вложило в быстрых птиц.
Сковало все творенья
Законом двойника,
И, в Небо бросив пенье,
Умолкло на века.
И где была пучина,
Пустыня там и сплин,
И два там исполина,
И в этих двух – один.
Рожденье зорь он славит,
Другой молчит всегда.
Но лик он тот же явит
В великий день Суда.
ДВОЙНИК
Твой саван сияет,
Египет,
Ты в белые ткани одет.
Мед жизни не весь еще
выпит,
Есть в Солнце и
взрывность и свет.
Еще в еженощные пляски
Созвездья уводят себя.
И мир до предельной
развязки
Пребудет, бессмертье
любя.
И девушку с ликом газели
Влюбленный светло обоймет,
И в этом ликующем теле
Возникнет чарующий мед.
Чу! Сириус нам
возвещает,
Что прибыл разлив в
Сильсилэ,
Качает река нас, качает.
Две кобры на царском
челе!
ДВА ВЕНКА
То два венка, то два
цветка, округлые венцы –
Две груди юные ее, их
нежные концы.
На каждой груди
молодой, тот кончик – цвет цветка,
Те два цветка, те два
венка достойны жить века.
И так как бег столетий
нам Искусством только дан,
И так как блеск
столетий дан тому, кто чувством пьян, –
Тебя я замыкаю в стих,
певучая моя,
Двух зорь касаясь
молодых, их расцвечаю я.
И каждый кончик
лепестка, мой поцелуй приняв,
Нежнее в цвете
заревом, как свет расцветших трав.
И безупречный алебастр
девических грудей
То две лампады светят
мне на празднестве страстей.
Как кость слоновая –
живот, и, торжество стиха,
Уводит грезу нежный
грот, укрытый дымкой мха.
ОЖЕРЕЛЬЕ
На живой счастливой шее
Было это ожерелье.
В опьяняющей затее
Были двое. Хмель. Похмелье.
Милый к милой приникал.
И в продление веселья
Приближал он к ней
бокал.
В залюбованном дразненьи
Отдвигаясь от бокала
Вся светясь, как струны
в пеньи,
Вся таясь, как зыбь опала,
Уклонялася она,
Но, маня, пред ней дрожала
Чаша полная вина.
Чаша счастья вырезная,
По бокам – разлитье Нила.
Солнце в сердце. Жизнь
двойная.
Сказка. Слитность. Нежность. Сила.
Рот, как мед, ко рту
приник.
Сердце видит, вспоминая,
Дан Изидой сердолик.
ЛЕВКАЙОНИЯ
Левкайония поцелуйная,
Ты взята лаской, как
волной,
Ты вся как влага
многоструйная,
И ты не можешь быть
иной.
Века – твой храм. Ты вся зазывная.
Даешь себя – губам, рукам.
Змеиность страсти переливная,
Ты вызов бросила векам.
Поцеловав, не
разучилася,
А научилась целовать,
И так любовь тобой
пленилася,
Что сонм веков – твоя
кровать.
Ты вся любовная симфония,
Священный танец живота,
Свершенной тайности гармония,
Стрелой пронзенная мета.
Кто был, кто был он,
искусительный,
Кто эти губы целовал?
Кто эти ноги, в ласке
длительной,
С своими бешено свивал?
Кто был, кто был он – в завершенности
Паденья в срывность вас двоих,
Что дал века твоей влюбленности,
Как мы в века бросаем стих?
Не я ли, в тех столетьях
тающих,
Не я ль сгорел в
сверканьях гроз, –
И вот слежу огни
мерцающих
Твоих каштановых волос.
НЕБЕСНАЯ
ДОРОГА
Белый Нил, Небесная
Дорога,
Млечности созведные
разлил.
А внизу, как дар Речного
бога,
Голубой качает звезды
Нил.
Где теперь царите,
Фараоны?
Радостно ли в царстве
двойника?
Те же ль там красивые
уклоны
Делает священная Река?
Так же ль там Амен-Готеп
четвертый,
Сердцем отдавая Солнцу
дань,
Диск вознес, и Диск,
светло простертый,
Устремляет солнечную
длань?
Так же ль там вы ждете,
чтобы узы
Сириус, всходя, разъял
во мгле,
И прорвав, для
пьянственности, шлюзы,
Нил, вскипев, шумел бы в
Сильсилэ?
Так же ль Сестры любят
там и Братья,
Так же ль нежно слиты
Брат с Сестрой?
Знаю, знаю, все вы без
изъятья
Слиты вместе, звезд
пчелиный рой.
ВЕРНЫЙ
Я ведаю – Богов, людей,
зверей, цветов –
Всю родословную.
И Солнцу посвятить
покорность я готов
Беспрекословную.
Я ведаю – камней, и трав,
и птиц, и снов –
Все свойства дивные.
Я знаю, как пропеть
перед лицом Богов
Слова призывные.
Я знаю, что, когда
восстал бесплодный Сэт
На Жизнедателя,
Для знаменья в веках –
был вдруг загашен свет
Миросоздателя.
Растерзан Озирис.
Четырнадцать частей
Повсюду кинуты.
Растерзанность есть путь
для ищущих людей,
Что в мир низринуты.
Разрывы сопоставь, и,
части распознав,
Спаяй конечности.
И покидай свой гроб, как
стебель свежих трав,
Будь в Звездомлечности.
Аменти – все в лучах.
Изида, не спеша,
Подходит стройная.
И колос рдеет вновь. И,
взор во взор, душа
Глядит достойная.
ЕГИПЕТСКИЙ
БОГ
Он восходит как
солнечный луч,
Он сияет как Месяц, как
ветер приходит,
Он как Нил свои воды из
бездны выводит,
Он как вешняя птица
певуч,
Он по воле своей
Возникает как зверь,
Как один из зверей,
Догадайся скорей,
Загляни ему в очи и
верь,
Он как Апис, как
утренний Гор,
Как овен, как
Сэбек-крокодил,
Соколиный полет,
дальнометящий взор,
Убаюкавший лотосы Нил,
Только в небе он был,
только Солнцем он был,
Как шакал он скользит
близ гробниц,
Где бы ты ни зажег
благовонье кадил,
Где б пред ним ни повергся
ты ниц,
Он с тобою как луч отдаленных
светил,
И как знаемость
глянувших лиц.
АМЕНТИ
В старинном саркофаге,
Замкнуты в стройный
плен,
Слова безгласной саги,
Зеркальность перемен.
Египетские лица,
Воздушные тела.
Цветная вереница,
Вся жизнь, как быль
была.
Идут стада к ночлегу,
Растут колосья нив,
Хранит немую негу
Богатый их разлив.
Закатного пожара
Горят огни светло,
На всем застыла чара,
Все в сказку перешло.
Аменти, край предельный,
Колдует тишина,
И круг являет цельный
Огромная Луна.
ОЗИРИС
Новое Солнце, Новое
Утро, Новый Месяц, и Новый Год,
Пламя из тучи, утро из
ночи, серп серебристый, целующий рот.
Новое Солнце
сегодняшней жизни, Новое Утро текущего дня,
Краешек мига – до
краешка мига, Солнцу возженье земного огня.
Новое Солнце отметится
светом Нового Года и Новой Луны.
Богу стелите
безгрешные волны белой сотканной льняной пелены.
Новое Солнце, и Сириус
с Солнцем утренней в небе восходит звездой,
Слезы Изиды, что пали
алмазом, Нил отмечает растущей чертой.
Новое Солнце из
кладезя Неба ринуло долу шумящий разлив,
В улье небесном
гудящие пчелы нам возвещают шуршание нив.
Новое Солнце взманило
побеги, цвет изумруда из мертвых темнот,
К колосу колос, и
сердце до сердца, новой спиралью закрученный год.
Новое Солнце мы новою
песней в новых одеждах восславить сошлись,
Лик воскресенья, зерно
и цветенье, бог возрождающий, жив Озирис.
ОН
ВРАЩАЮЩИЙ КОЛЕСО
Пятьсот голубоватых птиц
Летели, млея, чрез
пространство,
Пятьсот слонов
склонились ниц,
Узрев однажды
постоянство, –
Души, отмеченной меж душ
Для утверждения покоя,
Кто меж людей единый
муж,
Познавший ход страстей и
зноя, –
Кто Майей был в саду
рожден,
При ликованьи всех
растений,
Кто был цветком
сопровожден
В Страну, где мир без
изменений, –
Кто был как лотос
голубой,
И был как лотос
нежно-белый,
Как лев недвижный пред
толпой,
Средь ужасов
спокойно-смелый, –
Кто был как новая Луна,
В веках сверкающее
Солнце,
В безмерном Море тишина,
И тихий лепет веретенца.
БЛАГОВЕСТИЕ
Тот, кто
думает, что человек
может быть
убийцей, и тот, кто думает,
что человек
может быть убитым,
оба не знают
ничего.
Бхагавадгита
Кто думает, что, убивая,
Он убивает, тот слепец.
Кто думает, что жизнь
живая
В предельных ликах, тот
слепец.
На миг напев свой
прерывая,
Я начинаю в свой конец.
Кто думает, что в Мире
слитом
Есть пропасть смерти,
тот слепец.
Кто думает, что быть
убитым
Конец есть жизни, тот
слепец.
Века ходил я полем
взрытым,
И из колосьев плел
венец.
Что я, то я, и измененья
Суть только зрелища
одежд.
Я прерываю праздник
зренья,
Привет мой сну сомкнутых
вежд.
Но тьма и ужас
нисхожденья
Есть восхождение надежд.
Что я, то я, не
разделяет
Игра оружия меня.
Вода меня не потопляет,
Я целен в бешенствах
огня.
Что это правда, сердце
знает,
И голос мой поет, звеня.
Кто думает, что, умирая,
Он умирает, тот слепец.
Кто думает, что жизнь,
сгорая,
Не возгорится, тот
слепец.
Я был в Аду, и в жажде Рая
Из свежих трав плету
венец.
ДОСТОВЕРНОСТЬ
Тот же верный точный счет,
Знанье точек и причин,
Мне вещают верный ход
От провалов до вершин.
Тот же верный точный счет
Говорит мне: Ты один,
Тот родится, кто умрет,
Чарой вечности причин.
И смотри: В выси темно,
В лунном царствии ущерб,
Вот и умерло зерно,
Все колосья срезал серп.
Но взгляни на вышину,
И взгляни перед собой:
Видишь, новую Луну
На лагуне голубой?
И взгляни на ширь полей,
И взгляни перед собой:
Как смеется меж стеблей
Василечек голубой.
ВЫШНИЕ
ЗНАМЕНИЯ
Глядишь ли ты в
лазоревые дали
Ночных небес?
Шатры отшедших там,
светлея, встали,
Лучистый лес.
Мы говорим – созвездие
там Девы,
Стрельца и Льва.
Но там, в полях, растут
свои посевы,
Своя трава.
И каждый, кто с земным
разъят мгновеньем,
Тот, ввечеру,
Зажжет свечу, и ставит,
с означеньем,
Ее к шатру.
И знаменья тех свеч
неисчислимых
Горят всю ночь,
Покуда Ночь, в своих
глубоких дымах,
Уходит прочь.
И между тем как все земные
свечи,
Сгорев дотла,
Оделись в мрак, –
пресветлый лик предтечи,
Заря светла.
И свеч небесных гаснут
вереницы.
Где все шатры?
Одна свеча властительной
Денницы
Глядит с горы.
В ПЕЩЕРАХ
ДРУИДИЧЕСКИХ
Я входил в пещеры темные,
Меж утесов, над рекой,
В углубленья их укромные
Я входил с моей тоской.
В ропот мраков, где
отшельники,
Где вертеп, что в камень
врыт,
Где слезливые капельники
Возращают сталактит.
Говорил во тьме с
пещерником,
О превратностях души,
Был подземному придверником,
Громы чувствуя в тиши.
Переходы видел рытые,
Где рисунок без теней,
Развивал я судьбы
свитые,
Понимал теченье дней.
Бороздами – иссечения,
Слева вправо, полный
ход,
И свеченье возвращения,
И чертеж наоборот.
Пашня рун, колосья
знаками,
Дуги, взрывчатый потоп,
Клин-топор, игранье
мраками,
Сказка крови, жизнь и
гроб.
Атль-вода, узор
зигзагами,
Змеи, вставшие жезлом,
Духи, шедшие оврагами,
В светомраке мировом.
Я читал их начертания,
Этих пращуров сих дней,
Дал им долю лучшей дани
я
От живой души моей.
Но прикрытье это шлемное
Бранно-мыслящей Земли
Бросил, – бросил потаемное,
Сжег – к возврату –
корабли.
Над подземностью
вещающей,
Дух впивая свежих струй,
Я стою как жнец
встречающий
Меж колосьев – поцелуй.
СКАЗКА О
СЕРЕБРЯНОМ БЛЮДЕЧКЕ
И НАЛИВНОМ
ЯБЛОЧКЕ
Жил мужик с женою, три
дочери при них,
Две из них затейницы,
нарядней нету их,
Третью же, не очень
тароватую,
Дурочкою звали,
простоватою.
Дурочка, туда иди,
дурочка, сюда,
Дурочка не вымолвит
слова никогда,
Полет в огороде, коровушек
доит,
Серых уток кормит, воды
не замутит.
Вот мужик поехал сено
продавать.
«Что купить вам, дочки?»
он спросил, и мать.
Старшая сказала: «Купи
мне кумачу».
Средняя сказала:
«Китайки я хочу».
Дурочка молчала, дурочка
глядит.
«А тебе чего же?» отец
ей говорить.
Дурочка смеется: «Мне
купи, родной,
Блюдечко серебряно,
яблок наливной».
Сестры насмехаются: «Кто
дал тебе совет?»
«А старушка старая»,
дурочка в ответ.
«Стану я по блюдечку
яблочком катать,
Стану приговаривать,
стану припевать».
Близко ли, далеко ли,
мужик в отлучке был,
Торговал на ярманке,
гостинцев он купил.
Сарафаны красные у
старших двух сестер,
Блюдечко да яблочко у
младшей, – экой вздор.
Блюдечко серебряно
дурочка взяла,
В уголок запряталась,
смотрит, весела.
«Наливное яблочко, ты катись,
катись,
Все катись ты посолонь,
вверх катись и вниз.
Ты гори, показывай, как
горит заря,
Города показывай, лес,
поля, моря.
Ты катись, показывай гор
высоту,
Ты катись, показывай
Небес красоту».
Эти приговорные сказала
ей слова
Старая старушка, – чуть
была жива,
Дурочка дала ей калач,
чтобы поесть,
А старушка: – слово, в
слове слов не счесть.
Катится яблочко по
блюдечку кругом,
Катится яблочко, и ночь
идет за днем,
Видны на блюдечке поля и
города,
Зори златистые,
серебряна звезда,
Вон корабли, закачались
на морях,
Царские полки на бранных
на полях,
Солнышко за солнышком
катится,
Темный лес, как темный
зверь, мохнатится,
Звезды хороводами,
звездится в Небе гладь,
Диво-то, красиво-то,
пером не написать.
Сестры загляделись,
зависть их берет:
«Как бы это выманить? –
Подожди, придет»,
«Душенька-сестрица, в
лес по ягоды пойдем,
Душенька-сестрица,
земляники наберем».
Дурочка блюдечко отцу
отдала,
Встала, оглянулась, в
лес она пошла.
С сестрами бродит. Леший
сторожит.
«Что это, заступ острый
тут лежит?»
Вдруг злые сестры взяли
заступ тот.
Вырыли могилу. Чей пришел
черед?
Дурочку убили. Березка
шелестит.
Дурочка в могилке под
березкою спит.
Белая березка. Леший
сторожил.
Он на травку дунул,
что-то в цвет вложил.
Выросла тростинка,
тростинку шевельнул,
И пошел по лесу. Шелест,
шорох, гул.
«Дурочка-то где же?»
говорит отец.
« – Дурочка сбежала. Из
конца в конец
Лес прошли мы, снова
обошли его.
Видно, волки съели. В
лесе никого».
Кто-то был там в лесе. Сестры,
сестры, жди.
Кто-то есть там в лесе.
Что там впереди?
«Все же дочь, хоть
дурочка». Заскучал отец.
Яблочко и блюдечко он
замкнул в ларец.
Сестры надрываются.
Только сказка – скок.
Вдруг переменяется,
сделала прыжок.
Водит стадо пастушок,
Он играет во рожок,
Размышляет про судьбу,
На заре трубит в трубу.
Он овечку потерял,
Нет ее, есть цветик ал.
Он заходит во лесок,
Под березкой – бугорок.
И цветы на бугорке,
Словно в алом огоньке.
И лазурь за тот же счет,
И тростинка там растет.
Вот тростинку срезал он,
Всюду зов пошел и звон.
Диво-дудочка поет,
Разговаривает:
Звон-тростиночка поет,
Выговаривает: –
«Ты тростиночка, играй,
Диво-дудочка, играй,
Ты игрою
Разливною
Сердцу милых потешай,
Мою матушку,
Света-батюшку,
И сестриц родных моих,
Не сужу я строго их,
Что за яблочко,
Что за блюдечко,
Что за яблок с свету сбыли,
Что за блюдце загубили,
Ах ты дудочка,
Диво-дудочка,
Ты играй, ты играй,
Ты всех милых потешай».
Люди тут сбежались. «Ты
про что, пастух?»
А пастух ли это
размышляет вслух.
Он тростинку срезал,
кто-то в ней поет.
Для кого-то в песне,
может быть, расчет.
«Где была тростинка?»
Тут, невдалеке.
«А давай, посмотрим, что
там в бугорке».
Бугорок разрыли. Так.
Лежит она.
Кем была убита? Кем
схоронена?
А тростинка шепчет, а
цветок горит,
Березка шуршит,
разговаривает.
Дудочка запела, поет-говорит,
Поет-говорит-выговаривает:
–
«Свет мой батюшка,
Светик-матушка,
Сестры в лес меня зазвали,
Земляничкой заманили,
И за блюдечко – связали,
И за яблочко – убили,
Погубили, схоронили,
В темной спрятали могиле,
Но колодец угловой
Со водою есть живой,
Есть колодец, дивный, он
На скрещеньи всех сторон,
Вы живой воды найдите,
Здесь меня вы разбудите,
Хоть убита, я лишь сплю,
А сестриц не погубите,
Я сестриц родных люблю».
Скоро ли, долго ли,
колодец тот нашли,
Царь был там, Солнышко,
и все к Царю пришли.
Дурочку, умночку,
вызволили, вот.
Вышел Царь-Солнышко, в
дворец ее зовет.
«Где ж твое блюдечко и с
яблочком твоим?
Дай усладиться нам
сокровищем таким».
Ларчик берет она тут из
рук отца,
Яблочко с блюдечком,
явитесь из ларца.
«Что ты хочешь видеть?» –
«Все хочу, во всем».
Блюдце – как лунное, и
яблочко на нем.
Яблочко – солнечно, и
красно как заря,
Вот они, вот они, леса,
поля, моря.
Яблочко катится по
блюдечку, вперед,
День зачинается, и алый
цвет цветет.
Воинства с пищалями,
строй боевой,
Веют знаменами, гудят
стрельбой, пальбой.
Дым словно облаком тучу
с тучей свил,
Молнию выбросил, и все
от глаз сокрыл.
Яблочко катится, и Море
там вдали,
Словно как лебеди
столпились корабли.
Флаги и выстрелы, и
словно сумрак крыл,
Дым взвился птицею, и все
от глаз сокрыл.
Яблочко катится, и звездный
хоровод,
Солнышко красное за
солнышком плывет,
Солнышко с Месяцем, и
красных две Зари.
«Яблочко с блюдечком
отдашь ли мне?» – «Бери.
Все тебе, все тебе,
солнечный наш Царь,
Только сестер моих
прости ты, Государь.
Яблочко с блюдечком –
тебя пленив – для них,
Сколь же заманчиво!» –
На том и кончим стих.