НЕБЕСНЫЕ
Ты яруешь, огнеликий
Яровит.
Для тебя венец из молний
в тучах свит.
Пред тобой в тени
нависнувших бойниц
Расстилаются ковры немых
зарниц.
Над коньком твоих приземистых палат
Расстилается по ветру желтый плат.
По чертогам голубым и золотым
То густеет, то редеет синий дым.
То копьем своим ударишь
в медный щит,
Осыпается на башне
малахит.
Спустишь звонкую стрелу
от тетивы,
Сыплешь золотом на землю
с синевы.
И в твоей опочивальне есть кровать,
Лишь Громовнице в ней Деве почивать.
В час как тешишься в постели с ней
вдвоем,
Брызнув молнией, баюкает вас гром.
И над каждым тут оконцем
петушки
Певчим горлом манят
книзу ток реки.
Каждый с крыльев свеет
красное перо,
И течет на землю сверху
серебро.
ВЕСТНИК
Один осенний желтый
лист,
Овалом малым своего
объема,
Пропел глазам, что
кончен праздник грома,
Что Молнецвет уж больше
не огнист.
Отцвел цветок небесный. Воздух чист.
И ласточки, садясь на кровлю дома,
Поют, что им и Африка знакома,
И Океан, и в крыльях бури – свист.
Конец всему, что кратко
в жизни вольной,
Что любит, что целуется,
поет,
А длинному как мгла
ночей – черед.
Опустошенный шар – тоске раздольной.
Вожак-журавль, свой клюв стремя вперед,
Повел сквозь синь свой табор треугольный.
ЛЕБЕДИНЫЙ
СЛЕТ
Скликались лебеди на
Лебедином Слете.
Лесное озеро, в осенний
свой черед,
От звонких криков их как
в час весны живет.
Но мысль прощальная в
лесах, в их позолоте:
Плывут крылатые. На каждом повороте
Красавца белого – сияющий налет,
На синем зыбится, по бирюзе плывет.
Там – обруч серебра на голубом намете.
Светило осени похоже на
Луну.
Испили золото июль и
август знойный.
И золото вошло в
сквозную пелену
Листвы, желтеющей громадой беспокойной.
Последний звучный всклик, и взвился в вышине
Весь белый полукруг, мерцающий и
стройный.
СЕНТЯБРЬ
За утром преждевременно
студеным
Июльский полдень в
полдень сентября.
В лесах цветет древесная
заря
Рубиново-топазным
перезвоном.
Чу! Гончие бегут лесистым склоном,
Разливным лаем зайцу говоря,
Что косвенным прыжком метаться зря,
Что смерть прошла над тайником зеленым.
Обрызган охрой редкий
изумруд.
Шафранные ковры
затрепетали,
И лисьим мехом
выкрасились дали.
Излом всех линий в сети веток крут.
«Туда! Туда! Ото всего, что тут!» –
Отчаливая, птицы прокричали.
ОСЕННЯЯ
Оса осенняя, жужжащая
так звонко,
Согретая лучом горячим
сентября,
Как будто летних дней
опять пришла заря,
Меня уводит к снам и
радостям ребенка.
Прозрачная, в душе, сверкнув, порвалась
пленка,
И звоны многих крыл, со мною говоря,
Дают мне чувствовать, что прожил я не
зря,
Что башенный мой взмах вверху сияет
тонко.
Ты, черно-желтая, чья
талия тонка,
В чьих крыльях страсть
не раз прерывно задрожала,
Ты, вся – мелькание
цветного огонька, –
Я рад, что миг один ты близ меня дышала,
О, стройность легкая, чей лик хранят
века,
В свою утонченность включающая жало.
ПРЕОБРАЖАЮЩИЙ
Тяжел, как бесповторные
покровы,
Воздушен, как венчальная
фата.
Всех красок, в белом,
скрыта красота,
За сном порханья – сон
покоя новый.
Он светлою является основой,
Чтоб был расцвет и травки и листа.
В нем свежая недвижная мечта,
В нем лик двойной, и нежный, и суровый.
Как ныне с ним желанен
стал ночлег.
Как хороша звенящая
минута,
В защите комнат, в
тишине уюта.
Как звучен скрип железа, легкий бег.
И конь, храпя, повертывает круто
В ворота, изукрашенные – в снег.
ПЕРВОЗИМЬЕ
Свертелся заяц в поле
чистом,
Беляк, на белом белый
жгут.
Мигает хвостиком
пушистым,
Сигает там, мелькает
тут.
Он сказку заячью следами
На первом снеге начертил,
И шерк обмерзлыми кустами,
И прыг в свой терем что есть сил.
Кричали гуси на деревне:
«Окован пруд. Не плавать
нам».
И крякал селезень
напевней:
«Тепло в закуте. Там,
там, там».
Свой голос не сгустив до лая,
Дворняжка тявкает на снег.
В нем зябко лапы окуная,
Игривый зачинает бег.
На елке галка скоком
шалым
Стряхнула с ветки
бахрому,
И глазом сине-полинялым
Глядит, что у людей в
дому.
Горят все печи и печурки,
До неба всходит белый дым.
И бегом вещей сивки-бурки
Несусь я к далям голубым.
Тоски и мысли сверглась
ноша,
Душа открыта и чиста.
Безгрешна первая пороша,
Как подвенечная фата.
ПОЗАРАНОК
Прошел огонь по снеговым
долинам.
Сугробы срезал. Сгладил
белый пласт.
Но ртачлив холод. Плотен
крепкий наст.
Несутся лыжи. Тени по
ложбинам.
Играет Солнце по холмам, их спинам.
Возврат мороза был уже не част.
В глухом лесу избранник птичьих каст
Рассветы будит током глухариным.
Поет красавец.
Иссиня-черна
Могучая изгибистая шея.
Под бровью красной в
глазе страсть видна.
Петух лесов поет весну, хмелея,
К
лосихе жмется лось. О, кровь сильна,
И знает сроки, сказки разумея.
ЛЕСНОЙ
КАРДИНАЛ
Красной шапочкой
мелькая,
Черный дятел мерял звук.
Вверх по липе пробегая,
Длинным клювом ткал
«Тук! Тук!».
Было зримо в этом звуке,
В этом взбеге по стволу,
Что прошел он круг науки
Не в глухом каком углу.
Нет, от века и до века,
Явит он верней размах,
Чем работа дровосека
Пляс железа на стволах.
В елях он, где ладан росный, –
Шубкой черен, шапкой ал, –
Слышат бронзовые сосны.
Что хозяин застучал.
Дуб ли сучья зарогатил,
Крепкой выстлался корой,
Клювом метким черный
дятел
Выкуп с дуба взыщет
свой.
Где личинки, – в знанье точен, –
Тукнет, стукнет, не взглянув.
Меньше будет червоточин
Там, где острый побыл клюв.
В ствол вонзив кривую
лапку,
Взбегам вбок утратив
счет,
Он березу взял в охапку,
Что наметит, все
возьмет.
Кем в веках, как властелины,
В черный цвет закутан он?
От калины иль рябины
Красной шапочкой почтен?
Властелин лесного края,
Поползень тебе гайдук.
Пискнет он «Так! Так!»,
взбегая,
Глухо сбросишь ты «Тук!
Тук!».
ИЗ
ЧУТЬ-ЧУТЬ
Чуть-чуть воды,
чуть-чуть огня, скругленье,
Росинка в длинном
ковшике листа.
Лучистая
семь-красок-красота,
Влияний ночи – утром
выявленье.
Весь луг поет одно
стихотворенье.
Рифмует травка с
травкой, та и та,
Красна в цвету, бела,
темна, желта,
Алмазное на каждой
озаренье.
Но выпил с часом все
алмазы луч.
От дымки к дымке хлопья
развернули
Ковер верховный,
грозовой в июле.
И, в пляс пустившись,
гром, от края круч,
В венце из молний, весел
и гремуч,
Сметнул две вешних Волги
в долгом гуле.
ОБИТЕЛЬ
СМАРАГДОВ
По зеленым зыбям бора,
По верхушкам по лесным,
Ходит рокот разговора,
Изумрудный веет дым.
В этой пустыни сосновой
Говорит сосна к сосне
Об игре минуты новой,
Звонкой в солнечном огне.
Был зимой он в
переделке,
Вековой высокий бор.
Хоронились в дуплах
белки,
Слыша свист и вьюжный
хор.
Только выглянут из щелки,
И
опять скорей в дупло.
А в ночах тоскуют волки,
Алчный глаз горит светло.
И поджарая волчица,
Запрокинув кверху пасть,
Ноет-воет как вдовица,
Голод – лютая напасть.
Были стойкие морозы,
Стыли груды облаков,
Как придуманные козы
Возле снящихся быков.
Вскаркнув, падали
вороны,
Замерзая налету.
В сосны вложенные звоны
Обращались в хрипоту.
Но мороз к морозу лютый,
Гаркнув, бросил булаву,
И весеннею минутой
Солнце вышло в синеву.
Белка к белке говорила,
Вскачь опрыгав сосен
пять,
Что размывчивая сила
Огнесветится опять.
Нет запястий из жемчужин,
Растопились бусы льдин,
И зеленый говор дружен
Колоколящих вершин.
Волнозвонный рокот хора
Возвещает по верхам: –
«Изумрудной Деве Бора
Ныне день введенья в
храм».
ВОИСТИНУ
Мне хочется грусти утонченно-нежной, которой минувшего жаль.
Вся в кружеве черном, с улыбкой печальной, она открывает мне
даль.
Из комнаты тесной, где стынут портреты, она отворяет мне
дверь.
Туда, где не спеты живые заветы, все – завтра и только –
теперь.
Повисли сережки березы плакучей, на иве желтеют цветы.
Христосуясь с милым, «Воистину!» молвив, мне душу овеяла ты.
«Воскресе! Воскресе!» В церковной завесе все складки вещали
о том.
В усадьбе, и в саде, и в поле, и в лесе весь воздух был
полон Христом.
Из черной земли, из разъятой, богатой, дышала воскресшая
весть.
Зеленые травки качались, встречались, в лучах расцвечались,
не счесть.
Малиновка пела, скворцы суетились, от ласточки – каждой
избой
Как будто владело не горе, не дело, а щебет и сон голубой.
Кто мог бы подумать, что древле распятый узнает распятье
опять,
Что в жизни и жизни порвутся напрасно, кровавую примут
печать.
Ты, с кроткой улыбкой, вся в облаке черном, зажги
безглагольно свечу.
И молви, когда же не тенью пойду я, а к новым лучам по лучу,
Когда истощатся бесовские дымы, в которых вся жизнь –
водоверть?
И молвлю «Воскресе!», воистину слыша, что смертью исчерпана
смерть.
В
НЕСБЫТОЧНОМ
1
Когда чрезмерны стали в
сердце муки,
Я пал, я спал, изжален
сонмом зол.
И дух из тела спящего
исшел,
Двойник простер белеющие
руки.
Быстрей стрелы, побывшей в звонком луке,
Я минул тьму дорог, лесов и сел.
Мой дух был там, где мирный дремлет дол,
Где первых милых песен млели звуки.
Меня узнала вещая земля.
Ведь я был бел, был
легок, чист, белее,
Чем в миг расцвета
водная лилея.
И ветер, чуть травинки шевеля,
Все мороки отвеял, тихо вея.
«Свершилось!» Прошептал. «Иди скорее!»
2
Качали мерный звон
колокола.
На колокольне крест
светился златом.
Дышала кашка сладким
ароматом,
И алая гвоздика
расцвела.
Всходили дымы мирного села,
И таяли на небе синеватом.
Молодка промелькнула желтым платом,
В двух ведрах влага свежая светла.
Передо мной –
бесчисленные нивы.
Как много вольный труд
добра принес.
Ячмень, пшеница, греча,
рожь, овес.
Приветный край, широкий и счастливый.
И ластится ко мне дворовый пес.
И конь заржал, потряхивая гривой.
ВЯЗЬ ИЗ
ЖЕМЧУГОВ
1
Когда весной, ребенком,
утром, рано,
Я жаворонка слышал в
первый раз,
Казалось мне, что в
воздухе – рассказ
Весны из огнецветного
тумана.
Поздней я слышал в храме вспев органа,
И радугой горел в душе алмаз,
Ответный вспев размерно пел и гас.
Но самый яркий – голос Океана.
В нем слитный гул
несчитанных веков,
В нем плещет довременное
мечтанье,
Из самых первых далей
мирозданья.
И дух, освободившись от оков,
Прияв – в ночи – безбрежного рыданья,
Совьет венец из древних жемчугов.
2
Раскрыт на небе огненный
альков,
Сверкают канделябры
неземные.
Зажженные сто тысяч лет
впервые.
Быть может, прежде.
Прежде всяких снов.
Душа своих касается основ.
Отдернут полог. Чу! Сторожевые
Поют в безгласьи гимны мировые,
Созвездьями раскинутых шатров.
Алмазные там скованы
скрижали
Законом неуклонного ума,
В котором вечность
говорит сама.
От бездны к бездне зовы побежали.
И вторит к сердцу говор в пенном вале,
Что нет, не дремлет творческая тьма.
3
В душе растут родные
терема.
Леса, луга, деревни и
станицы.
Родные лики. Песнь
родимой птицы.
Весна и побежденная
зима.
Вновь будут полны наши закрома
Отборной ржи и золотой пшеницы.
В объеме Миротворческой Десницы
Пространна ясность, только час – чума.
Опять ребенку, вешним
утром, рано,
В стозвучном гуле
дружных голосов,
Споет благословенье шум
лесов.
И песня, долетев из-за кургана,
В блаженный час разъятья темных ков,
Рассыплет вязь из древних жемчугов.
МЕДВЯНАЯ
ТИШЬ
Медвяная тишь от луны
округлой и желтоогромной
В сосновом лесу
разлилась, дремотный безмолвствует бор.
И только по самым
верхам скользит ветерок неуемный,
И между высоких вершин
чуть слышный идет разговор.
Далеко родимая Мать от
Волги глядит до Урала,
От Белой волны на
Закат, глядит чрез Алтай на Восток.
Атлантика мне говорит,
что ждать остается мне мало,
К Родимой моей припаду,
чуть только означится срок.
ПОД СОЛНЦЕМ
Под Солнцем пламенным,
над влагой темно-синей,
Небесным золотом согрет
и озарен,
Я слышу Океан как сонмы
веретен,
Я вижу пряжу волн с
игрой внезапной линий.
Тоска изгнания, весь крестный путь
пустыней,
Вдруг превращается в цветущий гудом лен,
Мгновенный снег валов – как белизна
знамен,
Мечта-лампада мне непозабытых скиний.
Морские пропасти
глубинней всех земных.
Непобедимый смерч – вся
ярость духа злого.
Здесь Хаос в реве мнит,
что он всему основа.
Но миг спокойствия, благопристойно тих,
Мне четко говорит: «В начале было Слово!»
Земля есть Солнечный, пропетый Морем,
стих.
ВЕРНАЯ
ГОСТЬЯ
Я вновь с тобой, моя
усталая,
Но все не спящая тоска.
С тобой сегодня побыл
мало я.
Бежим. Летим. Уйдем в
века.
Когда еще я был стреляющим
Из лука в зверя дикарем,
Шаманом, по костру гадающим,
В морях разбойником-царем, –
При самом первом
достижении,
Дикарку на колени взяв,
Я слышал в синем
отделении
Напев меня зовущих трав.
Вот только к радости касавшийся,
Бледнел, не двигалась рука.
И в дали, в высоту раздавшейся,
Манила властная тоска.
Я уходил. И Гималаями
Меня водил Треликий бог.
Внизу чернели люди
стаями.
Кругом был камень, снег
и мох.
Я пел в тиши убогой хижины,
Топор вонзая вкось по пню,
Того, кем мысли не обижены,
Миродержавный вспев Огню.
Избранник вещий меж
избранников,
Средь нижних, меж людей,
изгой,
Я пел Огню напевы
странников
С моей подругой дорогой.
Подруга – ты. Тобой ужалены,
Сплетали мысли звенья слов.
И довременные развалины
Слагались в храме для богов.
Построив здания
словесные,
Не презрив гонг и
барабан,
Ушел я в дали
неизвестные
Тобой указанных мне
стран.
Но каждый раз, когда мне синяя
Цвела страна издалека,
Я приходил – и был в пустыне я,
И вновь со мной была тоска.
И каждый раз, когда
свершения
Предельно были хороши,
Ко мне рыдающее пение
Взметалось в тайностях
души.
И в эти дни, когда ответами
Разбиты все вопросы в прах,
И все напевы стали спетыми,
И каждый ведом стал размах, –
Лишь ты жива еще,
стозвонная,
В тебе бурлящая река,
О,
неисчерпанно-бездонная,
Моя бессонная тоска.
СТОЛБЫ
ЗАКОНА
Гляди на Солнце, пока есть Солнце. Упорствуй в свете, пока
есть свет.
А если сумрак, а если полночь, законам мира отмены нет.
Столбы закона с земли до неба. Не пошатнет их ничья рука.
Но в высь по камню струятся листья. В горах из камня течет
река.
Дороги мира многообразны. Всей тайны мира не знал никто.
Любую мудрость измерит сердце и грустно молвит: «Не то. Не
то».
Но есть другая, всегда живая, всегда родная, для сердца
весть.
Она сияет в загадках светлых и в талисманах, а их не
счесть.
Взгляни на руку под ярким Солнцем, вся золотая твоя рука.
И кровь незримо в тебе танцует, а в красной крови поют
века.
И если джунгли в тигриных играх, и любит полночь сова и
крот,
Сильней, чем полночь, тот многозвездный, в высоком небе,
водоворот.
Столбы закона – с земли до неба, но в паутинах меж двух
столбов
Так много радуг, что семицветный сплетешь для таинств себе
покров.
В одной улыбке – просветы в Вечность. На всю бескрайность –
путь кораблю.
Когда ты слышишь преображенный, и, дрогнув, можешь сказать:
«Люблю!»
МОЙ ЗНАК
Мой знак – человек на
коне.
Без хлыста. Ибо конь его
– птица.
Ибо конь его – ветер,
зарница.
Задрожавшая вражья
бойница.
Без хлыста. Но с мечом.
И в огне.
Но с мечом! Ибо силен дракон.
Он с мечом. Ибо змей многоглавый,
Многозвенный, весь сборный, лукавый.
Завладел, на минуту, державой.
Но счервится, заслышавши гон.
Перезвон. Перескок.
Переступь.
Вся дорога до логова
взрыта.
Разыграйся четыре
копыта.
Разгремитесь над цепким
сердито,
Загоните чудовище
вглубь.
Раздробите его в глубине.
Приговор над бесовской забавой,
Просверкайте над былью неправой,
Поспешай с жизнетворческой славой,
Весь – полет, человек на коне.
ГОРЯЧИЙ
ПОБРАТИМ
Я редко слышу тонкий
стук копыт.
Конь осужден людьми на
увяданье,
И, чтец времен, поэт и
следопыт,
Я говорю: Вам будет воздаянье
За осужденье таинства веков,
Из всех созданий – лучшего созданья.
О, дни безмерных конских
косяков!
Простор степей, покрытых
табунами.
О, час руды! Кование
подков.
Когда мой дух глубинно схвачен снами,
Я вижу то, что было искони,
Я прохожу седыми временами.
Горят в пещерах дымные
огни.
Впервые найден пламень
человеком,
И пляшет мысль,
дремавшая в тени.
Он будет ковачом и дровосеком,
Строителем крылатых кораблей,
Он проплывет к безвестному по рекам.
Река ведет к безбрежию
морей.
Морская синь уводит в
океаны.
Бежишь с горы, – чем
дальше, тем скорей.
Из искры – весь цветной ковер Светланы.
Вся музыка – из пения огня.
В нем жизнь и завоеванные страны.
Но кто бежит, металлом
ног звеня?
Кто смерял все открытые
просторы?
Везде в веках увидишь
лик коня.
Леса, луга, пустыни, степи, горы,
Охоты, битвы, все, чего хотим,
Где воля человека ткет узоры, –
Где замысел Судьбы
неисследим,
Везде свой бег и звонкий
голос ржанья,
Горячий конь, наш вещий
побратим.
Но не в одних играниях стяжанья,
Испытан он, дарованный Судьбой,
Услышь колосья. Вникни в их шуршанья.
Постой на ниве ночью
голубой,
Когда перекликаются
зарницы
Сказаньями из света над
тобой.
Священна рожь. Светло зерно пшеницы.
Как сказка, взвихрен колос ячменя.
Слова одной божественной страницы.
Но в звон зерна чей звук
взошел, звеня?
В нем за сто верст
умчавшееся ржанье.
И храп, и вздох, и
хруст, и ступь коня.
Взгляни на звезды, Сосчитай дрожанья
Всех желтых, всех зеленых, голубых,
Тех свеч тысячелетних обожанья.
Составь им лист и знай:
Не больше их,
Чем тайных несосчитанных
внушений,
Чьей власти я слагаю
ныне стих.
Наш мир внутри – дорога отражений.
Мы обручальным скованы кольцом.
С звериным царством светлых наваждений.
О, человек, ты с царским
был венцом,
Когда умел, в сознаньи
вещей связи,
До конской шеи припадать
лицом.
Кто был Кентавром в двойственном
рассказе?
Не человек ли, скованный с конем?
Где ночь черней, чем в грозном конском
глазе?
К чему в беде мы в дикой
скачке льнем?
С кем, в юность, делим
бурные восторги?
Топча Змею, разившую
огнем,
Не на коне ли был Святой Георгий?
КУВШИН
ВЫСОКИЙ
Под дубом древним,
Чей ствол твердыня,
В горенье света
Игра теней.
На ветках мощных
Шуршанье листьев,
По грани листьев
Пробег огней.
Упорны корни
Седого дуба,
Разбег зеленый
До звезд дошел.
Руби, не срубишь,
Пили, не спилишь,
Железно-твердый
Узлистый ствол.
Под дубом древним
Старинный терем.
Тяжелый терем
Громадой встал.
Оконца узки,
И слюдяные,
Но отсвет Солнца
В них утром ал.
И ярко-красный
В вечерних зорях,
И желто-красный,
Когда паром
Отяжелевший
Провозит тучу
И выпускает
На волю гром.
Среди чертогов
Есть зал приемный,
Вдоль стен там копья,
Мечи, щиты.
Решают войны,
И пир ликует,
И пляска вьется.
Поют мечты.
Но в самых задних,
Так мило тесных,
Чертогах малых,
Где светлый лик,
Смеются дети,
Играют дети,
И кто б ты ни был,
Там твой двойник.
Твоя ли повесть,
Или чужая,
В бессмертных сказках
Столетних нянь,
С земли до неба
Одна дорога,
На клад заветный
Безгласно глянь.
Кувшин высокий
Расписан пышно,
И в нем ведовский
Древнейший мед.
Испей немного,
Довольно будет.
Испьют другие,
Для всех черед.
ОСТЕРЕЖЕНИЕ
Человек и огонь возвращаются в те же места.
Человек и пожар, в жуткий миг, не одно ли и то же?
Человек и змея, вы в священном преданьи похожи.
Человек и червяк, не одна же ли в вас темнота?
Если Солнце
калит, как медяный расплавленный шар,
Если змей
сверхземной разлился в перебрызнувшей мере,
Иссушенно шуршит
вся трава раскалившихся прерий,
По безмерным
степям заплясал и клокочет пожар!
Не оттуда ли к нам, к затаенным, к незрячим внизу,
Не из верхних ли мест, где вскипают на Солнце поджоги,
Не оттуда ли к нам посылают все жгучее боги?
Наша Троя горит. Сто веков закачало грозу.
Ты видал ли
тайгу? Ты прошел ли всю Русь и Сибирь?
Ты проплыл ли в
морях всю безбрежность морского свеченья?
Ты всходил на Синай?
Ты постиг неоспорность значенья
Богоданных
таблиц, оковавших душевную ширь?
Преступи лишь черту, и скрижали упали, звеня.
Только искру забрось, опалишь высочайшие крыши.
Наше сердце – огонь. Мы по срыву спускаемся. Тише.
Пламя любит бежать. Кто изведал все русла огня?
СЛАВОСЛОВИЕ
РЫЖЕМУ ЛЬВУ
Рыжий лев, но с черной
гривой,
Тучевеющий туда,
Где всех облак череда,
Не пройдя моею нивой,
Будь со мною навсегда.
Красный лев, но с белой
гривой,
Буревеющий туда,
Где рекой бегут года,
В звероликости красивый,
Будь со мною навсегда.
Желтый лев, но с синей
гривой,
С темно-синей, как вода,
То сварливый, то
игривый,
Будь со мною навсегда.
Рыжий лев с кудластой
гривой,
Дымовеющий туда,
Где и радость и беда,
Без вреда мне, глянь,
бурливый,
Будь со мной всегда-всегда.
Знаю я, что лев жаднее,
Чем любой на свете
зверь.
Мастью древний лев
краснее
Каждой крови, верь не
верь.
Всех земных цветов затеи
Не краснее, не желтея.
Но для пасти, не робея,
Вот, с добычей я теперь.
В чащу самую глухую
Я прорвался напролом.
Мудрым стебли сплел
узлом
В честь багряного ликую,
И добычу я лесную
Разрубаю топором.
Знаю я, что чем обильней
Мной бросаемый кусок,
Тем грозней и тем
всесильней
Львиный рык и львиный
скок.
Знаю я, что чем богаче
Снедь, кидаемая в пасть,
Тем пышней в своей удаче
Яропламенная страсть.
Знаю, знаю, и люблю я
Ликованье красных сил.
Я хочу, чтоб лев, яруя,
Громким криком возопил.
Вот, бросаю, не считая,
За куском ему кусок.
Дыбом грива золотая,
И дугою львиный скок.
И пока его кормлю я,
От добычи не тая,
Огневого поцелуя
Хватку в сердце слышу я.
Чуть замедлю пированье,
Скалит зубы жадный рот
И гремучее взвыванье
Огневой водоворот.
Рыжий лев, но с гривой
чалой,
Выдыхает огнезнак,
Чтоб оделся краской алой
Надвигающийся мрак.
Знаю, дух свиреполицый,
В пищу дай тебе леса,
И умчишься змеептицей
В голубые небеса.
Дай по выси темносиней
Тучевым пройти холмом,
Будешь молнией в
пустыне,
Будешь в воздухе ты
гром.
И всемирного пожара
Воспринявши весь размах,
Ты, явивши образ шара,
Будешь Солнцем в
небесах.
Но, пока веду я дружбу
С этим красным, рыжим
львом,
Пыл его мне служит
службу
В тайнодействии живом.
Разогнавши лютый холод,
Разбросав дожди колец,
Я себе, вздымая молот,
Золотой кую венец.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Слава доброму мышленью
Слава доброму реченью
Слава доброму деянью,
Вечность – ярким трем
огням.
Кто к благой склонился
мысли,
Он склонен к благому
слову,
Он идет к благому делу,
Слава верным трем путям.
Мысль – зерно, а слово –
стебель,
Дело – колос пышной
жатвы,
В триединстве –
завершенье,
Трижды слава трем лучам.
Троекратной скрепой
света
Опоясан к битвам жизни,
Вопрошатель Заратустра
Стал о смерти
размышлять.
Вопросил он свое сердце,
Но молчало грустно
сердце,
Вопросил Агурамазду:
«Смерть возможно ль
победить?»
Свет миров, создатель
жизни,
Лунноликий, солнцеокий,
Отвечал Агурамазда,
К Заратустре говоря:
«Ночь – лишь краткий
отдых солнца.
Ночь поит росой
расцветы,
Воскресеньем человеков
Смерть вовек побеждена».
И упавши Заратустра
Пред лицом Агурамазды,
Ноги звездные целуя,
Сомневаясь, вопросил:
«Тело было, стало
прахом,
Ветер пыль давно
развеял.
Как возможно воскресенье
Праха спутанных путей?»
В гром и молнию
одевшись,
Балдахин взнеся из
радуг,
Отвечал Агурамазда,
К Заратустре говоря:
«В час, когда я строил
небо,
Без стропил и без
подпорок,
Лишь из сущности рубина
Изводя широкий свет, –
В час, когда моею волей,
Восприемница зачатий,
Прародительница жизней,
Встала круглая Земля, –
В час, когда зерно
возникло,
Как продольный крепкий
жемчуг,
Чтоб, рассыпанное в
прахе,
Многократно стать живым,
–
В час, когда в деревьях,
в травах,
Силой духа волевого,
Сокровенно заиграли
Чары тайного огня, –
В час, когда из поцелуя
Там, во чреве
материнском,
Стали в первый раз
слагаться
Руки, ноги и глаза, –
В этих всех победах
жизни
Над пустотами безличья,
В этих всех изводах ликов
Из глубин небытия
Было больше трудной
тайны,
Чем в восторге
воскресенья, –
В настоящем и в
прошедшем
Есть грядущее всегда.
Не из прошлого ковал я
Настоящее мгновений,
Не из бывшего я вынул
Синь эмали верховой, –
Изумруды всех былинок
И рубины всех расцветов
Из небывшего исторг я
Волей творческой мечты.
Так насколько же мне
легче,
Взяв металл отяжелевший,
Дунуть в горн и в
плясках красных
Жидкость ковкую ваять.
Подниму тяжелый молот.
Опущу гремучий молот,
Пламя любит быть
веселым,
Жизнь живет, и смерти
нет.
Только помни три завета,
Мысль, и слово, и
деянье,
Возрожденье – в недрах
воли,
Воскресенье – не обман».
И, восставши, Заратустра
Услыхал, что гром
уходит,
Увидал на небе синем
Семицветную дугу, –
Увидал под склоном
горным
Нивы, пастбище и дом
свой,
Услыхал в древесной чаще
Звонкий голос соловья.
ЗОЛОТОЙ
ОБРУЧ
1
Красивы блески
царственного злата,
Добытого в горах и
руслах рек.
В нем силу солнца понял
человек,
В нем страсть, любовь, и
бой, и гуд набата.
Чтоб клад достать,
утроба тьмы разъята,
Оплот гранита жаждущий
рассек.
Подземный Вий, из под
тяжелых век,
Признал и в
краткодневном смелом – брата.
Не говори о золоте
слегка.
Колдуют долго солнечные
чары
По руслам рек и там, где
срывны яры.
Власть перстня
обручального крепка.
Всесильны желто-алые
пожары.
Изыскан огнь осеннего
листка.
2
Изыскан огнь осеннего
листка,
Когда, лиясь, внедряются
рубины
В белесоватый страх в
листве осины
И кровь сквозит в листве
березняка.
В персидских шалях липы.
Нет цветка
Краснее ягод вызревших
калины.
В них бусы вспева
пламенной былины.
По ржавым листьям пляска
уголька.
Лесная глушь –
расплесканное море.
От искры искра, зыбь и
цепь огней,
Многорасцветный праздник
головней.
Душа ликует в красочном
просторе.
Что в дали той, что
вовсе далека?
До моря путь – чрез три
страны река.
3
До моря путь – чрез три
страны река.
Поток весны – через
пороги лета,
И осень, пред зимой, в
огонь одета.
В тройном запястье тайна
глубока.
Бездонный ров. Над ним
лежит доска.
Пройди туда, где явь
иного света,
Не торопя оправданность
обета,
И, выпив радость, знай:
нужна тоска.
К нам, в наших днях,
должна прийти утрата.
У сердца с правдой мира
договор.
Нам осенью поет о нем
узор –
Кровавого разорванного
плата.
И, эхом к нам идя сквозь
гулкий бор,
Волнует зов минувшего «Когда-то».
4
Волнует зов минувшего
«Когда-то»,
Кричит «Ау!» пустынею
лесной,
И помним мы, как хорошо
весной,
Как вся она открыта и
богата.
Мы ценим утро только в
час заката.
Мы красочною тешимся
волной,
Настурций увидав
цветочный зной,
Когда осенней грустью
сердце сжато.
И благо. Радость в боль
обрамлена,
Какие бы мы были не
тоскуя?
Мы недостойны были б
поцелуя.
Привет тебе – в час
осени – весна.
Как камень, в воду
брошенный со ската,
Люблю в весне разливы
аромата.
5
Люблю в весне разливы
аромата,
Веселая, она не хочет
тьмы,
Секирой льдяной сшибла
рог с зимы,
Поет, хоть от сугробов
даль горбата.
И рухнула – из льда и
снега хата,
Просыпан снег последний
из сумы,
Ручьи бегут на праздник
кутерьмы,
И рой сорок стрекочет
воровато.
От всей земли, из каждого
куска,
Дыханье разогретой
жадной хоти.
Путь к радости – на
каждом повороте.
С Егорья доходи до
семика.
В русальных торжествах
святыня плоти.
Весна, как степь, светла
и широка.
6
Весна, как степь, светла
и широка.
Всегда, веснуя, дух наш
весь веселье.
Весна – от солнца данное
нам зелье.
Весна равняет с богом
червяка.
Ко взору взор, к руке
идет рука.
В веснянке – хмель, в
весеннике – похмелье.
Кто полюбил, тот принял
ожерелье,
Где жемчуг –
солнцелунные века.
О, стебель мая с завязью
июня,
С июльской чашей мака!
Жаркий сказ.
Весна и лето, как люблю
я вас.
Но мил мне также лет
бесшумный луня.
Весна, как вспышка вещих
снов, ярка.
Прекрасней осень. Смерть
душе близка.
7
Прекрасней осень. Смерть
душе близка.
Хотя б царем,
безоблачно, беспечно,
Жить на земле я не хотел
бы вечно.
На всем, что здесь, я
вижу знак: «Пока».
Всегда ли мне смотреть
из уголка?
Когда вверху,
мостообразно, млечно,
Звездится Путь, он манит
бесконечно
Туда, откуда наша глубь
мелка.
Есть бег, есть взлет к
иной лучистой цели,
Светлей того, что здесь
светлей всего.
И тщетно ль наши свечи
здесь горели?
Есть лучшее, и я найду
его.
В часах, чья власть
когтиста и рогата,
Что лиц милей, ушедших
без возврата?
8
Что лиц милей, ушедших
без возврата?
Мы были вместе. Память
их жива.
Я помню каждый взгляд и
все слова.
Они слышней громового
раската.
Как запахом –
раздавленная мята
Сильней, чем вся
окрестная трава,
Так слышен некий голос
божества
В том, что любил, в
твоем, что смертью смято.
Насмешкой был бы мир,
все было б зря,
Когда бы жизнь сменялась
пустотою.
Не на песке мою часовню
строю, –
О правде воскресенья
говоря.
И год, скруглившись,
слушает со мною,
Как звонок светлый
воздух сентября.
9
Как звонок светлый
воздух сентября.
Благословеньем синего
амвона
Какая тишь нисходит с
небосклона,
В сознанье светят свечи
алтаря.
Творец любил, творение
творя.
Земля – неисчерпаемое
лоно.
В селе, вдали, поплыли
волны звона,
В душе поют бездонные
моря.
Шуршанье листьев –
музыка живая.
Спадает лист зажженный
за листом,
Вещанье тихим шелестом
свевая:
Разрушен дом, – в три
дня восстанет дом.
И тонкий, как укол
тончайшей спицы,
Хрустален свист
мелькающей синицы.
10
Хрустален свист
мелькающей синицы.
Он говорит, что, если
мир лучист,
Он скоро будет хрупок,
бел и льдист.
Ловите миг цветущей
огневицы.
По зову этой милой
птицы,
На ветке каждый
яхонтовый лист,
Впивая луч, трепещет,
пламенист.
И падают цветные
вереницы.
Отдохновенье – мудрость
бытия.
Но жизнь жива под
мертвыми листами,
И пахнет крепким
запахом, груздями.
Растет их головастая
семья.
Богатство до весенней
нам денницы.
В амбарах рожь. Душистый
клад пшеницы.
11
В амбарах рожь. Душистый
клад пшеницы.
В сарае столько сена,
посмотри,
Что до весенней хватит
нам зари,
Когда у ней раскроются
ресницы.
Не покладали рук жнецы и
жницы,
Точили косу звонко
косари.
Земля богата. Хочешь,
так бери.
И мед есть в ней, и воск
есть для божницы.
И оттого, что там
трудились мы,
Что сосчитали труд наш
закромами,
Приятно нам пришествие
зимы.
Нас тешит журавлиный
крик над нами.
Желанен, как земная нам
заря,
Весь лес, – в рубинах, в
меде янтаря.
12
Весь лес – в рубинах, в
меде янтаря,
В расцветностях, которых
не измерим, –
Нам выстроил, пред
смертью года, терем,
Всю пышность в час
прощания даря.
Не льстись своей клюкой
поводыря.
Живи лишь вровень с
древом, с птицей, с зверем.
В людское наше мы
чрезмерно верим,
Напрасно мир и смысл его
коря.
Тяжелый жернов знает
путь вращенья,
Он должен свой умол
перемолоть.
И в куколке, до мига
воплощенья,
Всю зиму мотылек лелеет
плоть.
Не сетуй же, что белою
зарницей
Уж скоро глянет иней
бледнолицый.
13
Уж скоро глянет иней
бледнолицый.
Из мглы болот всползет
седой туман,
Стремясь от нас к теплу
далеких стран.
Чу, журавли подвижною
станицей.
Взревет метель забытой
львами львицей,
Застынет облак белых
караван.
Весь мир, как Ледовитый
океан,
Раскинется безмерною
гробницей.
Но в час, как с вихрем
бьется снег в окно,
Как хорошо в тиши
нагретой, дома,
Припоминать все бывшее
давно.
Крутить мечту дорогой
кругоема.
И ярки звезды в ночи
декабря.
Тот любит смерть, кто
прожил жизнь, горя.
14
Тот любит смерть, кто
прожил жизнь, горя.
Не утаил себя, как раб
лукавый, –
Лелея луч внутри
светящей славы,
Постиг, что спор с
творцом пустая пря.
Какое счастье –
расточать, беря
Из житницы, где звери,
птицы, травы,
И в миг свой – боль, и в
час свой – все забавы.
В деснице быть
Верховного Царя.
Лишь сам себе ты облик
супостата,
Когда своею краткой
волей в бой
Вступить ты хочешь с
Волей мировой.
Твоя хоругвь до солнца в
высь подъята,
Когда ты явишь цвет цветка
собой,
В красивых блесках
царственного злата.
15
Красивы блески
царственного злата,
Изыскан огнь осеннего
листка.
До моря путь – чрез три
страны река.
Волнует зов минувшего
«Когда-то».
Люблю в весне разливы
аромата,
Весна, как степь, светла
и широка.
Прекрасней осень. Смерть
душе близка.
Что лиц милей, ушедших
без возврата?
Как звонок светлый
воздух сентября.
Хрустален свист
мелькающей синицы.
В амбарах рожь. Душистый
клад пшеницы.
Весь лес – в рубинах, в
меде янтаря.
Уж скоро глянет иней
бледнолицый.
Тот любит смерть, кто
прожил жизнь, горя.