А меж тем огонь
безумный
И глухой, и
многошумный,
Все горит.
Эдгар По
Leaping higher, higher, higher...
Е. А. Рое
КИНЖАЛЬНЫЕ СЛОВА
I will speak daggers.
Hamlet
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя –
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов,
И предсмертных восклицаний!
ПОЛНОЧЬ И СВЕТ
Полночь и свет знают свой час.
Полночь и свет радуют нас.
В сердце моем – призрачный свет.
В сердце моем – полночи нет.
Ветер и гром знают свой путь.
К лону земли смеют прильнуть.
В сердце моем буря мертва.
В сердце моем гаснут слова.
Вечно ли я буду рабом?
Мчитесь ко мне, буря и гром!
Сердце мое, гибни в огне!
Полночь и свет, будьте во мне!
СЛОВО ЗАВЕТА
Oh hombre! pregunta á los brutos
irracionales, que ellos te enseñarán...
Diego de Estella
О, человек, спроси зверей,
Спроси безжизненные тучи!
К пустыням вод беги скорей,
Чтоб слышать, как они певучи!
Беги в огромные леса,
Взгляни на сонные растенья,
В чьей нежной чашечке оса
Впивает влагу наслажденья!
Им ведом их закон, им чуждо
заблужденье.
Зачем же только ты один
Живешь в тревоге беспримерной?
От колыбели до седин
Ты каждый день – другой, неверный!
Зачем
сегодня, как вчера,
Ты восклицанье без ответа?
Как тень от яркого костра,
Ты в ночь бежишь от места света,
И чаща вкруг тебя безмолвием
одета.
Проникни силою своей
В язык безмолвия ночного!
О, человек, спроси зверей
О цели странствия земного!
Ты каждый день убийцей был
Своих же собственных мечтаний,
Ты дух из тысячи могил, –
Живи, как зверь, без колебаний! –
И в смерти будешь жить, как остов
мощных зданий!
МОРСКОЙ
РАЗБОЙНИК
Есть серая птица морская с
позорным названьем – глупыш.
Летит она вяло и низко, как будто
бы спит, – но, глядишь,
Нависши уродливым телом над
быстро сверкнувшей волной,
Она увлекает добычу с блестящей
ее чешуей.
Она увлекает добычу, но дерзок,
красив, и могуч,
Над ней альбатрос длиннокрылый,
покинув возвышенность туч,
Как камень, низринутый с неба,
стремительно падает ниц,
При громких встревоженных криках
окрест пролетающих птиц.
Ударом свирепого клюва он рыбу
швырнет в пустоту,
И, быстрым комком промелькнувши,
изловит ее налету,
И, глупую птицу ограбив, он
крылья расправит свои,
И виден в его уже клюве блестящий
отлив чешуи. –
Морской и воздушный разбойник,
тебе я слагаю свой стих,
Тебя я люблю за бесстыдство
пиратских порывов твоих.
Вы, глупые птицы, спешите, ловите
сверкающих рыб,
Чтоб метким захватистым клювом он
в воздухе их перешиб!
КАК ИСПАНЕЦ
Как Испанец, ослепленный верой в
Бога и любовью,
И своею опьяненный и чужою
красной кровью,
Я хочу быть первым в мире, на
земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною
созданных везде.
Я, родившийся в ущельи, под
Сиэррою-Невадой,
Где лишь коршуны кричали за
утесистой громадой,
Я хочу, чтоб мне открылись
первобытные леса,
Чтобы заревом над Перу
засветились небеса.
Меди, золота, бальзама,
бриллиантов, и рубинов,
Крови, брызнувшей из груди
побежденных властелинов,
Ярких зарослей коралла,
протянувшихся к лучу,
Мной отысканных пределов жарким
сердцем я хочу.
И, стремясь от счастья к счастью,
я пройду по океанам,
И в пустынях раскаленных я
исчезну за туманом,
Чтобы с жадной быстротою Аравийского
коня
Всюду мчаться за врагами под
багряной вспышкой дня.
И, быть может, через годы,
сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю, разгоню,
как привиденья,
Но и в час переддремотный, между
скал родимых вновь,
Я увижу Солнце, Солнце, Солнце, красное,
как кровь.
КРАСНЫЙ ЦВЕТ
Быть может, предок мой был
честным палачом:
Мне маки грезятся, согретые
лучом,
Гвоздики алые, и, полные угрозы,
Махрово-алчные, раскрывшиеся
розы.
Я вижу лилии над зыбкою волной:
Окровавленные багряною Луной,
Они, забыв свой цвет,
безжизненно-усталый,
Мерцают сказочно окраской
ярко-алой,
И с сладким ужасом, в застывшей
тишине,
Как губы тянутся, и тянутся ко
мне.
И кровь поет во мне... И в
таинстве заклятья
Мне шепчут призраки: «Скорее! К
вам в объятья!
Целуй меня... Меня!.. Скорей...
Меня... Меня!..»
И губы жадные, на шабаш свой
маня,
Лепечут страшные призывные
признанья:
«Нам все позволено... Нам в мире
нет изгнанья...
Мы всюду встретимся... Мы нужны
для тебя...
Под красным Месяцем, огни лучей
дробя,
Мы объясним тебе все бездны
наслажденья,
Все тайны вечности и смерти и
рожденья».
И кровь поет во мне. И в зыбком
полусне
Те звуки с красками сливаются во
мне.
И близость нового, и тайного
чего-то,
Как пропасть горная, на склоне
поворота,
Меня баюкает, и вкрадчиво зовет,
Туманом огненным окутан небосвод,
Мой разум чувствует, что мне, при
виде крови,
Весь мир откроется, и все в нем
будет внове,
Смеются маки мне, пронзенные
лучом...
Ты слышишь, предок мой? Я буду
палачом!
Я СБРОСИЛ ЕЕ
Я сбросил ее с высоты,
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь – как
виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привиденье,
Тебя я страшнее – живой,
О, тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья.
Ты больше не будешь врагом...
Так помни, мой друг: Д о с в и д а н ь я!
СКИФЫ
Мы блаженные сонмы свободно
кочующих Скифов,
Только воля одна нам превыше
всего дорога.
Бросив замок Ольвийский с его
изваяньями грифов,
От врага укрываясь, мы всюду
настигнем врага.
Нет ни капищ у нас, ни богов,
только зыбкие тучи
От востока на запад молитвенным
светят лучом.
Только богу войны темный хворост
слагаем мы в кучи,
И вершину тех куч украшаем
железным мечом.
Саранчой мы летим, саранчой на
чужое нагрянем,
И бесстрашно насытим мы алчные
души свои.
И всегда на врага тетиву без
ошибки натянем,
Напитавши стрелу смертоносною
желчью змеи.
Налетим, прошумим, и врага
повлечем на аркане,
Без оглядки стремимся к другой
непочатой стране.
Наше счастье – война, наша верная
сила – в колчане,
Наша гордость – в незнающем
отдыха быстром коне.
В ГЛУХИЕ ДНИ
Предание
В глухие дни Бориса Годунова,
Во мгле Российской пасмурной
страны,
Толпы людей скиталися без крова,
И по ночам всходило две луны.
Два солнца по утрам светило с
неба,
С свирепостью на дольный мир
смотря.
И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба!
Хлеба!»
Из тьмы лесов стремился до царя.
На улицах иссохшие скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот, – озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.
Гроба, отяжелевшие от гнили,
Живым давали смрадный адский
хлеб,
Во рту у мертвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный
вертеп.
От бурь и вихрей башни
низвергались,
И небеса, таясь меж туч тройных,
Внезапно красным светом
озарялись,
Являя битву воинств неземных.
Невиданные птицы прилетали,
Орлы царили с криком над Москвой,
На перекрестках, молча, старцы
ждали,
Качая поседевшей головой.
Среди людей блуждали смерть и
злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из
гроба,
В Отрепьева свой дух переселя.
ОПРИЧНИКИ
Когда опричники, веселые, как
тигры,
По слову Грозного, среди толпы
рабов,
Кровавые затеивали игры,
Чтоб увеличить полчище гробов, –
Когда невинных жгли и рвали по
суставам,
Перетирали их цепями пополам,
И в добавленье к царственным забавам,
На жен и дев ниспосылали срам, –
Когда, облив шута горячею водою,
Его добил ножом освирепевший
царь, –
На небесах, своею чередою,
Созвездья улыбалися как встарь.
Лишь только эта мысль в душе
блеснет случайно,
Я слепну в бешенстве, мучительно
скорбя.
О, если мир – божественная тайна,
Он каждый миг – клевещет на себя!
СМЕРТЬ ДИМИТРИЯ
КРАСНОГО
Предание
Нет, на Руси бывали чудеса,
Не меньшие, чем в отдаленных
странах.
К нам также благосклонны Небеса,
Есть и для нас мерцания в туманах.
Я расскажу о чуде старых дней,
Когда, опустошая нивы, долы,
Врываясь в села шайками теней,
Терзали нас бесчинные Монголы.
Жил в Галиче тогда несчастный
князь,
За красоту был зван Димитрий
Красный.
Незримая меж ним и Небом связь
В кончине обозначилась ужасной.
Смерть странная была ему дана.
Он вдруг, без всякой видимой
причины,
Лишился вкуса, отдыха и сна,
Но никому не сказывал кручины.
Кровь из носу без устали текла.
Быть приобщен хотел Святых он
Таин,
Но страшная на нем печать была:
Вкруг рта – все кровь, и он
глядел – как Каин.
Толпилися бояре, позабыв
Себя – пред ликом горького
злосчастья.
И вот ему, молитву сотворив,
Заткнули ноздри, чтобы дать
причастье.
Димитрий успокоился, притих,
Вздохнув, заснул, и всем казался
мертвым.
И некий сон, но не из снов
земных,
Витал над этим трупом распростертым.
Оплакали бояре мертвеца,
И крепкого они испивши меда,
На лавках спать легли. А у
крыльца
Росла толпа безмолвного народа.
И вдруг один боярин увидал,
Как, шевельнул чуть зримо
волосами,
Мертвец, покров содвинув, тихо
встал, –
И начал петь с закрытыми глазами.
И в ужасе, среди полночной тьмы,
Бояре во дворец народ впустили.
А мертвый, стоя, белый, пел
псалмы,
И толковал значенье Русской были.
Он пел три дня, не открывая глаз,
И возвестил грядущую свободу,
И умер как святой, в рассветный
час,
Внушая ужас бледному народу.
СКОРПИОН
Сонет
Я окружен огнем кольцеобразным,
Он близится, я к смерти
присужден, –
За то, что я родился безобразным,
За то, что я зловещий скорпион.
Мои враги глядят со всех сторон,
Кошмаром роковым и неотвязным, –
Нет выхода, я смертью окружен,
Я пламенем стеснен многообразным.
Но вот, хоть все ужасней для меня
Дыханья неотступного огня,
Одним порывом полон я,
безбольным.
Я гибну. Пусть. Я вызов шлю
судьбе.
Я смерть свою нашел в самом себе.
Я гибну скорпионом – гордым,
вольным.
* * *
Я люблю далекий след – от весла,
Мне отрадно подойти – вплоть до
зла,
И его не совершив – посмотреть,
Как костер, вдали, за мной –
будет тлеть.
Если я в мечте поджег – города,
Пламя зарева со мной – навсегда.
О, мой брат! Поэт и царь –
сжегший Рим!
Мы сжигаем, как и ты – и горим!