Procul recedant somnia
Et noctium phantasmata...
S. Ambrosius
Прочь да
отступят виденья
И привиденья
ночей!
Св. Амвросий
* * *
I had а dream...
Lord Byron
Я видел сон, не все в
нем было сном,
Воскликнул Байрон в
черное мгновенье.
Зажженный тем же
сумрачным огнем,
Я расскажу, по силе
разуменья,
Свой сон, – он тоже не
был только сном.
И вас прося о милости
вниманья,
Незримые союзники мои,
Лишь вам я отдаю
завоеванье,
Исполненное мудростью
Змеи.
Но слушайте мое
повествованье.
Мне грезилась безмерная
страна,
Которая была когда-то
Раем;
Она судьбой нам всем
была дана,
Мы все ее, хотя отчасти,
знаем,
Но та страна проклятью
предана.
Ее концы, незримые
вначале,
Как стены обозначилися
мне,
И видел я, как, полные
печали,
Дрожанья звезд в
небесной вышине,
Свой смысл поняв, навеки
отзвучали.
И новое предстало предо
мной.
Небесный свод, как
потолок, стал низким;
Украшенный игрушечной
Луной
Он сделался до
отвращенья близким,
И точно очертился круг
земной.
Над этой ямой, вогнутой
и грязной,
Те сонмы звезд, что я
всегда любил,
Дымилися, в игре
однообразной,
Как огоньки, что бродят меж
могил,
Как хлопья пакли, массой
безобразной.
На самой отдаленной
полосе,
Что не была достаточно
далекой,
Толпились дети, юноши –
и все
Толклись на месте в
горести глубокой,
Томилися, как белка в
колесе.
Но мир Земли и сочетаний
звездных,
С роскошеством дымящихся
огней,
Достойным балаганов
затрапезных,
Все делался угрюмей и
тесней,
Бросая тень от стен до
стен железных.
Стеснилося дыхание у
всех,
Но многие еще просвета
ждали
И, стоя в склепе
дедовских утех,
Друг друга в чадном дыме
не видали,
И с уст иных срывался
дикий смех.
Но, наконец, всем в Мире
стало ясно,
Что замкнут Мир, что он
известен весь,
Что как желать не быть
собой – напрасно,
Так наше Там – всегда и
всюду Здесь,
И Небо над самим собой
не властно.
Я слышал вопли: «Кто
поможет? Кто?»
Но кто же мог быть
сильным между нами!
Повторный крик звучал:
«Не то! Не то!»
Ничто смеялось,
сжавшись, за стенами, –
Все сморщенное страшное
Ничто!
И вот уж стены
сдвинулись так тесно,
Что груда этих стиснутых
рабов
В чудовище одно слилась
чудесно,
С безумным сонмом ликов
и голов,
Одно в своем различьи
повсеместно.
Измучен в подневольной
тесноте,
С чудовищной Змеею липко
скован,
Дрожа от омерзенья к
духоте,
Я чувствовал, что ум мой
заколдован,
Что нет конца уродливой
мечте.
Вдруг, в ужасе,
незнаемом дотоле,
Я превратился в главный
лик Змеи,
И Мир – был мой, я – у
себя в неволе.
О, слушайте, союзники
мои,
Что сделал я в
невыразимой боли!
Все было
серно-иссиня-желто.
Я развернул мерцающие
звенья,
И, Мир порвав, сам
вспыхнул, – но зато,
Горя и задыхаясь от мученья,
Я умертвил ужасное
Ничто.
Как сонный мрак пред
властию рассвета,
Как облако пред чарою
ветров,
Вселенная, бессмертием
одета,
Раздвинулась до самых
берегов,
И смыла их – и дальше –
в море Света.
Вновь манит Мир
безвестной глубиной,
Нет больше стен, нет
сказки жалко-скудной,
И я не Змей,
уродливо-больной,
Я – Люцифер
небесно-изумрудный,
В Безбрежности,
освобожденной мной.