КТО?
Парень
С слоновьим затылком
И нежными и добрыми
громадными неловкими ушами
Выпятил вперед,
Свесив губу, как слово
«так!»,
Свой железный подбородок
Вождя толп,
Прет впереди, вперед и
вперед!
С веселыми глазами
Крушения на небе летчик,
Где мрачность миров
осыпана
Осколками птицы
железной,
Веселой птицы осколками.
Богатырь с сажень в
плечах.
И слабыми, добрыми
губами –
Кто он?
Бывало, своим голосом
играя, как улыбкой,
Он зажигает спичку
острот
О голенище глупости…
<1922>
* * *
Трижды Вэ, трижды Эм!
Именем равный отцу!
Ты железо молчания ешь,
Ты возницей стоишь
И слóва гонишь бичем
Народов взволнованный
цуг!
1922
ПРИЗНАНИЕ
Корявый слог
Нет, это не шутка!
Не остроглазья цветы.
Это рок. Это рок.
Вэ-Вэ Маяковский! –
я и ты,
Нас как сказать
по-советски,
Вымолвить вместе в одном
барахле?
По-рософесорэ,
На скороговорок
скорословаре?
Скажи откровенно:
Хам!
Будем гордиться вдвоем
Строгою звука судьбой.
Будем двое стоять у
дерева молчания,
Вымокнем в свисте.
Турок сомненья
Отгоним Собеским
Яном от Вены.
Железные цари,
Железные венцы
Хама
Тяжко наденем нá голову,
И – шашки наголо!
Из ножен прошедшего –
блесните, блесните!
Дни мира, усните,
Цыц!
Старые провопли
Мережковским, усните.
Рыдал он папашей
нежности нашей.
Звуки – зачинщики жизни.
Мы гордо ответим
Песней сумасшедшей в лоб
небесам.
Грубые бревна построим
Над человеческим роем.
Да, но пришедший
И не Хам, а Сам.
1922
ОРИВАЯ РЕЧЬ
Ты оривая да оранная,
Ты орунная, ты орецкая
Речь!
Он орал-орал,
недоарывал,
Переарывал,
Он бросал-метал оренят
своих,
Криченят малых на
орилище,
На орилище многоорое,
Звонкогорлое.
А потом он словно гомон
Разорахивал да поахизал,
Орунов он звал в
орограде том
Жить оратеньки, жить
оратенько
Да по-орецки жить
ураково,
Да орёхонько.
Свое оре он,
Свое горе он
Переорами да проорами
Переарывал.
Исповедует, пересказывает
Да рассказывает!
На оримый люд он
показывает.
На орины он,
На орины вел,
Тех орес орло
На оребен нес
На оромое да огромное
Всенародное
Распевалище,
Разоралище.
1922
* * *
Оснегурить тебя
Пороши серебром.
Дать большую метлу,
Право гнать зиму
Тебе дать.
1922
* * *
Приятно видеть
Маленькую пыхтящую
русалку,
Приползшую из леса,
Прилежно стирающей
Тестом белого хлеба
Закон всемирного
тяготения!
1922
* * *
Есть запах цветов
медуницы
Среди незабудок
В том, что я,
Мой отвлеченный строгий
рассудок,
Есть корень из
нет-единицы,
Точку раздела тая,
К тому, что было,
И тому, что будет,
Кол.
1922
* * *
Дорога к людей уравнению
Легла сквозь леса
уравнений.
Там поет число,
Верещит, шумит
На ветвях величин.
<1922>
С БОГОМ В
ЖЕЛЕЗКУ
Насыпал горкою деньгу
рок.
А я червонной девой –
как нож в бок!
Он сделал серыми синие
глаза.
– Нехороший
поступок, резкий.
А я вынул туза
В серебряном блеске…
1922
* * *
– На чем сидишь,
русалочка?
– На мертвеце.
Он – тверже камня.
Курю зарю
Пепла дымную.
Эх, я городская дева.
Он гомер. Он замер. Он
вымер.
Ревом бури и медведя
Лоносмертью, лоногоном,
Добурный гон лонины,
Мы проходим в земеже!
Зарею земесной, ветром
земес
Смотрели
Менеятия черепа глаз
Туши запах.
Менеятья нетынного взора
Ничвидят.
Нетучая туча над ним.
Толпою грезеев
Толпурные кудри
Упали.
Бел
Тела
Строгий столбур,
раскинуты ноги.
Всутствие
Трепетных духов, нетей
ночных
Тише!
Тише!
1922
ИЗ БУДУЩЕГО
Радуга радостей,
Воры волоса,
– Горы голоса!
Мирвежие очи, их свят
свет.
Донынное зло,
– Зло хохотал
раньшевик…
Илила очей.
Шагов скоровик.
Полуочи – полуморе!
Молчи, тишак!
Дворец – людовик,
Дворец – летовик,
Туч летерик
Златоглазастый,
Тоня небесная –
Золотых очей длинный
невод:
Это летел летерик
Людовитый, вспенив волны
небес.
Волга неба вспенилась
тучами.
Из тысяч пещер
человеческих
Перо золотое.
Лебедь пера золотого.
1922
* * *
Это парус рекача
Бурегурит, рокоча.
Царь лени падает с
престола.
Младоста воли,
Струг Волги плыл,
Плыл трупа видняком.
Этавлем шишаков
В этотах берегов
Блестит зарей.
Нетот прибой
Стучал в бока,
И палуба этела мечевой,
Чернели Волги нетежи.
И ножведéй молчала
шайка.
Плыл шалоста – челн,
Божествовал, можествовал
В нетынных берегах
Могач челнов.
Косые шлемов зорчаки,
Шороховая речь парусов,
В нетебне волн плещебны
весел,
Нетавли голубые.
Здесь малоста людей
стоит
Над отцепеплом старых
лет,
Толпец свободы и завета.
Тихоста ветер, шуми!
Над святостой старых
полотен
Силоста волн,
Лютоста бар, свирепоста
боя,
Милоста крепоста нищих,
Радоста младоста нищих.
Кольчугой багровой
огнебен,
Зловещи кумачовые огни,
Нетучи тучи голоса
Над черной нетотой
ночей.
Могучей Волги шумежи,
Ництрусы, мородеи и
ножведы,
Кровавыми лужами гордеи
Пустынных зорь лучи
Зажгли собеса силачи.
Кругом товарищей нетняк,
Ярила кистенем в час
боя,
Нежалоста бояр.
Очами палачея в
злобняке,
Стоит надежда голытьбы –
Великий вероста села.
И меч, усталый от
харчей,
Гороха белых черепов,
Висел на поясе.
Мужак столетий, волоста
судна
Замолчал, одинцуя на
палубе,
В потопы вод вбивая сваи
теней.
Он шумел парусами,
Людняк розняки,
Голод инес надувал этот
парус,
Инея, инея летел за
инуты.
Куда этавель этот челн,
Оттудень чужоких туч?
Зачем веслу реки харчи?
Глодать задумали
прибоем?
Куда, мечтынею полна,
По Волге веслами зачемкать
Зовет Болгарская волна?
Вдали онечество синеет –
Они онечеству угрозой.
И улицы реки жидки
Меж чароятий берегов.
Ототы давят узняки,
Громадные серые перья
уронит журавель,
Туч пехотинец,
Дико грозный парусавель,
Острокрылый ночлег
волытьбы,
По дороге оставляет
гробы.
И мертвецеющая ночь,
Где толпецы стояли
мозны,
Кого озаряла?
Орланы – верланы,
Гроза отобняка,
Чей глаз рассержен
ночеятью?
Чья дыба гнева на дыбы
Взметнула брови?
Огню ли иль ночной воде
Юноста волн?
Нет мероятий крови.
Зарчи зрачков зачем в
изломе
Стянули лик узлами
малогуры?
Милы милавли светлы
Онцовой кольчугой,
Стонцовые гусли в руке.
Ончие смерти, стончие
губы,
Любимцы боеяти стран,
Отрупить поля могачи.
Удалецкий огонь
Сиротою ночей,
Не боится погонь
Вольный полк могачей.
И шишак пылает зарин,
Овца волков сыневи.
Голос Волги синевы
Полетел в ночные горы.
То свирелями войны
Просвистали бедогуры.
Негведь, зачем шишака
Красиво литою волною
Заслонил золотохарей
рун?
1922
МОРСКОЙ
БЕРЕГ
Выстрел отцел. Могилы
отцели.
Я волил быть цел, но
волны умчали от цели.
На небе был ясен приказ:
убегай!
Синяя степь рыбака
Билась о жизни бока.
Умчурное море и челн,
Где выстрел Онегиным
волн,
И волны смеялись над
смертью своей,
Летя в голубой отобняк,
Смеялися волны над
гробом.
Сваи Азбуки были вчера
Оцелованы пеной смертей.
В парчовом снегу идет
божестварь,
Илийного века глашатай.
Колосьями море летит на
ущерб,
Но косит колосья строгой
отмели серп.
Те падают в старую
тризну,
Очами из жемчуга
брызнув.
И сумрак времен
растолкать
Ночная промчалася кать.
Ончина кончины! Тутчина
кончины!
Прилетавли не сюда
Отшумели парусами,
Никогдавли навсегда.
Тотан, завывающий в
трубы
Ракушек морских
О скором приходе тотот.
Тотан, умирающий грубо,
И жемчуговеющий рот.
Слабыня мерцающих глаз,
Трупеет серебряный час.
Ончие зовы! Ончие стоны!
Этаны! Этаны!
Капоты такоты!
Утесы священных отот!
Отийцы! ототы! вы где?
Выстрелы слез вдалеке.
Этóт пролит на землю
мешок.
Пилы времен трупы людей
перепилили.
В кузне шумен перепел
«Или».
Тутобы с тотобой борьба,
Утесы могучих такот.
Камнеправды дикий топот
По вчерашним берегам.
Отун синевы замолчал…
Инь, волнуйся! Синь,
лети!
Бей, инея, о каменья!
Пегой радугой инес,
Пегим жемчугом каменьев
Бей и пой! вне цепей!
Тутырь замолчал
навсегда,
Одетый в потопы.
Приходы великих тихес
На пенье великой онели,
На пенье великих шумен.
Этóт каменеют утесы и
глыбы,
Как звери столетий
сидят,
Жрецов заседанье.
Этаны! Этаны,
проснитесь!
Выстрелы – высь травы!
Тутоты стоят черным
храмом морей.
Менавль пронесся по
волнам.
Синеет, инея, волна.
Ончие тучи неслись,
Онели свирели.
Хочет покой
Литься илийной рекой
Иливо, иливо, иливо
В глубинах залива.
1922
ОБЕД
Со смехом стаканы –
глаза!
Бьется игра мировая!
Жизни и смерти жмурки и
прятки.
Смерть за косынкой!
Как небо, эту шею бычью
Секач, как месяц,
озарял.
Человек
Сидит рыбаком у моря
смертей,
И кудри его, как
подсолнух,
Отразились в серебряных
волнах.
Выудил жизнь на полчаса.
Мощным берегом Волги
Ломоть лежит каравая.
Укором – утесом, чтобы
на нем
Старый Разин стоял,
Подымаясь как вал.
И в берег людей
Билась волна мировая.
Мяса образа
Над остовом рта.
Храмом голодным
Были буханки серого
хлеба.
Тучей
Смерти усталой волною
хлестали
О берег людей.
Плескали и бились
русалкой
В камни людей.
В тулупе набата
День пробежал.
В столицы,
Где пуль гульба, гуль
вольба,
Воль пальба,
Шагнуть тенью Разина.
1922
* * *
В столицах, где Волга
воль,
Воль гульба, гуль
вольба, пуль пальба
Черным торгом изгажена,
Блеснуть ночью Разина.
Скучно с игрушкой
Женского тела.
Буду пить свободу из
кружки.
С неба стерву сорвать,
С тех улиц, где
Бесстыдная смерть
приглашала детей
На кровать.
Глухие глухи, меткие
метки.
Нет людей, есть нож в
руке предка.
С красным кашлем во рту
Легкое чахоток,
Спотыкаясь, как осени
лист, сыпалось известкой.
Зовет небес доброту,
<Зовет как>
выстрелов родины
В каменной шубе
Старенькой звонницы
Набата ревущих ночей.
В тулупе колоколов,
<шевеля губами дó ста>,
Аловолосый бог освещал
<ночь> жаровней свобод.
Просто
Острогой длинных копий
Бил городскую добычу,
Длинных щук,
Тех, у кого
Нет ни копья.
Будешь? еще, еще!
Подавать за прошлое
счет?
Копья пальбы летели
Из охотничьих рук.
Смерчи смерти замерзли.
Сумрак
Труп ногою бодает, как
козлик.
Огнебны алых горючих
волос
Влезли на дыбы,
В жезле змею увидели
дабы.
Из мухи выросла пуха.
Или дурака валять –
Народ не воляй.
Было Эм, большое,
знакомое,
Морезорь венец
На темени трупева.
Пришло Пэ.
У обоих железа
Нáрочь.
Но зря
Свирепела морем смерти
Ноздря.
Бог,
Закутан седыней до ног,
Вставлял
Свой величавый слог
Длинных острог
В длинный спор о холопе,
В бабии речи, просил
слова.
Строкам рабства,
Жениху цепей
Быть целомудренной ночью
Белою спальней табунам
букв.
Воочью сегодня, воочью
Мирового равнебна волна
Пришла волновать,
Башнями трупа озоровать,
Щелкая,
И буквой ножа
Заменить буквы лени и
бабства,
Чтобы смысловое брюхо
Столетий вспороть,
Буквой вперед
Сменить стражу буквы
назад.
И эти в книге судьбы
опечатки
Бросить к шлему небес
боевые перчатки,
К забору <нрзб.> в
божией драке.
Всадник судьбы,
Мы не рабы!
1922
* * *
Хороший работник часов,
Я разобрал часы
человечества.
Стрелку судьбой поставил
верно.
Звездное небо из железа
и меди.
Вновь переделал все
времена,
Снова сложил зубцы и
колесики,
Гайки искусно ввинтил
моим долотом.
Тикают, точно и раньше.
Идут и ходят, как
прежде.
Ныне сижу гордый починкой
мозгов.
1922
* * *
Если я обращу человечество в часы
И покажу, как стрелка столетия движется,
Неужели из нашей времен полосы
Не вылетит война, как ненужная ижица?
Там, где род людей себе нажил почечуй,
Сидя тысячелетьями в креслах пружинной войны,
Я вам расскажу, что я из будущего чую,
Мои зачеловеческие сны.
Я знаю, что вы – правоверные волки.
Пятеркой ваших выстрелов пожимаю свои,
Но неужели вы не слышите шорох судьбы-иголки,
Этой чудесной швеи?
Я затоплю моей силой мысли потопом
Постройки существующих правительств,
Сказочно выросший Китеж
Открою глупости старой холопам.
И когда председателей земного шара шайка
Будет брошена страшному голоду зеленой коркой,
Каждого правительства существующая гайка
Будет послушна нашей отвертке.
И когда девушка с бородой
Бросит обещанный камень,
Вы скажете: «Это то,
Что мы ждали веками».
Часы человечества, тикая,
Стрелкой моей мысли двигайте!
Пусть эти вырастут самоубийством правительств и книгой –
те.
Будет земля бесповеликая!
Предземшарвеликая!
Будь ей песнь повиликою:
Я расскажу, что вселенная – с копотью спичка
На лице счета.
И моя мысль – точно отмычка
Для двери, за ней застрелившийся кто-то…
28 января 1922
* * *
Малая крысиная душа
больших городов,
Не утопаю ли я в них,
как в море?
Может быть, я утонул,
И это только котелок мой
Скачет по волнам,
Я, пишущий это?
<1922>
ОТКАЗ
Мне гораздо приятнее
Смотреть на звезды,
Чем подписывать
Смертный приговор.
Мне гораздо приятнее
Слушать голоса цветов,
Шепчущих: «Это он!» –
Склоняя головку,
Когда я прохожу по саду,
Чем видеть темные ружья
Стражи, убивающей
Тех, кто хочет
Меня убить.
Вот почему я никогда,
Нет, никогда не буду
ПРАВИТЕЛЕМ!
Январь 1922
* * *
1) Песнь
С отношением мысли к
слову
= 213
Ворвалась в ущелье,
Заставив взлететь шляпу
лесов, полями широкую.
2) Народу «два в
двадцать седьмой»
Вкопать растение рук
В плечо отсутствия рук.
Где заступ?
3) Бросить на рынок
образец 303.
Образец: тело коня,
грудь человека.
Повысить качество,
Удлинив количество.
Вести стада.
4) Земной шар –
главный склад
Моих мыслей –
Приписать к книге А.
5) Горло и
Голосовую связку соловья
Дать слонам сотых полей.
6) Девушкам 36-ого
раздела
Носить на плече
Соловья-растение,
Вросшего лапками
В тело.
7) Пятая столица
второго материка.
Удлинить зрение в 211.
Прицел: два прямых.
Январь 1922
* * *
Дикарей докарай!
Мысль, петлей захлестни
Коня голубого морей.
После себя полосни
Рёвами: рей!
1922
* * *
Солнца лучи в черном
глазу
У быка
И на крыле синей мухи,
Свадебной капли чертой
Мелькнувшей над ним.
1922
* * *
Ну, тащися, сивка
Шара земного.
Айда, понемногу.
Я запряг тебя
Сохой звездною,
Я стегаю тебя
Плеткой грезною.
Что пою о всём,
Тем кормлю овсом,
Я сорву кругом траву
отчую
И тебя кормлю, ею
потчую.
Не затем кормлю, –
Седину позорить:
Дéдину люблю
И хочу озорить!
Полной чашей торбы
Насыпаю овса,
До всеобщей борьбы
За полет в небеса.
Я студеной водою
Расскажу, где иду я,
Что великие числа –
Пастухи моей мысли.
Я затем накормил,
Чтоб схватить паруса,
Ведь овес тебе мил
И приятна роса.
Я затем сорвал
Сена доброго,
Что прочла душа, по
грядущему чтица, –
Что созвездья вот
подымается вал,
А гроза налетает, как
птица.
Приятель
белогривый, – знашь? –
Чья грива тонет в
снежных гóрах.
На тучах надпись «Наш»,
А это значит: готовлю
порох.
Ну, тащися, сивка, по
этому пути
Шара земного, –
сивка Кольцова, кляча Толстого.
Кто меня кличет из
Млечного Пути?
А? Вова?
В звезды стучится!
Друг! Дай пожму твое
благородное копытце!
2 февраля 1922
НЕ ШАЛИТЬ!
Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове!
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве!
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях – рысаках
Чтоб катались, глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешевке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки.
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть, буду петь
Доном – Волгою!
Я пошлю вперед
Вечеровые уструги.
Кто со мною – в полет?
А со мной – мои други!
Февраль 1922
* * *
Трата, и труд, и трение,
Теките из озера три!
Дело и дар – из озера
два!
Трава мешает ходить
ногам,
Отрава гасит душу и
стынет кровь.
Тупому ножу трудно
резать.
Тупик – это путь с
отрицательным множителем.
Любо идти по дороге
веселому,
Трудно и тяжко тропою
тащиться.
Туша, лишенная духа,
Труп неподвижный,
лишенный движения,
Труна – домовина для
мертвых,
Где нельзя шевельнуться,
–
Все вы течете из тройки.
А дело, добро – из озера
два.
Дева и дух, крылами
шумите оттуда же.
Два – движет, трется –
три.
«Трави ужи», –
кричат на Волге,
Задерживая кошку.
1922
* * *
К зеркалу подошел.
Я велик. Не во всякую дверь прохожу.
Я уравнил победы венок и листья стыда и военного срама.
Для славы морской дал простой и дешевый закон
(В заботе о бедных и нищих умом).
Мои уравнения сильнее морских крепостей из железа
плавучего,
Островов из железа, где плещется смерть в черном кружеве чугунных
цепей.
В острой осоке раскрашенных труб, в паутине снастей для
бурь паука,
Где певчие птицы щебечут чугунной пальбой,
Где выстрел из мглы – бормотанье утренней славки
Белых от утра болот.
И если плавучая крепость, громада морская,
Морской утюг, чей (бритвой!) нос громады бреет бурь,
Собаки послушнее, хорошо выстеганной,
На голос идет господина, ложится в ногах, –
Плуг моря <упругий>
Гнет повороты дороги, кладет и туда и сюда комья бурь,
Как лемех сохи кладет пласты чернозема
Так, как <хочет его господин с бледным лбом>,
От простого нажима руки господина.
Я застегиваю перчатку столетий.
Запонкой перемены знака
Сменяю событий узор и цвета,
Ежели в энном ряду
Усядутся в кресло два
Вместо трех.
1922
* * *
Старую Маву древней
Галиции
Сёдни увидел в столице
я.
Выщерил на небо плотник
Азбуку каменных слов,
Зубы ночного бревна.
Месяц – в засаде
охотник,
Тянется с неба слюна.
Голод, соси старой воблы
ком!
Черным набором за
облаком
Вылезла черная тройка.
Это не ливень полей,
Это не улиц небом
попойка:
Выросла на небе тройка.
Темной маны Водолей
Вырос и вылез,
Где улицы раньше
резвились.
Вещий, смотри:
Это же три
Быстро шагает ногой
скорохода
По облакам небосвода.
1922
* * *
Она удала и лиха,
Она красою спорит с
женами,
Ее живые потроха
Часами смотрят
обнаженными.
Кишки подобно небосводу
Свершают медленный
полет.
И, созерцая звезд
природу,
Гоня по жилам красноход,
Творил сердечной жизни
год
И умной – радостей
свободу.
И снеговая крышка снята,
Чтоб небеса вращались
тела,
А Мава, бешена и свята,
Вновь на свидание
летела.
<1922>
* * *
Я призываю вас шашкой
Дотронуться до рубашки.
Ее нет.
Шашкой сказать: король
гол.
То, что мы сделали пухом
дыхания,
Я призываю вас сделать
железом.
15 февраля 1922
* * *
Участок – великая вещь!
Это – место свиданья
Меня и государства.
Государство напоминает,
Что оно все еще
существует
1922
* * *
Подул
И государства пали.
У дул
Глаза в опале.
1922
* * *
У меня нет государевой
шляпы,
У меня нет государевых
бот.
Небо светлое – шляпа
моя,
Земля серая – обувь моя.
1922
* * *
Мне мало надо:
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!
1922 (1912)
* * *
Не чертиком масленичным
Я раздуваю себя
До писка смешного
И рожи плаксивой
грудного ребенка.
Нет, я из братского
гроба
<И похорон>
Колокол Воли.
Руку свою подымаю
Сказать про опасность.
Далекий и бледный
Мною указан вам путь,
А не большими кострами
Для варки быка
На палубе вашей,
Вам знакомых и близких.
Да, я срывался и падал,
Тучи меня закрывали
И закрывают сейчас.
Но не вы ли падали позже
<И гнали память крушений>,
В камнях
<невольно> лепили
Тенью земною меня?
За то, что напомнил про
звезды
И был сквозняком быта
этих голяков,
Не раз вы оставляли меня
И уносили мое платье,
Когда я переплывал
проливы песни,
И хохотали, что я гол.
Вы же себя раздевали
Через несколько лет,
Не заметив во мне
Событий вершины,
Пера руки времен
За думой писателя.
Я одиноким врачом
В доме сумасшедших
Пел свои песни –
лекарства.
1922
* * *
И позвоночные хребты
Высоких замков – книг.
За населенные страницы
Листы стеклянных деревень.
Здесь гóрода живые книги
Ощерили книгой листы
Высоких замков –
плоскостей.
Стояли тыла книги
корешком,
Где грозовые битюги
Махали синих молний
облаком.
О рова <н>рав и
нравов рава!
И люди, сложены в стога
людей,
Лежали тесно мертвым
сеном.
В стеклянные овраги
переулков
На игры звали баладеи.
Весь город без веснушек
стен.
Листы людьми жилые,
Стеклянная пряжа жилищ.
Чтоб люди не
морщинились,
Для складок толп –
порядка утюги.
О полки с книгами, где
имя писателя – звук
И общий труп – читатель
этой книги!
1922
БУДУЩЕЕ
Если ветер придет
целовать,
Расскажу, что кровь
запеклась,
Что присохла к седым
волосам.
И парой свинцовых
жемчужин из глаз
Я спрошу: «Как вас
звать?»
И будет более плача,
Чем в неделю дней
мясопуста.
А бровь черкнет крылом
грача,
Созвездие бешенством
пестуя.
Это были прекрасные
масти,
Снежные, черные и
золотые,
Это конница девушек
мести
Летела, летит, от орудия
тая.
Загорелись в глазах
небоскребы,
Искавшие к облаку тропы.
Алым снегом сиявшие губы
Глодали далекие трупы.
И за кустарник поднятых
рук
Скачет и скачет белый
конь.
«Весною цветами, –
вымолвил рок, –
Оседланный съест вас
скакун».
1922
* * *
Наполнив красоту
здоровьем,
Ступает смерть по
образам
И, точно нож над шеею
воловьей,
Сверкнет железом над
народами
И смотрит синими
свободами.
Узда, сорви коню уста,
Он встанет дико на дыбы
Махать неделей перестав,
Ты успокоился дабы.
Мигала могила у кладбищ.
Как моль летит на пламя
свеч,
Лечу в ночное Бога око
И вижу всадник, белый
гад, бишь.
Конь лижет трупы
Красным языком огня.
<1922>
* * *
Где пялятся в стекла
харчи,
Личико смерти закрыто
повязкой харчевни.
А жизнь завязала
смеющийся лик
Сугробами мертвой
деревни.
Вымерли все – до
единого!
1922
* * *
Народ влачил свои судьбы
по Волге,
Суда судьбы и узкую
веревку
Широкой лямкой
народовластья заменил.
Потом же львиный царепад
Листы у жизни оголил,
И часто, часто невпопад
Народ потоки крови лил.
Кто юноша, чей в черепе
не сросся шов, –
Он бросил смуглое яйцо
И умер, точно Балмашов,
Закрывши белое лицо?
Зачем свободе стремена
И седел твердая рука?!
Летят весною семена
И ливень ржи сквозь
облака.
И сказка имени царя
Рассказана секире.
И вот женою дикаря
Над мерзлою землей
Сибири
Боса обуздываешь годы,
Верхом сидишь на камне
бивня
И в дни суровой непогоды
Нагая режешь струи
ливня.
И черный мамонт белым
бивнем
Грозит неведомо кому,
А на селе сибирским
пивнем
Воспето солнце:
ку-ка-ку!
Над мерзлою землей Оби
Ее глаза темны и в злобе
И вьется бешено коса,
Чтоб упадали пояса.
1922
* * *
Волга! Волга!
Ты ли глаза-трупы
Возводишь на меня?
Ты ли стреляешь глазами
Сел охотников за детьми,
Исчезающими вечером?
Ты ли возвела мертвые
белки
Сел самоедов, обреченных
уснуть,
В ресницах метелей,
Мертвые бельма своих
городов,
Затерянные в снегу?
Ты ли шамкаешь лязгом
Заколоченных деревень:
Жителей нет – ушли,
Речи ведя о свободе.
Мертвые очи слепца
Ты подымаешь?
Как! Волга, матерью,
Бывало, дикой волчицей
Щетинившая шерсть,
Когда смерть
приближалась
К постелям детей, –
Теперь сама пожирает
трусливо детей,
Их бросает дровами в
печь времени?
Кто проколол тебе очи?
Скажи, это ложь!
Скажи, это ложь!
За пятачок построчной
платы!
Волга, снова будь
Волгой!
Бойко, как можешь,
Взгляни в очи миру!
Глаждане города голода,
Граждане голода города,
Москва, остров сытых
веков,
В волнах голода, в море
голода
Помощи парус взвивай!
Дружнее удары гребцов!
1922
* * *
Здесь я бродил
очарованный,
Здесь я бродил
осажденный
Печатного слова сворой
собак,
Мечтавших уклюнуть мое
голубое бедро.
Я был единственной
скважиной,
Через которую будущее
падало
В России ведро.
Мое опьянение собой
Было для завтра
водосточной трубой,
Для завтрашней корзины
слез.
Вдали, <в окне>
ночей, стоял никто.
Что меня грызло и
мучило, – будет то.
Диким псом
Пробегаю священной
тропой
Среди старых морей
великанов
Звездною слежкой,
Освещаемый звездной
ночлежкой.
О, прекрасные черные
нары!
<1922>
* * *
Как ты красив, с лицом
злодея.
– Потише,
тише! – замолчи!
Какая милая затея
Была схватиться за мечи!
Какая страсть, какая
жуть!
Железный луч рукой
держу.
О, смерти острые лучи!
Мечом, не взором, чье-то
око
Зажглося умно и жестоко
Мне прямо в грудь.
1922
* * *
Крученых!
Помнишь, мы вместе
грызли, как мыши,
Непрозрачное время «сим
победиши»?
Вернее, что грыз я один!
Товарищи!
Как то-с: кактус, осени
хорунжие,
Линь, лань, лун…?
1922
ВСЕМ
Есть письма – месть.
Мой плач готов,
И вьюга веет хлопьями,
И носятся бесшумно духи.
Я продырявлен копьями
Духовной голодухи,
Истыкан копьями голодных
ртов.
Ваш голод просит есть.
И в котелке изящных чум
Ваш голод просит пищи –
Вот грудь надармака!
И после упадаю, как
Кучум
От копий Ермака.
То голод копий проколоть
Приходит рукопись
полоть.
Ах, жемчуга с любимых
мною лиц
Узнать на уличной
торговке!
Зачем я выронил эту
связку страниц?
Зачем я был чудак
неловкий?
Не озорство озябших
пастухов –
Пожара рукописей палач,
–
Везде зазубренный секач
И личики зарезанных
стихов.
Все, что трехлетняя
година нам дала,
Счет песен сотней
округлить,
И всем знакомый круг
лиц,
Везде, везде зарезанных
царевичей тела,
Везде, везде проклятый
Углич!
1922
* * *
Пускай же крепко помнят
те, кто
Проводят в праздниках
свой час,
Что умирал на плахе
некто –
Московский Спас
1922
* * *
Торгаш, торгаш,
Умри бесстыдно,
Запрятав в крючьях своих
пальцев
Листы украденных поэм.
1922
* * *
Дело ваше, боги,
Что вы сделали нас
смертными.
А мы за это пустим
Отравленную стрелу
грусти.
Лук здесь.
1922
* * *
Я видел, бабр сидел у
рощи
И с улыбкой дышал в
ствол свирели.
Ходили, как волны,
звериные мощи
И надсмешкой взоры
горели.
И с наклоном изящным главы
Ему говорила изящная
дева.
Она говорила: «О бабры и
львы!
Вам не хватает искусства
напева».
1922 (1912)
* * *
Жестяной подсказчик –
Прок,
Золотое перо
И с куревом ящик.
Одетый в белый пух,
Сей мученик людей
кровавого столетья –
Ушей лопух –
Опутан нетью, свисает
плетью.
Перо писателя
Из заячьей России,
Бежавшей из окопа
И пушечного жерла,
Из заячьей чернильницы,
Чье горло перекушено,
Сейчас сломается.
Столетьем-волком,
Столетьем-мамайцем
Подымается.
<1922>
* * *
Русские десять лет
Меня побивали каменьями.
И все-таки я подымаюсь,
встаю,
Как каменный хобот
слона.
Я точно дерево дрожу под
времени листьями
И смотрю на вас глазами
в упор,
И глаза мои струят одно
только слово.
Из глаз моих на вас
льется прямо звездный ужас.
Жестокий поединок.
И я встаю, как призрак
из пены.
Я для вас звезда.
Даже когда вы украли мои
штаны
Или платок,
И мне нечем
сморкаться, – не надо смеяться.
Я жесток, как звезда
Века, столетий.
Двойку бури и кол
подводного камня
Ставит она моряку за
незнание,
За ошибку в задаче, за
ленивую помощь
Найти верный угол
Бега по полю морей
И сверкнувшего сверху
луча.
Блеснувшее выстрелом
чело,
Я далек и велик и
неподвижен.
Я буду жестоким, не
умирая.
А умерев, буду качаться
на волнах зарницей,
Пока не узнаете,
Что отвращая лик парусов
От укора слабого взгляда
луча,
Вы, направя грудь
парусов
На подводные камни,
Сами летите разбиться
Всем судном могучим.
Чем судно громаднее,
Тем тяжелее звезда.
1922
* * *
Еще раз, еще раз!
Я для вас звезда!
Горе моряку, взявшему
Неверный угол своей
ладьи и звезды:
Он разобьется о камни и
подводные мели.
Горе и вам,
Взявшим
Неверный угол сердца ко
мне:
Вы разобьетесь о камни!
И камни будут
надсмехаться
Над вами, как вы
надсмехались
Надо мной!
1922
ЕВГЕНИЮ
СПАССКОМУ
Так, душу обмакнув
В цвет розово-телесный,
Пером тончайшим
выводить.
Как бисер, паучки
блестят водою пресной.
Ты кистью, я пером
С тобой вдвоем,
И воробей подслушивает
мысли
Летунчики, летящие за
выси.
И мы вдвоем, и голубой и
карый,
Под кровлею одной, земли
пророки,
Ловили до зари руками
рока токи.
Ты Евский, я Хлебной.
Так хорошо вдвоем
Ловить лучи зари и
солнца блестки днем.
Лежу я на твоем ковре
Тулупчик мой со мной, на
мне.
И синь небес над
головой.
Лазурью дышишь ты,
Я ж слышу волчий вой
Пустой, косой,
Такой безбрежный.
Май 1922
* * *
– Святче божий!
Старец, бородой сед!
Ты скажи, кто ты?
Человек ли еси,
Ли бес?
И что – имя тебе?
И холмы отвечали:
Человек ли еси,
Ли бес?
И что – имя тебе?
Молчал.
Только нес он белую
книгу
Перед собой
И отражался в синей
воде.
И стояла на ней
глаголица старая.
И ветер, волнуя бороду,
Мешал идти
И несть книгу.
А стояло в ней:
«Бойтесь трех ног у
коня,
Бойтесь трех ног у
людей!»
– Старче божий!
Зачем идешь?
И холмы отвечали:
– Зачем идешь?
И какого ты
роду-племени,
И откуда – ты?
– Я оттуда, где
двое тянут соху,
А третий сохою пашет,
Только три мужика в
черном поле!
Да тьма воронов.
Вот пастух с бичом,
В узлах чертики –
От дождя спрятались.
Загонять коров помогать
ему они будут.
Май-июнь 1922