* * *
Я их хранил в приделе
Иоанна,
Недвижный страж, –
хранил огонь лампад.
И вот – Она, и к ней моя
Осанна –
Венец трудов – превыше
всех наград.
Я скрыл лицо и проходили
годы.
Я пребывал в Служеньи
много лет.
И вот зажглись лучом
вечерним своды,
Она дала мне Царственный
Ответ.
Я здесь один хранил и
теплил свечи.
Один – пророк – дрожал в
дыму кадил.
И в Оный День – один
участник встречи –
Я этих встреч ни с кем
не разделил.
8 ноября 1902
* * *
Стою у власти, душой
одинок,
Владыка земной красоты.
Ты, полный страсти
ночной цветок,
Полюбила мои черты.
Склоняясь низко к моей
груди,
Ты печальна, мой вешний
цвет.
Здесь сердце близко, но
там впереди
Разгадки для жизни нет.
И, многовластный, числю,
как встарь,
Ворожу и гадаю вновь,
Как с жизнью страстной
я, мудрый царь,
Сочетаю Тебя, Любовь?
14 ноября 1902
* * *
Несбыточное грезится
опять.
Фет
Еще бледные зори на
небе,
Далеко запевает петух.
На полях в созревающем
хлебе
Червячок засветил и
потух.
Потемнели ольховые
ветки,
За рекой огонек замигал.
Сквозь туман чародейный
и редкий
Невидимкой табун
проскакал.
Я печальными еду полями,
Повторяю печальный
напев.
Невозможные сны за
плечами
Исчезают, душой овладев.
Я шепчу и слагаю
созвучья –
Небывалое в думах моих.
И качаются серые сучья,
Словно руки и лица у
них.
17 ноября 1902
* * *
Я надел разноцветные
перья,
Закалил мои крылья – и
жду.
Надо мной, подо мной –
недоверье,
Расплывается сумрак – я
жду.
Вот сидят, погружаясь в
дремоту,
Птицы, спутники прежних
годов.
Все забыли, не верят
полету
И не видят, на что я
готов.
Эти бедные, сонные птицы
–
Не взлетят они стаей с утра,
Не заметят мерцанья
денницы,
Не поймут восклицанья:
Пора!
Но сверкнут мои белые
крылья,
И сомкнутся, сожмутся
они,
Удрученные снами
бессилья,
Засыпая на долгие дни.
21 ноября 1902
ПЕСНЯ
ОФЕЛИИ
Он вчера нашептал мне
много,
Нашептал мне страшное,
страшное...
Он ушел печальной
дорогой,
А я забыла вчерашнее –
забыла вчерашнее.
Вчера это было – давно
ли?
Отчего он такой
молчаливый?
Я не нашла моих лилий в
поле,
Я не искала плакучей ивы –
плакучей ивы.
Ах, давно ли! Со мною,
со мною
Говорили – и меня
целовали...
И не помню, не помню –
скрою,
О чем берега шептали –
берега шептали.
Я видела в каждой
былинке
Дорогое лицо его
страшное...
Он ушел по той же
тропинке,
Куда уходило вчерашнее –
уходило вчерашнее...
Я одна приютилась в
поле,
И не стало больше
печали.
Вчера это было – давно
ли?
Со мной говорили, и меня целовали –
меня целовали.
23 ноября 1902
* * *
Я, изнуренный и
премудрый,
Восстав от тягостного
сна,
Перед Тобою,
Златокудрой,
Склоняю долу знамена.
Конец всеведущей
гордыне. –
Прошедший сумрак
разлюбя,
Навеки преданный
Святыне,
Во всем послушаюсь Тебя.
Зима пройдет – в певучей
вьюге
Уже звенит издалека.
Сомкнулись царственные
дуги,
Душа блаженна, Ты
близка.
30 ноября 1902
ГОЛОС
Жарки зимние туманы –
Свод небесный весь в
крови.
Я иду в иные страны
Тайнодейственной любви.
Ты – во сне. Моих
объятий
Не дарю тебе в ночи.
Я – царица звездных
ратей,
Не тебе – мои лучи.
Ты обманут неизвестным:
За священные мечты
Невозможно бестелесным
Открывать свои черты.
Углубись еще
бесстрастней
В сумрак духа своего:
Ты поймешь, что я
прекрасней
Привиденья твоего.
3 декабря 1902
* * *
Я буду факел мой блюсти
У входа в душный сад.
Ты будешь цвет и лист
плести
Высоко вдоль оград.
Цветок-звезда в слезах
росы
Сбежит ко мне с высот.
Я буду страж его красы –
Безмолвный звездочет.
Но в страстный час стена
низка,
Запретный цвет любим.
По следу первого цветка
Откроешь путь другим.
Ручей цветистый потечет
–
И нет числа звездам.
И я забуду строгий счет
Влекущимся цветам.
4 декабря 1902
* * *
Мы всюду. Мы нигде.
Идем,
И зимний ветер нам
навстречу.
В церквах и в сумерки, и
днем
Поет и задувает свечи.
И часто кажется – вдали,
У темных стен, у
поворота,
Где мы пропели и прошли,
Еще поет и ходит Кто-то.
На ветер зимний я гляжу:
Боюсь понять и
углубиться.
Бледнею. Жду. Но не
скажу,
Кому пора пошевелиться.
Я знаю все. Но мы –
вдвоем.
Теперь не может быть и
речи,
Что не одни мы здесь
идем,
Что Кто-то задувает
свечи.
5 декабря 1902
* * *
Андрею Белому
Я смотрел на слепое
людское строение.
Под крышей медленно
зажигалось окно.
Кто-то сверху услыхал
приближение
И думал о том, что было
давно.
Занавески шевелились и
падали.
Поднимались от невидимой
руки.
На лестнице тени
прядали.
И осторожные начинались
звонки.
Еще никто не вошел на
лестницу,
А уж заслышали счет
ступень.
И везде проснулись,
кричали, поджидая вестницу,
И седые головы
наклонялись в тень.
Думали: за утром
наступит день.
Выше всех кричащих и
всклокоченных
Под крышей медленно загоралось
окно.
Там кто-то на счетах
позолоченных
Сосчитал, что никому не
дано.
И понял, что будет
темно.
5 декабря 1902
* * *
Царица смотрела заставки
–
Буквы из красной
позолоты.
Зажигала красные
лампадки,
Молилась Богородице
кроткой.
Протекали над книгой
Глубинной
Синие ночи царицы.
А к Царевне с вышки
голубиной
Прилетали белые птицы.
Рассыпала Царевна зерна,
И плескались белые
перья.
Голуби ворковали покорно
В терему – под узорчатой
дверью.
Царевна румяней царицы –
Царицы, ищущей смысла.
В книге на каждой
странице
Золотые да красные
числа.
Отворилось облако
высоко,
И упала Голубиная книга.
А к Царевне из лазурного
ока
Прилетела воркующая
птица.
Царевне так томно и
сладко –
Царевна-Невеста, что
лампадка.
У царицы синие загадки –
Золотые да красные
заставки.
Поклонись, царица,
Царевне,
Царевне золотокудрой:
От твоей глубинности
древней –
Голубиной кротости
мудрой.
Ты сильна, царица,
глубинностью,
В твоей книге
раззолочены страницы.
А Невеста одной
невинностью
Твои числа замолит,
царица.
14 декабря 1902
* * *
Вот она – в налетевшей
волне
Распылалась последнею
местью,
В камышах пробежала на
дне
Догорающей красною
вестью.
Но напрасен манящий
наряд;
Полюбуйся на светлые
латы:
На корме неподвижно
стоят
Обращенные грудью к
закату.
Ты не видишь спокойных
твердынь,
Нам не страшны твои
непогоды.
Догорающий факел закинь
В безмятежные, синие
воды.
24 декабря 1902
* * *
Все кричали у круглых
столов,
Беспокойно меняя место.
Было тускло от винных
паров.
Вдруг кто-то вошел – и
сквозь гул голосов
Сказал: «Вот моя
невеста».
Никто не слыхал ничего.
Все визжали неистово,
как звери.
А один, сам не зная
отчего, –
Качался и хохотал,
указывая на него
И на девушку, вошедшую в
двери.
Она уронила платок,
И все они, в злобном
усильи,
Как будто поняв зловещий
намек,
Разорвали с визгом
каждый клочок
И окрасили кровью и
пылью.
Когда все опять подошли
к столу,
Притихли и сели на
место,
Он указал им на девушку
в углу
И звонко сказал,
пронизывая мглу:
«Господа! Вот моя
невеста».
И вдруг тот, кто качался
и хохотал,
Бессмысленно протягивая
руки,
Прижался к столу,
задрожал, –
И те, кто прежде безумно
кричал,
Услышали плачущие звуки.
25 декабря 1902
* * *
Покраснели и гаснут
ступени.
Ты сказала сама:
«Приду».
У входа в сумрак молений
Я открыл мое сердце. –
Жду.
Что скажу я тебе – не
знаю.
Может быть, от счастья
умру.
Но огнем вечерним
сгорая,
Привлеку и тебя к
костру.
Расцветает красное
пламя.
Неожиданно сны сбылись.
Ты идешь. Над храмом,
над нами –
Беззакатная глубь и
высь.
25 декабря 1902
* * *
Я искал голубую дорогу
И кричал, оглушенный
людьми.
Подходя к золотому
порогу,
Затихал пред Твоими
дверьми.
Проходила Ты в дальние
залы,
Величава, тиха и строга.
Я носил за Тобой
покрывала
И смотрел на Твои
жемчуга.
Декабрь 1902
* * *
Мы отошли – и тяжко
поднимали
Веселый флаг в ночные
небеса,
Пока внизу боролись и
кричали
Нестройные людские
голоса.
И вот – заря последнего
сознанья, –
Они кричат в неслыханной
борьбе,
Шатается испытанное
зданье,
Но обо мне – воздушный
сон в Тебе.
Декабрь 1902
* * *
Она ждала и билась в
смертной муке.
Уже маня, как зов
издалека,
Туманные протягивались
руки,
И к ним влеклась
неверная рука.
И вдруг дохнул весенний
ветер сонный,
Задул свечу, настала
тишина,
И голос важный, голос
благосклонный
Запел вверху, как тонкая
струна.
Декабрь 1902
* * *
Запевающий сон,
зацветающий цвет,
Исчезающий день,
погасающий свет.
Открывая окно, увидал я
сирень.
Это было весной – в
улетающий день.
Раздышались цветы – и на
темный карниз
Передвинулись тени
ликующих риз.
Задыхалась тоска,
занималась душа,
Распахнул я окно,
трепеща и дрожа.
И не помню – откуда
дохнула в лицо,
Запевая, сгорая, взошла
на крыльцо.
Сентябрь-декабрь 1902
* * *
Андрею Белому
Целый год не дрожало
окно,
Не звенела тяжелая
дверь;
Все забылось – забылось
давно,
И она отворилась теперь.
Суетились, поспешно
крестясь...
Выносили серебряный
гроб...
И старуха, за ручку
держась,
Спотыкалась о снежный
сугроб.
Равнодушные лица толпы,
Любопытных соседей
набег...
И кругом протоптали
тропы,
Осквернив целомудренный
снег.
Но, ложась в снеговую
постель,
Услыхал заключенный в
гробу,
Как вдали запевала
метель,
К небесам подымая трубу.
6 января 1903
* * *
Здесь ночь мертва. Слова
мои дики.
Мигает красный призрак –
заря.
Наутро ввысь пущу мои
крики,
Как белых птиц на
встречу Царя.
Во сне и в яви –
неразличимы
Заря и зарево – тишь и
страх...
Мои безумья – мои
херувимы...
Мой Страшный, мой
Близкий – черный монах...
Рука или ветер шевелит
лоскутья?
Костлявые пальцы –
обрывки трав...
Зеленые очи горят на распутьи
–
Там ветер треплет пустой
рукав...
Закрыт один или многие
лики?
Ты знаешь? Ты видишь!
Одежда пуста!..
До утра – без солнца –
пущу мои крики,
Как черных птиц,
навстречу Христа!
9 января 1903
* * *
Я к людям не выйду
навстречу,
Испугаюсь хулы и похвал.
Пред Тобой Одною отвечу
За то, что всю жизнь
молчал.
Молчаливые мне понятны,
И люблю обращенных в
слух:
За словами – сквозь гул
невнятный
Просыпается светлый Дух.
Я выйду на праздник
молчанья,
Моего не заметят лица.
Но во мне – потаенное знанье
О любви к Тебе без
конца.
14 января 1903
* * *
В посланьях к земным
владыкам
Говорил я о Вечной
Надежде.
Они не поверили крикам,
И я не такой, как
прежде.
Никому не открою ныне
Того, что рождается в
мысли.
Пусть думают – я в
пустыне
Блуждаю, томлюсь и
числю.
Но, Боже! Какие посланья
Отныне шлю я Пречистой!
Мое роковое познанье
Углубилось в сумрак
лучистый...
И только одна из мира
Отражается в каждом
слоге...
Но она – участница пира
В Твоем, о, Боже! –
чертоге.
27 января 1903
* * *
Здесь память волны
святой
Осталась пенистым
следом.
Беспечальный иду за
Тобой –
Мне путь неизвестный
ведом.
Когда и куда поведешь,
Не знаю, но нет
сомнений,
Что погибла прежняя
ложь,
И близится вихрь
видений.
Когда настанет мой час,
И смолкнут любимые песни,
Здесь печально скажут: «Угас»,
Но Там прозвучит: «Воскресни!»
31 января 1903
* * *
Потемнели, поблекли
залы.
Почернела решетка окна.
У дверей шептались
вассалы:
«Королева, королева
больна».
И король, нахмуривший
брови,
Проходил без пажей и слуг.
И в каждом брошенном
слове
Ловили смертный недуг.
У дверей затихнувшей
спальни
Я плакал, сжимая кольцо.
Там – в конце галереи
дальней
Кто-то вторил, закрыв
лицо.
У дверей Несравненной
Дамы
Я рыдал в плаще голубом.
И, шатаясь, вторил тот
самый –
Незнакомец с бледным
лицом.
4 февраля 1903
* * *
Старуха гадала у входа
О том, что было давно.
И вдруг над толпой
народа
Со звоном открылось
окно.
Шуршала за картой карта.
Чернела темная дверь.
И люди, полны азарта,
Хотели знать, – что
теперь?
И никто не услышал звона
–
Говорил какой-то болтун.
А там, в решетке балкона
Шатался и пел чугун.
Там треснули темные
балки,
В окне разлетелось
стекло.
И вдруг на лице гадалки
Заструилось – стало
светло.
Но поздно узнавшие чары,
Увидавшие страшный лик,
Задыхались в дыму
пожара,
Испуская пронзительный
крик.
На обломках рухнувших
зданий
Извивался красный
червяк.
На брошенном месте
гаданий
Кто-то встал – и развеял
флаг.
13 февраля 1903
* * *
Погружался я в море
клевера,
Окруженный сказками
пчел.
Но ветер, зовущий с
севера,
Мое детское сердце
нашел.
Призывал на битву
равнинную –
Побороться с дыханьем
небес.
Показал мне дорогу
пустынную,
Уходящую в темный лес.
Я иду по ней косогорами
И смотрю неустанно
вперед,
Впереди с невинными
взорами
Мое детское сердце идет.
Пусть глаза утомятся
бессонные,
Запоет, заалеет пыль...
Мне цветы и пчелы
влюбленные
Рассказали не сказку –
быль.
18 февраля 1903
* * *
Зимний ветер играет
терновником,
Задувает в окне свечу.
Ты ушла на свиданье с
любовником.
Я один. Я прощу. Я
молчу.
Ты не знаешь, кому ты
молишься –
Он играет и шутит с
тобой.
О терновник холодный
уколешься,
Возвращаясь ночью домой.
Но, давно прислушавшись
к счастию,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаешься со
страстию.
Все равно. Я тайну
блюду.
Все, что в сердце твоем
туманится,
Станет ясно в моей
тишине.
И, когда он с тобой
расстанется,
Ты признаешься только
мне.
20 февраля 1903
* * *
Снова иду я над этой
пустынной равниной.
Сердце в глухие сомненья
укрыться не властно.
Что полюбил я в твоей
красоте лебединой, –
Вечно прекрасно, но
сердце несчастно.
Я не скрываю, что плачу,
когда поклоняюсь,
Но, перейдя за черту
человеческой речи,
Я и молчу, и в слезах на
тебя улыбаюсь:
Проводы сердца – и новые
встречи.
Снова нахмурилось небо,
и будет ненастье.
Сердцу влюбленному негде
укрыться от боли.
Так и счастливому
страшно, что кончится счастье.
Так и свободный боится
неволи.
22 февраля 1903
* * *
– Все ли спокойно в
народе?
– Нет. – Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
– Все ли готовы
подняться?
– Нет. Каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться:
Бродят и песни поют.
– Кто же поставлен у
власти?
– Власти не хочет народ.
Дремлют гражданские
страсти:
Слышно, что кто-то идет.
– Кто ж он, народный
смиритель?
– Темен и зол и свиреп:
Инок у входа в обитель
Видел его – и ослеп.
Он к неизведанным
безднам
Гонит людей, как
стада...
Посохом гонит
железным...
– Боже! Бежим от Суда!
3 марта 1903
* * *
Дела свершились.
Дни сочтены.
Мы здесь молились
У сонной реки.
Там льды носились
В дни весны.
И дни забылись!
Как далеки!
Мой день свершенный,
Кончил себя.
Мой дух обнаженный,
Для всех поет.
Утомленный, влюбленный,
Я жду тебя.
Угрюмый, бессонный,
Холодный, как лед.
4 марта 1903
* * *
Мне снились веселые
думы,
Мне снилось, что я не один...
Под утро проснулся от
шума
И треска несущихся
льдин.
Я думал о сбывшемся
чуде...
А там, наточив топоры,
Веселые красные люди,
Смеясь, разводили
костры:
Смолили тяжелые челны...
Река, распевая, несла
И синие льдины, и волны,
И тонкий обломок весла...
Пьяна от веселого шума,
Душа небывалым полна...
Со мною – весенняя дума,
Я знаю, что Ты не
одна...
11 марта 1903
* * *
Отворяются двери – там
мерцанья,
И за ярким окошком –
виденья.
Не знаю – и не скрою
незнанья,
Но усну – и потекут
сновиденья.
В тихом воздухе –
тающее, знающее...
Там что-то притаилось и
смеется.
Что смеется? Мое ли,
вздыхающее,
Мое ли сердце радостно
бьется?
Весна ли за окнами –
розовая, сонная?
Или это Ясная мне
улыбается?
Или только мое сердце
влюбленное?
Или только кажется? Или
все узнается?
17 марта 1903
* * *
Я вырезал посох из дуба
Под ласковый шепот
вьюги.
Одежды бедны и грубы,
О, как недостойны
подруги!
Но найду, и нищий,
дорогу,
Выходи, морозное солнце!
Проброжу весь день, ради
Бога,
Ввечеру постучусь в оконце...
И откроет белой рукою
Потайную дверь предо
мною
Молодая, с золотой
косою,
С ясной, открытой душою.
Месяц и звезды в
косах...
«Входи, мой царевич
приветный...»
И бедный дубовый посох
Заблестит слезой
самоцветной...
25 марта 1903. Благовещенье
* * *
С. Соловьеву
У забытых могил
пробивалась трава,
Мы забыли вчера... И
забыли слова...
И настала кругом тишина...
Этой смертью отшедших,
сгоревших дотла,
Разве Ты не жива? Разве
Ты не светла?
Разве сердце Твое – не весна?
Только здесь и дышать, у
подножья могил,
Где когда-то я нежные
песни сложил
О свиданьи, быть может, с Тобой...
Где впервые в мои
восковые черты
Отдаленною жизнью
повеяла Ты,
Пробиваясь могильной травой...
1 апреля 1903
А. М.
ДОБРОЛЮБОВ
A. M. D.
своею кровью
Начертал он
на щите.
Пушкин
Из городского тумана,
Посохом землю чертя,
Холодно, странно и рано
Вышло больное дитя.
Будто играющий в жмурки
С Вечностью – мальчик
больной,
Странствуя, чертит
фигурки
И призывает на бой.
Голос и дерзок и тонок,
Замысел – детски-высок.
Слабый и хилый ребенок
В ручке несет стебелек.
Стебель вселенского дела
Гладит и кличет: Молись!
Вкруг исхудалого тела
Стебли цветов
завились...
Вот поднимаются выше –
Скоро уйдут в
небосвод...
Голос все тише, все
тише...
Скоро заплачет – поймет.
10 апреля 1903
* * *
У берега зеленого на
малой могиле
В праздник Благовещенья
пели псалом.
Белые священники с
улыбкой хоронили
Маленькую девочку в
платье голубом.
Все они – помощью
Вышнего Веления –
В крове Бога Небесного
Отца расцвели
И тихонько возносили к
небу курения,
Будто не с кадильницы, а
с зеленой земли.
24 апреля 1903
* * *
Я был весь в пестрых
лоскутьях,
Белый, красный, в
безобразной маске.
Хохотал и кривлялся на
распутьях,
И рассказывал шуточные
сказки.
Развертывал длинные
сказанья
Бессвязно, и долго, и
звонко –
О стариках, и о странах
без названья,
И о девушке с глазами
ребенка.
Кто-то долго,
бессмысленно смеялся,
И кому-то становилось
больно.
И когда я внезапно
сбивался,
Из толпы кричали:
«Довольно!»
Апрель 1903
* * *
По городу бегал черный
человек,
Гасил он фонарики,
карабкаясь на лестницу.
Медленный, белый
подходил рассвет,
Вместе с человеком
взбирался на лестницу.
Там, где были тихие,
мягкие тени –
Желтые полоски вечерних
фонарей –
Утренние сумерки легли
на ступени,
Забрались в занавески, в
щели дверей.
Ах, какой бледный город
на заре!
Черный человечек плачет
на дворе
Апрель 1903
* * *
Просыпаюсь я – и в поле
туманно,
Но с моей вышки – на
солнце укажу.
И пробуждение мое
безжеланно,
Как девушка, которой я
служу.
Когда я в сумерки
проходил по дороге,
Заприметился в окошке
красный огонек.
Розовая девушка встала
на пороге
И сказала мне, что я
красив и высок.
В этом вся моя сказка,
добрые люди.
Мне больше не надо от
вас ничего:
Я никогда не мечтал о
чуде –
И вы успокойтесь – и
забудьте про него.
2 мая 1903
* * *
На Вас было черное
закрытое платье.
Вы никогда не поднимали
глаз.
Только на груди, может
быть, над Распятьем,
Вздыхал иногда и
шевелился газ.
У Вас был голос
серебристо-утомленный.
Ваша речь была
таинственно проста.
Кто-то Сильный и
Знающий, может быть, Влюбленный
В Свое Создание, замкнул
Вам уста.
Кто был Он – не знаю –
никогда не узнаю.
Но к Нему моя ревность,
и страх мой к Нему.
Ревную к Божеству, Кому
песни слагаю,
Но песни слагаю – я не
знаю, Кому.
15 мая 1903. Петербург
* * *
Когда я стал дряхлеть и
стынуть,
Поэт, привыкший к
сединам,
Мне захотелось
отодвинуть
Конец, сужденный
старикам.
И я опять, больной и
хилый,
Ищу счастливую звезду.
Какой-то образ, прежде
милый,
Мне снится в старческом
бреду.
Быть может, память
изменила,
Но я не верю в эту ложь,
И ничего не пробудила
Сия пленительная дрожь.
Все эти россказни далече
–
Они пленяли с юных лет,
Но старость мне согнула
плечи,
И мне смешно, что я
поэт...
Устал я верить жалким
книгам
Таких же розовых
глупцов!
Проклятье снам!
Проклятье мигам
Моих пророческих стихов!
Наедине с самим собою
Дряхлею, сохну, душит
злость,
И я морщинистой рукою
С усильем подымаю
трость...
Кому поверить? С кем
мириться?
Врачи, поэты и попы...
Ах, если б мог я
научиться
Бессмертной пошлости
толпы!
4 июня 1903. Bad Nauheim
* * *
Скрипка стонет под
горой.
В сонном парке вечер
длинный,
Вечер длинный – Лик
Невинный,
Образ девушки со мной.
Скрипки стон неутомимый
Напевает мне: Живи...
Образ девушки любимой –
Повесть ласковой любви.
Июнь 1903. Bad Nauheim
* * *
Ей было пятнадцать лет.
Но по стуку
Сердца – невестой быть
мне могла.
Когда я, смеясь,
предложил ей руку,
Она засмеялась и ушла.
Это было давно. С тех
пор проходили
Никому не известные годы
и сроки.
Мы редко встречались и
мало говорили,
Но молчанья были
глубоки.
И зимней ночью, верен
сновиденью,
Я вышел из людных и
ярких зал,
Где душные маски
улыбались пенью,
Где я ее глазами жадно
провожал.
И она вышла за мной,
покорная,
Сама не ведая, что будет
через миг.
И видела лишь ночь
городская, черная,
Как прошли и скрылись:
невеста и жених.
И в день морозный,
солнечный, красный –
Мы встретились в храме –
в глубокой тишине:
Мы поняли, что годы
молчанья были ясны,
И то, что свершилось, – свершилось
в вышине.
Этой повестью долгих,
блаженных исканий
Полна моя душная,
песенная грудь.
Из этих песен создал я
зданье,
А другие песни – спою
когда-нибудь.
16 июня 1903. Bad Nauheim
* * *
День был нежно-серый,
серый, как тоска.
Вечер стал матовый, как
женская рука.
В комнатах вечерних
прятали сердца,
Усталые от нежной тоски
без конца.
Пожимали руки, избегали
встреч,
Укрывали смехи белизною
плеч.
Длинный вырез платья,
платье, как змея,
В сумерках белее платья
чешуя.
Над скатертью в столовой
наклонились ниц,
Касаясь прическами
пылающих лиц.
Стуки сердца чаще,
напряженней взгляд,
В мыслях – он, глубокий,
нежный, душный сад.
И молча, как по знаку,
двинулись вниз.
На ступеньках шорох
белых женских риз.
Молча потонули в саду
без следа.
Небо тихо вспыхнуло
заревом стыда.
Может быть скатилась
красная звезда.
Июнь 1903. Bad Nauheim
* * *
Пристань безмолвна.
Земля близка.
Земли не видно. Ночь
глубока.
Стою на серых мокрых
досках.
Буря хохочет в седых
кудрях.
И слышу, слышу, будто кричу:
Поставьте в море на
камне свечу!
Когда пристанет челнок
жены,
Мы будем вместе с ней
спасены!
И страшно, и тяжко в
мокрый песок
Бьют волны, шлют волны
седой намек...
Она далеко. Ответа нет.
Проклятое море, дай мне
ответ!
Далеко, там камень! Там
ставьте свечу!
И сам не знаю, я ли
кричу.
Июль 1903. С. Шахматово
* * *
Я – меч, заостренный с
обеих сторон.
Я правлю, Архангел, Ее
Судьбой.
В щите моем камень
зеленый зажжен.
Зажжен не мной, –
Господней Рукой.
Ему непомерность мою
вручу,
Когда отыду на вечный
сон.
Ей в мире оставлю мою
свечу,
Оставлю мой камень, мой
здешний звон.
Поставлю на страже
звенящий стих.
Зеленый камень Ей в
сердце зажгу.
И камень будет Ей друг и
жених,
И Ей не солжет, как я не
лгу.
Июль 1903
ДВОЙНИК
Вот моя песня – тебе, Коломбина.
Это – угрюмых созвездий
печать:
Только в наряде
шута-Арлекина
Песни такие умею
слагать.
Двое – мы тащимся вдоль
по базару,
Оба – в звенящем наряде
шутов.
Эй, полюбуйтесь на
глупую пару,
Слушайте звон удалых
бубенцов!
Мимо идут, говоря: «Ты,
прохожий,
Точно такой же, как я,
как другой;
Следом идет на тебя
непохожий
Сгорбленный нищий с
сумой и клюкой».
Кто, проходя, удостоит
нас взора?
Кто угадает, что мы с
ним – вдвоем?
Дряхлый старик повторяет
мне: «Скоро».
Я повторяю: «Пойдем же,
пойдем».
Если прохожий глядит
равнодушно, –
Он улыбается; я трепещу;
Злобно кричу я: «Мне
скучно! Мне душно!»
Он повторяет: «Иди. Не
пущу».
Там, где на улицу, в
звонкую давку
Взглянет и спрячется
розовый лик, –
Там мы войдем в
многолюдную лавку, –
Я – Арлекин, и за мною –
старик.
О, если только заметят,
заметят,
Взглянут в глаза мне за
пестрый наряд! –
Может быть, рядом со
мной они встретят
Мой же – лукавый,
смеющийся взгляд!
Там – голубое окно
Коломбины,
Розовый вечер, уснувший
карниз...
В смертном весельи – мы два
Арлекина –
Юный и старый –
сплелись, обнялись!..
О, разделите! Вы видите
сами:
Те же глаза, хоть
различен наряд!..
Старый – он тупо
глумится над вами,
Юный – он нежно вам
преданный брат!
Та, что в окне, –
розовей навечерий,
Та, что вверху, – ослепительней
дня!
Там Коломбина! О, люди!
О, звери!
Будьте, как дети.
Поймите меня.
30 июля 1903. С. Шахматово
* * *
Над этой осенью – во
всем
Ты прошумела и устала.
Но я вблизи – стою с
мечом,
Спустив до времени
забрало.
Души кипящий гнев смири,
Как я, проклятую отвагу.
Остался красный зов зари
И верность голубому
стягу.
На верном мы стоим пути,
Избегли плена не
впервые.
Веди меня. Чтоб все
пройти,
Нам нужны силы неземные.
11 августа 1903. С. Шахматово
ВЕРБНАЯ
СУББОТА
Вечерние люди уходят в дома.
Над городом синяя ночь
зажжена.
Боярышни тихо идут в
терема.
По улице веет, гуляет
весна.
На улице праздник, на
улице свет,
И свечки, и вербы
встречают зарю.
Дремотная сонь,
неуловленный бред –
Заморские гости
приснились царю...
Приснились боярам...
«Проснитесь, мы тут...»
Боярышня сонно
склонилась во мгле...
'Гам тени идут и виденья
плывут...
Что было на небе –
теперь на земле...
Весеннее утро.
Задумчивый сон.
Влюбленные гости
заморских племен
И, может быть, поздних,
веселых времен...
Прозрачная тучка.
Жемчужный узор.
Там было свиданье. Там
был разговор...
И к утру лишь бледной
рукой отперлась,
И розовой зорькой душа
занялась.
1 сентября 1903. С.-Петербург
* * *
Мой месяц в царственном
зените.
Ночной свободой
захлебнусь
И там – в серебряные
нити
В избытке счастья
завернусь.
Навстречу страстному
безволью
И только будущей Заре –
Киваю синему раздолью,
Ныряю в темном
серебре!..
На площадях столицы
душной
Слепые люди говорят:
«Что над землею? Шар
воздушный.
Что под луной?
Аэростат».
А я – серебряной
пустыней
Несусь в пылающем бреду,
И в складки ризы
темно-синей
Укрыл Любимую Звезду.
1 октября 1903
* * *
Возвратилась в полночь.
До утра
Подходила к синим окнам
зала.
Где была? – Ушла и не
сказала.
Неужели мне пора?
Беспокойно я брожу по
зале...
В этих окнах есть намек.
Эти двери мне всю ночь
бросали
Скрипы, тени, может
быть, упрек?..
Завтра я уйду к себе в
ту пору,
Как она придет ко мне
рыдать.
Опущу белеющую штору,
Занавешу пологом
кровать.
Лягу, робкий, улыбаясь
мигу,
И один, вкусив последний
хлеб,
Загляжусь в таинственную
книгу
Совершившихся судеб.
9 октября 1903
* * *
Андрею Белому
Я бежал и спотыкался,
Обливался кровью, бился
Об утесы, поднимался,
На бегу опять молился.
И внезапно повеяло
холодом.
Впереди покраснела заря.
Кто-то звонким,
взывающим молотом
Воздвигал столпы алтаря.
На черте горизонта
пугающей,
Где скончалась внезапно
земля,
Мне почудился ты –
умирающий,
Истекающий кровью, как
я.
Неужели и ты отступаешь?
Неужели я стал одинок?
Или ты, испытуя, мигаешь,
Будто в поле кровавый платок?
О, я увидел его,
несчастный,
Увидел красный платок
полей...
Заря ли кинула клич свой
красный?
Во мне ли грянула мысль
о Ней?
То – заря бесконечного холода,
Что послала мне сладкий намек...
Что рассыпала красное золото,
Разостлала кровавый платок.
Из огня душа твоя
скована
И вселенской мечте
предана.
Непомерной мечтой
взволнована –
Угадать Ее Имена.
18 октября 1903
* * *
Иммануил Кант
Сижу за ширмой. У меня
Такие крохотные ножки...
Такие ручки у меня,
Такое темное окошко...
Тепло и темно. Я гашу
Свечу, которую приносят,
Но благодарность
приношу...
Меня давно развлечься
просят,
Но эти ручки... Я
влюблен
В мою морщинистую
кожу...
Могу увидеть сладкий
сон,
Но я себя не потревожу:
Не потревожу забытья,
Вот этих бликов на
окошке...
И ручки скрещиваю я,
И также скрещиваю ножки.
Сижу за ширмой. Здесь
тепло.
Здесь кто-то есть. Не
надо свечки.
Глаза бездонны, как
стекло.
На ручке сморщенной – колечки.
18 октября 1903
* * *
...И снова подхожу к
окну,
Влюблен в мерцающую
сагу,
Недолго слушать тишину:
Изнеможенный, снова
лягу.
Я на покой ушел от дня,
И сон гоню, чтоб длить
молчанье...
Днем никому не жаль
меня, –
Мне ночью жаль мое страданье...
Оно в бессонной тишине
Мне льет торжественные
муки.
И кто-то милый, близкий
мне
Сжимает жалобные руки...
26 октября 1903
* * *
Когда я уйду на покой от
времен,
Уйду от хулы и похвал,
Ты вспомни ту нежность,
тот ласковый сон,
Которым я цвел и дышал.
Я знаю, не вспомнишь Ты,
Светлая, зла,
Которое билось во мне,
Когда подходила Ты,
стройно-бела,
Как лебедь, к моей
глубине.
Не я возмущал Твою
гордую лень –
То чуждая сила его.
Холодная туча смущала
мой день, –
Твой день был светлей
моего.
Ты вспомнишь, когда я
уйду на покой,
Исчезну за синей чертой,
–
Одну только песню, что
пел я с Тобой,
Что Ты повторяла за
мной.
1 ноября 1903
* * *
Андрею Белому
Так. Я знал. И ты задул
Яркий факел, изнывая
В дымной мгле.
В бездне – мрак, а в
небе – гул.
Милый друг! Звезда иная
Нам открылась на земле.
Неразлучно – будем оба
Клятву Вечности нести.
Поздно встретимся у
гроба
На серебряном пути.
Там – сжимающему руки
Руку нежную сожму,
Молчаливому от муки
Шею крепко обниму.
Так. Я слышал весть о
новом!
Маска траурной души!
В Оный День – знакомым
словом
Снова сердце оглуши!
И тогда – в грядущей
сфере
Небывалого огня –
Светлый меч нам вскроет
двери
Ослепительного Дня.
1 ноября 1903
* * *
Ты у камина, склонив седины,
Слушаешь сказки в
стихах.
Мы за тобою – незримые
сны –
Чертим узор на стенах.
Дочь твоя – в креслах –
весны розовей,
Строже вечерних теней.
Мы никогда не стучали
при ней,
Мы не шалили при ней.
Как у тебя хорошо и
светло –
Нам за стеною темно...
Дай пошалим, постучимся
в стекло,
Дай-ка – забьемся в
окно!
Скажешь ты тихо, подняв
седины:
«Стукнуло где-то,
дружок?»
Дочка твоя, что румяней
весны,
Скажет: «Там серый
зверок».
1 ноября 1903
* * *
Крыльцо Ее, словно
паперть.
Вхожу – и стихает гроза.
На столе – узорная
скатерть.
Притаились в углу
образа.
На лице Ее – нежный
румянец,
Тишина озаренных теней.
В душе – кружащийся
танец
Моих улетевших дней.
Я давно не встречаю
румянца,
И заря моя – мутно тиха.
И в каждом кружении
танца
Я вижу пламя греха.
Только в дар последним
похмельям
Эта тихая радость дана.
Я пришел к ней с горьким
весельем
Осушить мой кубок до
дна.
7 ноября 1903
* * *
Облака небывалой услады
–
Без конца их лазурная
лень.
Уходи в снеговые громады
Розоватый приветствовать
день.
Тишины снегового намека,
Успокоенных дум не
буди...
Нежно-синие горы глубоко
Притаились в небесной
груди.
Там до спора – сквозящая
ласка,
До войны – только
нежность твоя,
Без конца – безначальная
сказка,
Рождество голубого
ручья...
Невозможную сладость приемли,
О, изменник! Люблю и
зову
Голубые приветствовать
земли,
Жемчуговые сны наяву.
21 ноября 1903
* * *
М. А. Олениной-д'Альгейм
Темная, бледно-зеленая
Детская комнатка.
Нянюшка бродит сонная.
«Спи мое дитятко».
В углу – лампадка
зеленая.
От нее – золотые лучики.
Нянюшка над постелькой
склоненная...
«Дай заверну твои
ноженьки и рученьки».
Нянюшка села и
задумалась.
Лучики побежали – три
лучика.
«Нянюшка, о чем ты
задумалась?
Расскажи про святого
мученика».
Три лучика. Один
тоненький...
«Святой мученик,
дитятко, преставился...
Закрой глазки, мой
мальчик сонненький.
Святой мученик от
мученья избавился».
23 ноября 1903
ФАБРИКА
В соседнем доме окна
жолты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят задумчивые
болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, черный
кто-то
Людей считает в тишине.
Я слышу все с моей
вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Они войдут и
разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах
засмеются,
Что этих нищих провели.
24 ноября 1903
* * *
Что с тобой – не знаю и
не скрою –
Ты больна прозрачной
белизной.
Милый друг, узнаешь, что
с тобою,
Ты узнаешь будущей
весной.
Ты поймешь, когда, в
подушках лежа,
Ты не сможешь запрокинуть
рук.
И тогда сойдет к тебе на
ложе
Непрерывный, заунывный
звук.
Тень лампадки вздрогнет
и встревожит,
Кто-то, отделившись от
стены,
Подойдет – и медленно
положит
Нежный саван снежной
белизны.
5 декабря 1903
* * *
Мы шли на Лидо в час
рассвета
Под сетью тонкого дождя.
Ты отошла, не дав
ответа,
А я уснул, к волнам
сойдя.
Я чутко спал, раскинув
руки,
И слышал мерный плеск
волны.
Манили страстной дрожью
звуки,
В колдунью-птицу
влюблены.
И чайка-птица,
чайка-дева
Все опускалась и плыла
В волнах влюбленного
напева,
Которым ты во мне жила.
11 декабря 1903. С.-Петербург
* * *
Мне гадалка с
морщинистым ликом
Ворожила под темным
крыльцом.
Очарованный уличным
криком,
Я бежал за мелькнувшим
лицом.
Я бежал и угадывал лица,
На углах останавливал
бег.
Предо мною ползла
вереница
Нагруженных, скрипящих
телег.
Проползала змеей меж
домами –
Я не мог площадей
перейти...
А оттуда взывало: «За
нами!»
Раздавалось: «Безумный!
Прости!»
Там – бессмертною волей
томима,
Может быть, призывала
Сама...
Я бежал переулками мимо
–
И меня поглотили дома.
11 декабря 1903
* * *
Е. П. Иванову
Плачет ребенок. Под
лунным серпом
Тащится по полю путник
горбатый.
В роще хохочет над
круглым горбом
Кто-то косматый, кривой
и рогатый.
В поле дорога бледна от
луны.
Бледные девушки прячутся
в травы.
Руки, как травы, бледны
и нежны.
Ветер колышет их влево и
вправо.
Шепчет и клонится злак
голубой.
Пляшет горбун под луною
двурогой.
Кто-то зовет серебристой
трубой.
Кто-то бежит озаренной
дорогой.
Бледные девушки встали
из трав.
Подняли руки к познанью,
к молчанью.
Ухом к земле неподвижно
припав,
Внемлет горбун ожиданью,
дыханью.
В роще косматый
беззвучно дрожит.
Месяц упал в озаренные
злаки.
Плачет ребенок. И ветер
молчит.
Близко труба. И не видно
во мраке.
14 декабря 1903
* * *
Среди гостей ходил я в
черном фраке.
Я руки жал. Я, улыбаясь,
знал:
Пробьют часы. Мне будут
делать знаки.
Поймут, что я кого-то
увидал...
Ты подойдешь. Сожмешь
мне больно руку,
Ты скажешь: «Брось. Ты
возбуждаешь смех».
Но я пойму – по голосу,
по звуку,
Что ты меня боишься
больше всех...
Я закричу, беспомощный и
бледный,
Вокруг себя бесцельно
оглянусь.
Потом – очнусь у двери с
ручкой медной.
Увижу всех... и слабо
улыбнусь.
18 декабря 1903
ИЗ ГАЗЕТ
Встала в сияньи.
Крестила детей.
И дети увидели радостный
сон.
Положила, до полу
клонясь головой,
Последний земной поклон.
Коля проснулся. Радостно
вздохнул,
Голубому сну еще рад
наяву.
Прокатился и замер
стеклянный гул:
Звенящая дверь хлопнула
внизу.
Прошли часы. Приходил
человек
С оловянной бляхой на
теплой шапке.
Стучал и дожидался у
двери человек.
Никто не открыл. Играли
в прятки.
Были веселые морозные
Святки.
Прятали мамин красный
платок.
В платке уходила она по
утрам.
Сегодня оставила дома
платок:
Дети прятали его по
углам.
Подкрались сумерки.
Детские тени
Запрыгали на стене при
свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице,
считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И
постучал у дверей.
Дети прислушались.
Отворили двери.
Толстая соседка принесла
им щей.
Сказала: «Кушайте».
Встала на колени
И, кланяясь, как мама,
крестила детей.
Мамочке не больно,
розовые детки.
Мамочка сама на рельсы
легла.
Доброму человеку,
толстой соседке,
Спасибо, спасибо. Мама
не могла...
Мамочке хорошо. Мама
умерла.
27 декабря 1903
СТАТУЯ
Лошадь влекли под уздцы
на чугунный
Мост. Под копытом
чернела вода.
Лошадь храпела, и воздух
безлунный
Храп сохранял на мосту
навсегда.
Песни воды и хрипящие
звуки
Тут же вблизи
расплывались в хаос.
Их раздирали незримые
руки.
В черной воде отраженье
неслось.
Мерный чугун отвечал
однотонно.
Разность отпала. И
вечность спала.
Черная ночь неподвижно,
бездонно –
Лопнувший в бездну
ремень увлекла.
Все пребывало. Движенья,
страданья –
Не было. Лошадь храпела
навек.
И на узде в напряженьи
молчанья
Вечно застывший висел
человек.
28 декабря 1903
* * *
По берегу плелся больной
человек.
С ним рядом ползла
вереница телег.
В дымящийся город везли
балаган,
Красивых цыганок и
пьяных цыган.
И сыпали шутки, визжали
с телег.
И рядом тащился с
кульком человек.
Стонал и просил подвезти
до села.
Цыганочка смуглую руку
дала.
И он подбежал, ковыляя,
как мог,
И бросил в телегу
тяжелый кулек.
И сам надорвался, и пена
у губ.
Цыганка в телегу взяла
его труп.
С собой усадила в телегу
рядком,
И мертвый качался и
падал ничком.
И с песней свободы везла
до села.
И мертвого мужа жене
отдала.
28 декабря 1903
* * *
Ветер хрипит на мосту
меж столбами,
Черная нить под снегами
гудет.
Чудо ползет под моими
санями,
Чудо мне сверху поет и
поет,
Все мне, певучее, тяжко
и трудно,
Песни твои, и снега, и
костры...
Чудо, я сплю, я устал
непробудно...
Чудо, ложись в снеговые
бугры!
28 декабря 1903
* * *
Светлый сон, ты не
обманешь,
Ляжешь в утренней росе,
Алой пылью тихо встанешь
На закатной полосе.
Солнце небо опояшет,
Вот и вечер – весь в
огне.
Зайчик розовый запляшет
По цветочкам на стене.
На балконе, где алеют
Мхи старинных балюстрад,
Деды дремлют и лелеют
Сны французских
баррикад.
Мы внимаем ветхим дедам,
Будто статуям из ниш:
Сладко вспомнить за
обедом
Старый пламенный Париж,
Протянув больную руку,
Сладко юным погрозить,
Сладко гладить кудри
внуку,
О минувшем говорить.
И в алеющем закате
На балконе подремать,
В мягком стеганом халате
Перебраться на
кровать...
Скажут: «Поздно, мы
устали».
Разойдутся на заре.
Я с тобой останусь в
зале,
Лучик ляжет на ковре.
Милый сон, вечерний
лучик...
Тени бархатных ресниц...
В золотистых перьях
тучек
Танец нежных вечерниц...
25 февраля 1904
* * *
Мой любимый, мой князь,
мой жених,
Ты печален в цветистом
лугу.
Павиликой средь нив
золотых
Завилась я на том
берегу.
Я ловлю твои сны на лету
Бледно-белым прозрачным
цветком.
Ты сомнешь меня в полном
цвету
Белогрудым усталым
конем.
Ах, бессмертье мое
растопчи, –
Я огонь для тебя
сберегу.
Робко пламя церковной
свечи
У заутрени бледной
зажгу.
В церкви станешь ты,
бледен лицом,
И к Царице Небесной
придешь, –
Колыхнусь восковым
огоньком,
Дам почуять знакомую
дрожь...
Над тобой – как свеча –
я тиха,
Пред тобой – как цветок
– я нежна.
Жду тебя, моего жениха,
Все невеста – и вечно
жена.
26 марта 1904. Великая Пятница
МОЛИТВЫ
1
Наш Арго!
Андрей Белый
Сторожим у входа в
терем,
Верные рабы.
Страстно верим, выси
мерим,
Вечно ждем трубы.
Вечно – завтра. У
решетки
Каждый день и час
Славословит голос четкий
Одного из нас.
Воздух полон воздыханий,
Грозовых надежд.
Высь горит от несмыканий
Воспаленных вежд.
Ангел розовый укажет,
Скажет: «Вот она:
Бисер нижет, в нити
вяжет –
Вечная Весна».
В светлый миг услышим
звуки
Отходящих бурь.
Молча свяжем вместе
руки,
Отлетим в лазурь.
2. УТРЕННЯЯ
До утра мы в комнатах
спорим,
На рассвете один из нас
Выступает к розовым
зорям –
Золотой приветствовать
час.
Высоко он стоит над нами
–
Тонкий профиль на
бледной заре.
За плечами его, за
плечами –
Все поля и леса в
серебре.
Так стоит в кругу
серебристом,
Величав, милосерд и
строг,
На челе его
бледно-чистом
Мы читаем, что близок
срок.
3. ВЕЧЕРНЯЯ
Солнце сходит на запад.
Молчанье.
Задремала моя суета.
Окружающих мерно
дыханье.
Впереди – огневая черта.
Я зову тебя, смертный
товарищ!
Выходи! Расступайся,
земля!
На золе прогремевших
пожарищ
Я стою, мою жизнь утоля.
Приходи, мою сонь
исповедай,
Причасти и уста
оботри...
Утоли меня тихой победой
Распылавшейся алой зари.
4. НОЧНАЯ
Они Ее видят!
В. Брюсов
Тебе, Чей Сумрак был так
ярок,
Чей Голос тихостью
зовет, –
Приподними небесных арок
Все опускающийся свод.
Мой час молитвенный
педолог –
Заутра обуяет сон.
Еще звенит в душе
осколок
Былых и будущих времен.
И в этот час, который
краток,
Душой измученной зову:
Явись! продли еще
остаток
Минут, мелькнувших
наяву!
Тебе, Чья Тень давно
трепещет
В закатно-розовой пыли!
Пред Кем томится и
скрежещет
Суровый маг моей земли!
Тебя – племен последних
Знамя,
Ты, Воскрешающая Тень!
Зову Тебя! Склонись над
нами!
Нас ризой тихости одень!
5. НОЧНАЯ
Спи. Да будет твой сон
спокоен.
Я молюсь. Я дыханью
внемлю.
Я грущу, как заоблачный
воин,
Уронивший панцырь на
землю.
Бесконечно легко мое
бремя.
Тяжелы только эти миги.
Все снесет золотое
время:
Мои цепи, думы и книги.
Кто бунтует, – в том
сердце щедро,
Но безмерно прав
молчаливый.
Я томлюсь у Ливанского
кедра,
Ты – в тени под мирной
оливой.
Я безумец! Мне в сердце
вонзили
Красноватый уголь
пророка!
Ветви мира тебя
осенили...
Непробудная... Спи до
срока.
Март-апрель 1904
* * *
Дали слепы, дни
безгневны,
Сомкнуты уста.
В непробудном сне
царевны,
Синева пуста.
Были дни – над теремами
Пламенел закат.
Нежно белыми словами
Кликал брата брат.
Брата брат из дальних
келий
Извещал: Хвала!
Где-то голуби звенели,
Расплескав крыла.
С золотистых ульев пчелы
Приносили мед.
Наполнял весельем долы
Праздничный народ.
В пестрых бусах, в алых
лентах
Девушки цвели...
Кто там скачет в
позументах
В голубой пыли?
Всадник в битвенном
наряде,
В золотой парче,
Светлых кудрей бьются
пряди,
Искры на мече,
Белый конь, как цвет
вишневый...
Блещут стремена...
На кафтан его парчовый
Пролилась весна –
Пролилась – он сгинет в
тучах,
Вспыхнет за холмом.
На зеленых встанет
кручах
В блеске заревом,
Где-то перьями промашет,
Крикнет: берегись!
На коне селом пропляшет,
К ночи канет ввысь...
Ночью девушкам
приснится,
Прилетит из туч
Конь – мгновенная
зарница,
Всадник – беглый луч...
И, как луч, пройдет в
прохладу
Узкого окна,
И Царевна, гостю рада,
Встанет с ложа сна...
Или, в злые дни
ненастий,
Глянет в сонный пруд,
И его, дрожа от страсти,
Руки заплетут.
И потом обманут –
вскинут
Руки к серебру,
Рыбьим плесом отодвинут
В струйную игру...
И душа, летя на север
Золотой пчелой,
В алый сон, в медовый
клевер
Ляжет на покой...
И опять в венках и росах
Запоет мечта,
Засверкает на откосах
Золото щита,
И поднимет щит девица,
И опять вдали
Всадник встанет, конь
вздыбится
В голубой пыли...
Будут весны в вечной
смене
И падений гнет.
Вихрь, исполненный
видений –
Голубиный лет...
Что мгновенные бессилья?
Время – легкий дым...
Мы опять расплещем крылья,
Снова отлетим!
И опять, в безумной
смене
Рассекая твердь,
Встретим новый вихрь
видений,
Встретим жизнь и смерть!
Апрель-май 1904. С. Шахматово
* * *
В час, когда пьянеют
нарциссы,
И театр в закатном огне,
В полутень последней
кулисы
Кто-то ходит вздыхать
обо мне...
Арлекин, забывший о
роли?
Ты, моя тихоокая лань?
Ветерок, приносящий с
поля
Дуновений легкую дань?
Я, паяц, у блестящей
рампы
Возникаю в открытый люк.
Это – бездна смотрит
сквозь лампы –
Ненасытно-жадный паук.
И, пока пьянеют
нарциссы,
Я кривляюсь, крутясь и
звеня...
Но в тени последней
кулисы
Кто-то плачет, жалея
меня.
Нежный друг с голубым
туманом,
Убаюкан качелью снов.
Сиротливо приникший к
ранам
Легкоперстный запах
цветов.
26 мая 1904. С. Шахматово
* * *
Вот он – ряд гробовых
ступенéй.
И меж нас – никого. Мы
вдвоем.
Спи ты, нежная спутница
дней,
Залитых небывалым лучом.
Ты покоишься в белом
гробу.
Ты с улыбкой зовешь: не
буди.
Золотистые пряди на лбу.
Золотой образок на
груди.
Я отпраздновал светлую смерть,
Прикоснувшись к руке
восковой.
Остальное – бездонная
твердь
Схоронила во мгле
голубой.
Спи – твой отдых никто
не прервет.
Мы – окрай неизвестных
дорог.
Всю ненастную ночь
напролет –
Здесь горит осиянный
чертог.
18 июня 1904. С. Шахматово