ВЕСНА
А. В. Гольштейн
Мы дни на дни покорно
нижем.
Даль не светла и не
темна.
Над замирающим Парижем
Плывет весна... и не
весна.
В жемчужных утрах, в
зорях рдяных
Ни радости, ни грусти
нет;
На зацветающих каштанах
И лист – не лист, и цвет
– не цвет.
Неуловимо-беспокойна,
Бессолнечно-просветлена,
Неопьяненно и не стройно
Взмывает жданная волна.
Душа болит в краю
бездомном;
Молчит, и слушает, и
ждет...
Сама природа в этот год
Изнемогла в бореньи
темном.
26 апреля 1915
Париж
ПАРИЖ В
ЯНВАРЕ 1915 г.
Кн. В. Н. Аргутинскому
Все тот же он во дни
войны,
В часы тревог, в минуты
боли...
Как будто грезит те же
сны
И плавит в горнах те же
воли.
Все те же крики
продавцов
И гул толпы, глухой и
дальний.
Лишь голос уличных
певцов
Звучит пустынней и
печальней.
Да ловит глаз в потоках
лиц
Решимость сдвинутых
надбровий,
Улыбки маленьких
блудниц,
Войной одетых в траур
вдовий;
Решетки запертых окон
Да на фасадах полинялых
Трофеи праздничных
знамен,
В дождях и ветре
обветшалых.
А по ночам безглазый
мрак
В провалах улиц долго
бродит,
Напоминая всем, что враг
Не побежден и не
отходит.
Да светы небо стерегут,
Да ветр доносит запах
пашни,
И беспокойно-долгий гуд
Идет от Эйфелевой башни.
Она чрез океаны шлет
То бег часов, то весть
возмездья,
И сквозь железный
переплет
Сверкают зимние
созвездья.
19 февраля 1915
Париж
ЦЕППЕЛИНЫ
НАД ПАРИЖЕМ
А. Н. Ивановой
Весь день звучали сверху
струны
И гуды стерегущих птиц.
А после ночь писала
руны,
И взмахи световых ресниц
Чертили небо. От
окрестных
Полей поднялся мрак и
лег.
Тогда в ущельях улиц
тесных
Заголосил тревожный
рог...
И было видно:
осветленный
Сияньем бледного венца,
Как ствол дорической
колонны,
Висел в созвездии Тельца
Корабль. С земли
взвивались змеи,
Высоко бил фонтан комет
И гас средь звезд
Кассиопеи.
Внизу несомый малый свет
Строений колыхал
громады;
Но взрывов гул и ядр
поток
Ни звездной тиши, ни
прохлады
Весенней – превозмочь не
мог.
18 апреля 1915
Париж
РЕЙМСКАЯ
БОГОМАТЕРЬ
Марье Самойловне Цетлин<ой>
Vue de trois-quarts, la Cathédrale
de
Reims évoque une grande figure de
femme
agenouillée,
en prière.
Rodin
В минуты грусти
просветленной
Народы созерцать могли
Ее – коленопреклоненной
Средь виноградников
Земли.
И всех, кто сном земли
недужен,
Ее целила благодать,
И шли волхвы, чтоб
увидать
Ее – жемчужину жемчужин.
Она несла свою печаль,
Одета в каменные ткани,
Прозрачно-серые, как
даль
Спокойных овидей
Шампани.
И соткан был ее покров
Из жемчуга лугов
поемных,
Туманных утр и облаков,
Дождей хрустальных,
ливней темных.
Одежд ее чудесный сон,
Небесным светом опален,
Горел в сияньи малых
радуг,
Сердца мерцали алых роз,
И светотень курчавых
складок
Струилась прядями волос.
Земными создана руками,
Ее лугами и реками,
Ее предутренними снами,
Ее вечерней тишиной.
...И, обнажив, ее распяли...
Огонь лизал и стрелы
рвали
Святую плоть... Но по
ночам,
В порыве безысходной
муки,
Ее обугленные руки
Простерты к зимним
небесам.
19 февраля 1915
Париж
LUTETIA PARISIORUM
«Fluctuat nес mergitur»
Париж, Царьград и Рим –
кариатиды
При входе в храм! Вам –
солнцам-городам,
Кольцеобразно легшим по
водам,
Завещан мир. В вас семя
Атлантиды
Дало росток. Пророки и
друиды
Во тьме лесов таили Девы
храм,
А на реке, на месте
Notre-Dame
Священник пел заутрени
Изиды.
Париж! Париж! К какой
плывет судьбе
Ладья Озириса в твоем
гербе
С полночным грузом
солнечного диска?
Кто закрепил на площади
твоей
Драконью кровь волхвов и
королей
Луксорского печатью
обелиска?
22 апреля 1915
Париж
ПАРИЖУ
Е. С. Кругликовой
Неслись года, как клочья
белой пены...
Ты жил во мне, меняя
облик свой;
И, уносимый встречною
волной,
Я шел опять в твои
замкнуться стены.
Но никогда сквозь жизни
перемены
Такой пронзенной не
любил тоской
Я каждый камень вещей
мостовой
И каждый дом на
набережных Сены.
И никогда в дни юности
моей
Не чувствовал сильнее и
больней
Твой древний яд
отстоенной печали
На дне дворов, под
крышами мансард,
Где юный Дант и отрок
Бонапарт
Своей мечты миры в себе
качали.
19 апреля 1915
Париж
ГОЛОВА
MADAME DE LAMBALLE
(4 сент. 1792 г.)
Это гибкое, страстное
тело
Растоптала ногами толпа
мне,
И над ним надругалась,
раздела...
И на тело
Не смела
Взглянуть я...
Но меня отрубили от
тела,
Бросив лоскутья
Воспаленного мяса на
камне...
И парижская голь
Унесла меня в уличной
давке,
Кто-то пил в кабаке
алкоголь,
Меня бросив на мокром
прилавке...
Куафер меня поднял с
земли,
Расчесал мои светлые
кудри,
Нарумянил он щеки мои,
И напудрил...
И тогда, вся избита,
изранена
Грязной рукой,
Как на бал завита,
нарумянена,
Я на пике взвилась над
толпой
Хмельным тирсом...
Неслась
вакханалия.
Пел в священном безумьи
народ...
И, казалось, на бале в
Версале я –
Плавный танец кружит и
несет...
Точно пламя гудели
напевы.
И тюремною узкою
лестницей
В башню Тампля к окну
Королевы
Поднялась я народною
вестницей.
1906
Париж
ДВЕ СТУПЕНИ
Марине Цветаевой
1. ВЗЯТИЕ
БАСТИЛИИ
(14 июля)
«14 juillet 1789. – Riens».
Journal de Louis XVI
Бурлит Сент-Антуан.
Шумит Пале-Рояль.
В ушах звенит призыв
Камиля Демулена.
Народный гнев растет,
взметаясь ввысь, как пена.
Стреляют. Бьют в набат.
В дыму сверкает сталь.
Бастилия взята.
Предместья торжествуют.
На пиках головы Бертье и
де Лоней.
И победители, расчистив
от камней
Площадку, ставят столб и
надпись: «Здесь танцуют».
Король охотился с утра в
лесах Марли.
Борзые подняли оленя. Но
пришли
Известья, что мятеж в
Париже. Помешали...
Сорвали даром лов. К
чему? Из-за чего?
Не в духе лег. Не спал.
И записал в журнале:
«Четыр-надца-того и-юля.
Ни-чего».
12 декабря 1917
2. ВЗЯТИЕ
ТЮИЛЬРИ
(10 августа 1792 г.)
«Je me manque deux batteries pour
balayer toute cette canaille-là»
(Мемуары Бурьенна. Слова Бонапарта)
Париж в огне. Король
низложен с трона.
Швейцарцы перерезаны.
Народ
Изверился в вождях,
казнит и жжет.
И Лафайет объявлен вне
закона.
Марат в бреду и страшен,
как Горгона.
Невидим Робеспьер.
Жиронда ждет.
В садах у Тюильри
водоворот
Взметенных толп и
львиный зев Дантона.
А офицер, незнаемый
никем,
Глядит с презреньем –
холоден и нем –
На буйных толп
бессмысленную толочь,
И, слушая их
исступленный вой,
Досадует, что нету под
рукой
Двух батарей «рассеять
эту сволочь».
21 ноября 1917
<Коктебель>
ТЕРМИДОР
1
Катрин Тео во власти
прорицаний.
У двери гость – закутан
до бровей.
Звучат слова: «Верховный
жрец закланий,
Весь в голубом, придет,
как Моисей,
Чтоб возвестить толпе,
смирив стихию,
Что есть Господь! Он –
избранный судьбой,
И, в бездну пав, замкнет
ее собой...
Приветствуйте кровавого
Мессию!
Се Агнец бурь! Спасая и
губя,
Он кровь народа примет
на себя.
Един Господь царей и
царства весит!
Мир жаждет жертв,
великим гневом пьян.
Тяжел Король... И что
уравновесит
Его главу? – Твоя,
Максимильян!»
2
Разгар Террора. Зной
палит и жжет.
Деревья сохнут. Бесятся
от жажды
Животные. Конвент в
смятеньи. Каждый
Невольно мыслит: завтра
мой черед.
Казнят по сотне в сутки.
Город замер
И задыхается. Предместья
ждут
Повальных язв. На
кладбищах гниют
Тела казненных. В
тюрьмах нету камер.
Пока судьбы кренится
колесо,
В Монморанси, где веет
тень Руссо,
С цветком в руке
уединенно бродит,
Готовя речь о пользе
строгих мер,
Верховный жрец – Мессия
– Робеспьер –
Шлифует стиль и тусклый
лоск наводит.
3
Париж в бреду. Конвент
кипит, как ад.
Тюрьо звонит. Сен-Жюста
прерывают.
Кровь вопиет. Казненные
взывают.
Мстят мертвецы. Могилы
говорят.
Вокруг Леба, Сен-Жюста и
Кутона
Вскипает гнев, грозя их
затопить.
Встал Робеспьер. Он
хочет говорить.
Ему кричат: «Вас душит
кровь Дантона!»
Еще судьбы неясен вещий
лет.
За них Париж, коммуны и
народ –
Лишь кликнуть клич и
встанут исполины.
Воззвание написано, но он
Кладет перо: да не
прейдет закон!
Верховный жрец созрел
для гильотины.
4
Уж фурии танцуют
карманьолу,
Пред гильотиною подъемля
вой.
В последний раз,
подобная престолу,
Она царит над буйною
толпой.
Везут останки власти и
позора:
Убит Леба, больной Кутон
без ног...
Один Сен-Жюст
презрителен и строг.
Последняя телега
Термидора.
И среди них на кладбище
химер
Последний путь свершает
Робеспьер.
К последней мессе
благовестят в храме,
И гильотине молится
народ...
Благоговейно, как ковчег
с дарами,
Он голову несет на
эшафот.
7 декабря 1917
<Коктебель>