Посвящаю эту книгу
памяти Некрасова.
Что
ни год – уменьшаются силы.
Ум ленивее, кровь холодней...
Мать-отчизна! Дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
Но желал бы я знать, умирая,
Что стоишь ты на верном пути,
Что твой пахарь, поля засевая,
Видит ведренный день впереди;
Чтобы ветер родного селенья
Звук единый до слуха донес,
Под которым не слышно кипенья
Человеческой крови и слез.
Н.А. Некрасов.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Да,
и жемчужные зори, и кабаки, и буржуазная келья, и надзвездная высота, и
страдания пролетария – все это объекты художественного творчества. Жемчужная
заря не выше кабака, потому что то и другое в художественном изображении –
символы некой реальности: фантастика, быт, тенденция, философическое размышление
предопределены в искусстве живым отношением художника. И потому-то д е й с т в
и т е л ь н о с т ь всегда выше искусства; и потому-то художник – прежде всего
ч е л о в е к. Но чтобы жизнь была действительностью, а не хаосом
синематографических ассоциаций, чтобы жизнь была жизнью, а не прозябанием,
необходимо служение вечным ценностям; такими ценностями могут быть и идеальные
стремления нашего духа, и неизменность в переживании факторов реального бытия –
и заря, и келья – символы ценностей, если художник вкладывает в них свою душу;
то, что создает из случайного переживания, мысли или конкретного факта
ценность, есть долг. Основные ценности не могут меняться, меняется форма их:
идти к этим ценностям – долг человека, а потому и художника. Долг пусть и
формален, взятый безотносительно к жизни; жизнь хаотична и бессмысленна, не
оформленная определенным волевым устремлением, соединение долга с жизнью – вот
ценность. Своеобразное соединение художественного переживания (объект этого
переживания безразличен) с внутренним велением долга определяет путь художника,
создает из него символиста: х у д о ж н и к
в с е г д а с и м в о л и с т; с
и м в о л в с е г д а р е а л е н (в каких бы образах ни выражался
он); символизм – всегда есть показатель того, что формой образа художник
указывает нам на свой сокровенный, незабываемый путь; эзотеризм присущ
искусству: под м а с к о й (эстетической формой) таится указание на то, что
самое искусство есть один из путей достижения высших целей. В высочайшей тайне
своей, укрытой под эстетикой, художник о п я т ь, в т о р и ч н о возвращается к людям: и
потому-то в заявлении художника о своем праве быть свободным кроется огромная
тяжесть ответственности: и если он восстает против той или иной формы
символизации ценностей, то вовсе не потому, что не верит в ценности: художник
может нам казаться кощунственным, когда он называет идолами наших богов: но
если он назовет идолом и свое божество, то «п о с л е д н е е к о щ у н с т в о» ему не простится; тут он
перестает быть человеком, тут он не символист, не реален он. Тут мы ему не
прощаем, потому что «н е в о и м я
с в о е» мы приближаемся к нему, «н е
в о и м я с в о е» он зовет нас: нас соединяет с ним
общий путь, общий долг, к а к л ю д е й.
Теперь,
когда понятие о свободе и долге, искусстве и жизни, молитве и кощунстве,
символизме и реализме, заре и кабаке перепутались, я считаю нужным сказать эти
простые слова о том, что я требую от искусства, чего жду от художника и как
понимаю символизм.
В
предлагаемом сборнике собраны скромные, незатейливые стихи, объединенные в
циклы; циклы в свою очередь связаны в одно целое: целое – беспредметное
пространство, и в нем оскудевающий центр России. Капитализм еще не создал у нас
таких центров в городах, как на Западе, но уже разлагает сельскую общину; и
потому-то картина растущих оврагов с бурьянами, деревеньками – живой символ
разрушения и смерти патриархального быта. Эта смерть и это разрушение широкой
волной подмывают села, усадьбы; а в городах вырастает бред капиталистической
культуры.
Лейт-мотив
сборника определяет невольный пессимизм, рождающийся из взгляда на современную
Россию (пространство давит, беспредметность страшит – вырастают марева:
горе-гореваньице, осинка, бурьян и т.д.). Спешу оговориться: преобладание
мрачных тонов в предлагаемой книге над светлыми вовсе не свидетельствуют о том,
что автор – пессимист.
В
свой сборник я поместил до 40 еще ненапечатанных стихотворений, а также до 20
стихотворений значительно переработанных с точки зрения основного лейт-мотива,
как то: «Поповна», «Телеграфист», «Бурьян», «Каторжник», «Осинка» и мн. др.
Сюда
не вошли почти все стихотворения 1907 года, а также ряд стихотворений 1908
года, как не согласные с идеей сборника.
Считаю
нужным заметить, что в «Пепле» собраны наиболее доступные по простоте
произведения мои, долженствующие составить подготовительную ступень к
«Симфониям»; и что смысл моих переживаний в данной книге периферичен по
отношению к «Симфониям» особенно к «Кубку Метелей», единственной книге, которой
я более или менее доволен, и для понимания которой надо быть немного
«эзотериком». Брань, которой встретила критика мою книгу, и непонимание ее со
стороны лиц, сочувствовавших доселе моей литературной деятельности, – все это
укрепляет меня в мысли, что оценка этого произведения (окончательное осуждение
или признание) в будущем: судить можно то, что понимаешь, а наиболее
сокровенные символы души требуют вдумчивого отношения со стороны критиков:
неудивительно, что произведение, выношенное годами, они встретили только как
забавный парадокс.
Автор