ОРЕЛ
ДВУГЛАВЫЙ
Бывало, клекотом тревожа
целый мир
И ясно озарен неугасимой
славой,
С полуночной скалы
взлетал в седой эфир
Орел двуглавый.
Перун Юпитера в своих
когтях он нес
И сеял вкруг себя губительные
громы,
Бросая на врагов, в час
беспощадных гроз,
Огней изломы.
Но с диким кобчиком, за
лакомый кусок
Поспорив у моря, вступил
он в бой без чести,
И, клюнутый в крыло,
угрюм, уныл и строг,
Сел на насесте.
Пусть рана
зажила, – все помня о былом,
Он со скалы своей
взлетать не смеет в долы,
Лишь подозрительно
бросает взор кругом,
Страшась крамолы.
Пусть снова бой идет за
реки, за моря,
На ловлю пусть летят
опять цари пернатых;
Предпочитает он, чем в
бой вступать, – царя,
Сидеть в палатах.
Но, чтоб не растерять
остаток прежних сил,
Порой подъемлет он перун
свой, как бывало…
И грозной молнией уж
сколько поразил
Он птицы малой!
И сколько вкруг себя он
разогнал друзей,
Посмевших перед ним
свободно молвить слово:
Теперь его завет один:
«Дави и бей
Все то, что ново!»
Бывало, пестунов он
выбирать умел,
Когда он замышлял опять
полет гигантский,
Потемкин был при нем,
Державин славу пел,
Служил Сперанский.
Но пустота теперь на
северной скале;
Крыло орла висит, и взор
орлиный смутен,
А служит птичником при
стихнувшем орле
Теперь Распутин.
10 июля 1914
Нет таких дней, когда
песни – не нужны:
Тают печали в лучах
красоты.
И на иконах есть венчик
жемчужный,
И на могилах сажают
цветы.
– Но почему же
сегодня не дружны
С песней раздумья и с
рифмой мечты?
Пусть по полям
окровавленным гневно
Рыщут зубастые звери
Войны!
Буйствует Жизнь и без
них каждодневно,
Губит жестоко и в дни
тишины.
– Но почему же не
реют напевно
Грустные думы и черные
сны?
Молнии минут, и гром
отгрохочет,
Новое солнце над миром
взойдет,
Вечен лишь тот, кто поет
и пророчит
Вечную тайну нездешних
высот!
– Но почему же мой
голос не хочет
Вечное петь в этот
сумрачный год?
9 декабря 1915
Опять к любимым мелочам,
Я думал, жизнь меня принудит:
К привычным песням и
речам…
Но сны мрачны, и по
ночам
Меня невольный трепет
будит.
Хочу забыть, –
забыть нельзя.
Во мраке лики роковые
Стоят, насмешливо грозя,
И кровью залита стезя,
Твоя, – скорбящая
Россия!
Мысль говорит: «Твоих
стихов
Что голос, еле слышный,
может?
Вернись к напевам
прежних строф!»
Но, словно гул
колоколов,
Призыв таинственный
тревожит.
9 декабря 1915
Властью некой
обаянны,
До восшествия
зари,
Дремлют,
грозны и туманны,
Словно падшие
цари.
Ф. Тютчев «Альпы»
Французский
летчик, утром сбросив бомбы
в Германии, к
полудню достиг Милана.
(Сообщение штаба. Ноябрь 1916 г.)
Я смотрел, в озареньи
заката,
Из Милана на профили
Альп,
Как смотрели, на них же,
когда-то
Полководцы в дни Пиев и
Гальб;
Как назад, не предвидя
позоров,
Горделиво смотрел
Ганнибал;
И, тот путь повторивший,
Суворов, –
Победители кручей и
скал;
Как смотрели владыки
вселенной,
Короли и вожди, –
иль, скорей,
Как наш Тютчев смотрел
вдохновенный,
Прозревавший здесь
«падших царей».
Альпы! гордые Альпы! Вы
были
Непреложным пределом
земли,
И пред вами покорно
клонили
Свой увенчанный гнев
короли…
Но взнеслись небывалые
птицы,
Зачирикал пропеллер с
высот,
Презирая земные границы,
Полетел через Альпы
пилот.
На заре он в Германии
сеял
Разрушительный град
сквозь туман,
А к полудню в Италии
реял,
Восхищая союзный Милан.
Долго вы, день за днем,
век от века,
Воскресали в пыланьи
зари,
Но пришло торжество
человека…
Преклоняйтесь, былые
цари!
1916
Пусть царит уныние
где-то на земле!
Беспечально празднество
рыб в Па-де-Кале!
В залах малахитовых
водного дворца
Собрались, по выводкам,
толпы без конца:
Здесь акулы грузные,
окуни, трески,
Рыбешки летучие, пестрые
бычки.
Малые, огромные, все
плывут, спешат…
Светит электричеством, в
коридорах, скат;
Сверху светит водоросль,
пышный канделябр:
Сколько блесков,
отблесков, и чешуй, и жабр!
Будут пляски разные, и
потехи ждут:
Там, на груде раковин,
позабавит спрут;
В хижине коралловой хор
морских коньков
Пантомимой пламенной
увлечет без слов;
Рядом, для поклонников
олимпийских муз,
Разыграет Демеля труппа
из медуз.
А под утро самое,
предварив разъезд,
Выведен с процессией
пятипалых звезд,
Скажет с красной
кафедры, жестами всех лап,
Речь громоподобную
многоумный краб;
Объяснит, что праведно
был прославлен днесь
Тот, кто кормит
тщательно мир подводный весь,
Что сему кормителю так
давно пора
Хоть клешней качанием
прокричать: «Ура!»
Что все бури, отмели и
огонь твой, Эльм!
Славься между рыбами
царь торпед – Вильгельм!
11 апреля 1916
«Не хвались
еще заране!» –
Молвил старый
Шат.
М. Лермонтов «Спор»
У подножья башни древней
Море Черное шумит;
Все любовней, все
безгневней
Другу старому твердит:
«Как тебе не надоело
Столько медленных веков
В полусне глядеть без
дела
На игру моих валов?
Я ведь помню все былое,
Дел далеких времена.
Сколько раз сходились в
бое
В этом месте племена!
Ты еще здесь не стояла,
Здесь другой был,
древний град;
Но я здесь не раз
внимало,
Как мечи о щит стучат.
А когда на скат угрюмый
Стала твердой ты стопой,
–
Помнишь снова: крики,
шумы,
Гулы схватки боевой?
Иль другие вспомни были,
Как со всех концов земли
К этим камням подходили,
В пестрых флагах,
корабли!
Как твой град был славен
в мире,
И смотрел мой хмурый вал
–
В императорской порфире
Твой владыка выезжал!
Или все, как сон
вчерашний,
Ты не хочешь вспоминать?
Иль тебе не скучно,
башне,
В тихой лености
дремать?»
Волны шепчут, вея
гривой,
О преданьях давних лет…
Морю Черному лениво
Башня древняя – в ответ:
«Не забыла я былого,
Помню битвы и пиры!
Но не видеть людям снова
Славной, сказочной поры!
Битвы в мире отшумели,
Нет былых, великих дел.
Иль народы одряхлели,
Или край наш постарел.
Не придут с заката
солнца,
В сталь и меч облечены,
Дерзким сонмом
македонцы,
Принося разгул войны.
На утесы и в долины
Не поскачут на конях
В белых ризах бедуины
С криком радостным:
„Аллах!“
И давно с высот Ирана
К нам сойти не хочет
рать,
Чтобы с ратями султана
Переведаться опять.
Дремлют турки, и армяне
Свыклись с игом вековым…
Правда, видела в тумане
Я вчера огонь и дым,
Да еще ко мне недавно
Подходил безвестный
флот,
Погрозил мне своенравно,
Но исчез в просторах
вод.
Верно, это все – пустое:
Люди стихли, присмирев.
Дай же мне дремать в
покое,
Слушать волн твоих
напев!»
Но у камней башни
древней
Море Черное шумит,
Все любовней, все
напевней
Другу старому твердит:
«Что корить людей
Востока,
И Царьград, и Тегеран!
Разливаюсь я широко,
Вижу много разных стран.
Ах, немало проспала ты!
Будь не так дружна со
сном,
Слышать ты могла б
раскаты
Новых битв и новый гром!
Не ленись хоть
оглянуться!
Много див увидишь ты.
Скоро страшно
содрогнутся
Эти долы и хребты.
Север новой, грозной
бурей
В нашу сторону дохнул.
Видишь: отблеск на
лазури?
Слышишь: отдаленный гул?
Возвращаются былые,
Роковые времена,
И под громы боевые
Ты проснешься ото сна!»
Все настойчивей,
напевней
Море Черное гудит
У подножья башни
древней…
Та проснулась, та
глядит.
И уже весь край в
смятеньи:
Пламя, залпы, крики,
шум…
Видит: в смутном
отдаленьи
Вновь свободен Эрзерум.
Видит: войско с горных
кручей,
Сквозь туман и чрез
снега,
Сходит к морю черной
тучей,
Гонит радостно врага.
И, крепя собой отряды,
Что идут вдоль берегов,
Броненосные громады
Режут синий строй валов.
В рое вымпелов с
крестами
Потемнел Эвксинский
понт…
Миг – и русскими
войсками
Занят древний Требизонт.
7 апреля 1916
Тридцатый месяц в нашем
мире
Война взметает алый
прах,
И кони черные валькирий
Бессменно мчатся в
облаках!
Тридцатый месяц, Смерть
и Голод,
Бродя, стучат у всех
дверей:
Клеймят, кто стар,
клеймят, кто молод,
Детей в объятьях
матерей!
Тридцатый месяц, бог
Европы,
Свободный Труд –
порабощен;
Он роет для Войны окопы,
Для Смерти льет снаряды
он!
Призывы светлые забыты
Первоначальных дней
борьбы,
В лесах грызутся
троглодиты
Под барабан и зов трубы!
Достались в жертву
суесловью
Мечты порабощенных
стран:
Тот опьянел бездонной
кровью,
Тот золотом безмерным
пьян…
Борьба за право стала
бойней;
Унижен, Идеал поник…
И все нелепей, все
нестройней
Крик о победе, дикий
крик!
А Некто темный, Некто
властный,
Событий нити ухватив,
С улыбкой
дьявольски-бесстрастной
Длит обескрыленный
порыв.
О горе! Будет! будет!
будет!
Мы хаос развязали. Кто ж
Решеньем роковым
рассудит
Весь этот ужас, эту
ложь?
Пора отвергнуть призрак
мнимый,
Понять, что подменили цель…
О, счастье – под напев
любимый
Родную зыблить колыбель!
Январь 1917