ОБЛАКО
Прохладу дождей, и с
ручьев и с морей,
Я несу истомленным цветам,
В удушливый день
мимолетную тень
Я даю задремавшим листам.
Живую росу на крылах я
несу,
Пробуждаю ей почки от сна,
Меж тем как легли они к
груди земли,
Пока пляшет вкруг солнца она.
Бичующий град моей
дланью подъят,
Я под гром, как цепом, молочу,
Белеет вокруг зеленеющий
луг,
Брызнет дождь, – и опять я молчу.
В горах с высоты сею
снег на хребты,
И гигантские сосны дрожат;
Всю ночь на снегах я
покоюсь в мечтах,
И с грозой обнимаюсь, как брат.
На башне моей средь
воздушных зыбей
Блещет молнии пламенный щит,
И скованный гром ворчит
пред дождем,
То умолкнет, то вновь зарычит;
Над гладью земной, над
морской глубиной,
Я плыву в нежном пурпуре дня.
И молний полет все
вперед и вперед
Увлекает как кормчий меня;
Над цепью холмов, над
семьей ручейков,
Над пространством озер и полей,
Мой кормчий спешит, и
спешит, и бежит,
Разжигает порывы огней,
Под небом родным
улыбаюсь я с ним
И внимаю потокам дождей.
Кровавый восход,
вырастая, плывет,
Возродитель земли и воды.
Горит его взор, как
ночной метеор, –
Гаснет свет предрассветной звезды;
На спину ко мне он
вспрыгнет весь в огне,
И расширятся крылья его: –
На камни скалы так
садятся орлы,
Затаивши в груди торжество.
А в час как закат свой
багряный наряд
Простирает над сонною мглой,
И в светлый туман
разодет океан,
И повсюду любовь и покой,
Я крылья сверну, и как
голубь усну
Высоко, высоко над землей.
В венце из огня нежит дева
меня,
Что у смертных зовется луной,
Проходит она по извивам
руна,
Что взлелеяно влагой ночной;
Чуть слышны шаги той
незримой ноги,
Только ангелам внятны они,
От этих шагов сквозь
раздвинутый кров
Многозвездные смотрят огни,
Я с ними горю, и смеюсь,
и смотрю,
Как они, точно пчелы, кишат,
Вперяю в них взор,
раздвигаю шатер,
Золотистые роем спешат,
Озера, моря, их лучами
горя,
Как обломки лазури лежат.
Трон солнца свяжу, и
огнем окружу,
И как жемчуг я вьюсь над луной;
Вулканы дрожат, звезды
гаснуть спешат,
Увидавши мой стяг боевой.
От мыса на мыс, то к
высотам, то вниз,
Над пучиной кипучих морей,
Как мост протянусь, и на
горы опрусь,
Как преграда для жгучих лучей.
Сквозь радуги свод
прохожу я вперед,
С ураганом, со снегом, с огнем.
То арка побед, что в
изменчивый цвет
Разукрашена пышно кругом,
Лучи сплетены, горячи и
нежны,
И смеется земля под дождем.
Из вод на земле я
рождаюсь во мгле,
Я кормилицей небо зову,
Таюсь в берегах и
шумящих волнах,
Изменяюсь, но вечно живу.
И стихнет ли гром, и
нигде ни пятном
Не запятнан небесный шатер,
И ветры скорей, вместе с
роем лучей
Воздвигают лазурный собор, –
Я молча смеюсь, в
саркофаге таюсь,
Поднимаюсь из пропасти бурь,
Как призрак ночной,
промелькну белизной,
И опять разрушаю лазурь.
К ЖАВОРОНКУ
1
Пенья дух чудесный,
Ты не птичка, нет!
С высоты небесной,
Где лазурь и свет,
Ты песней неземной на
землю шлешь привет!
2
Тучкою огнистой
К небесам ты льнешь,
И в лазури чистой
Звук за звуком льешь,
И с песней ввысь летишь,
и, ввысь летя, поешь.
3
В блеске золотистом
Гаснущего дня,
В облаке лучистом,
В море из огня,
Резвишься ты, как дух,
порхая и звеня.
4
Бледный вечер, тая,
Вкруг тебя дрожит;
Как звезда, блистая,
Днем свой лик таит,
Так в небе ты незрим, но
песнь твоя звучит.
5
Гимн твой серебристый
Как звезды привет: –
Блещет день лучистый,
Меркнет звездный свет;
С земли не видно нам,
горит она иль нет.
6
Небеса с землею
Звуками полны;
Так порой ночною –
Вспыхнет луч луны, –
Вмиг ласкою его поля
озарены.
7
Кто ты, дух чудесный?
Кто тебя нежней?
Радуги небесной
Красота – бледней,
Чем лучезарный дождь
мелодии твоей.
8
Так поэт, плененный
Блеском светлых дум,
Песней отдаленной
Будит чуткий ум,
И мир ему дарит
рукоплесканий шум.
9
Так прекрасной девы, –
Точно в полусне, –
Сладкие напевы
Льются в тишине;
В них – красота любви, в
них светлый гимн весне.
10
Так в лесу росистом
В час ночной – светляк
Блеском золотистым
Рассекает мрак,
Невидимый горит цветов и
трав маяк.
11
Так в саду, блистая,
Розы в полдень спят;
Ветерку внимая,
Дышат и дрожат;
Роняя лепестки, льют
нежный аромат.
12
Солнца отблеск чудный,
Вешний цвет ветвей,
Дождик изумрудный
С музыкой своей, –
Бледнеет в мире все пред
песнею твоей.
13
Музыки небесной
Тайну нам открой,
Птичка, дух чудесный,
Я молю с тоской,
Я не слыхал нигде
гармонии такой.
14
Хоры Гименея
Нам дарят привет;
Пред тобой бледнея,
Меркнет этот свет;
Мы чувствуем душой, что
в них чего-то нет.
15
Где родник кипучий
Песен золотых?
Волны или тучи
Нашептали их?
Иль ты сама любовь? Иль
чужд ты мук земных?
16
В переливах ясных,
Что звенят вокруг,
Лишь восторгов страстных
Слышен яркий звук,
Любя, не знаешь ты
любовных горьких мук.
17
Тайну смерти мрачной
Верно понял ты,
Оттого с прозрачной
Светлой высоты
Нам, смертным, шлешь
свой гимн кристальной чистоты.
18
Жизнь мы полной чашей
Пьем, пока – весна;
Но в улыбке нашей
Искра слез видна,
Те песни любим мы, в
которых грусть слышна.
19
Но когда б печали
К нам толпой не шли, –
Если б рай нам дали,
Пасынкам земли, –
Мы в радости с тобой
сравняться б не могли.
20
Музыки нежнее,
Льющейся волной, –
Глубже и полнее
Мудрости земной, –
Та песнь, с которой ты
несешься в мир иной.
21
Если б песни ясной
Часть я взял себе,
Лился б гимн прекрасный
Людям в их борьбе: –
Мне б целый мир внимал,
как внемлю я тебе!
МИМОЗА
1
Мимоза невинной сияла
красой,
Питал ее ветер
сребристой росой,
И к солнцу она обращала
листы,
Чтоб ночью опять
погрузиться в мечты.
В прекрасном саду
пробудилась от сна,
Как Гений Любви, молодая
Весна,
Траву и цветы пробудила
для грез,
Заставив забыть их про
зимний мороз.
Но в поле, в саду, и в
лесу, и у скал,
Никто так о нежной любви
не мечтал,
Как лань молодая в
полуденный зной,
С Мимозой сродняясь
мечтою одной.
Раскрылся подснежник под
лаской тепла,
Фиалка от вешних дождей
расцвела,
И слился их запах с
дыханьем весны,
Как с пеньем сливается
рокот струны.
Любовью тюльпан и горчанка
зажглись;
И дивный красавец,
влюбленный нарцисс,
Расцвел над ручьем и
глядит на себя,
Пока не умрет,
бесконечно любя;
И ландыш, подобный Наяде
лесной,
Он бледен от страсти, он
любит весной;
Сквозит из листвы, как
любовный привет,
Его колокольчиков
трепетный свет.
Опять гиацинт
возгордился собой,
Здесь белый, пурпурный,
а там голубой,
Его колокольчики тихо
звенят, –
Те звуки нежней, чем его
аромат;
И роза как нимфа, –
восставши от сна,
Роскошную грудь обнажает
она,
Снимает покров свой,
купаться спешит,
А воздух влюбленный к
ней льнет и дрожит;
И лилия светлую чашу
взяла,
И вверх, как Вакханка,
ее подняла,
На ней, как звезда,
загорелась роса.
И взор ее глаз устремлен
в небеса;
Нарядный жасмин, и
анютин глазок,
И с ним туберозы
душистый цветок,
Весною с концов
отдаленных земли
Цветы собрались в этот
сад и цвели.
Под ласковой тенью
зеленых ветвей,
Под искристым светом
горячих лучей,
Над гладью изменчивой,
гладью речной,
Дрожали кувшинки,
целуясь с волной.
И лютики пестрой толпой
собрались,
И почки цветов на ветвях
налились;
А водный певучий поток
трепетал,
И в тысяче разных
оттенков блистал.
Дорожки средь дерна, как
змейки легли,
Извилистой лентой по
саду прошли,
Сияя под лаской
полдневных лучей,
Теряясь порою средь чащи
ветвей.
Кустами на них маргаритки
росли,
И царские кудри роскошно
цвели;
И тихо роняя свои
лепестки,
Пурпурные, синие вяли
цветки,
И к вечеру искрились в
них светляки.
Весь сад точно райской
мечтой озарен;
И так, как ребенок,
стряхнувши свой сон,
С улыбкой глядит в
колыбели на мать,
Которой отрадно с ним
петь и играть, –
Цветы, улыбаясь, на небо
глядят,
А в небе лучи золотые
горят,
И ярко все блещут в
полуденный час,
Как блещет при свете
лучистый алмаз.
И льют, наклоняясь, они
аромат,
И с шепотом ласки друг
другу дарят,
Подобно влюбленным,
которым вдвоем
Так сладко, что жизнь им
является сном.
И только Мимоза, Мимоза
одна,
Стоит одинока,
безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чем все,
она любит в тиши
Порывом невинной и
чистой души, –
Увы, аромата она лишена!
И клонится нежной
головкой она,
И жаждет, исполнена
тайной мечты,
Того, чего нет у нее,
красоты.
Ласкающий ветер на
крыльях своих
Уносит гармонию звуков
земных;
И венчики ярких, как
звезды, цветков
Блистают окраской своих
лепестков;
И бабочек светлых живая
семья,
Как полная золотом в
море ладья,
Скользит над волнистою
гладью травы,
Мелькает, плывет в
океане листвы;
Туманы, прильнув на
мгновенье к цветам,
Уносятся в высь к
голубым небесам,
Цветочный уносят с собой
аромат,
Как светлые ангелы в
небе скользят;
На смену им снова встают
над землей
Туманы, рожденные
знойною мглой;
В них ветер слегка
пролепечет на миг,
Как ночью лепечет
прибрежный тростник.
Мечтает Мимоза в венце
из росы,
Меж тем пролетают
мгновенья, часы,
Медлительно движется
вечера тень,
Как тянутся тучки в
безветренный день.
И полночь с лазурных
высот снизошла,
Прохлада на мир
задремавший легла,
Любовь – в небесах, и
покой – на земле,
Отрадней восторги в
таинственной мгле.
Всех бабочек, птичек,
растенья, зверьков
Баюкает море загадочных
снов,
Как в сказке, волна
напевает волне,
Их пенья неслышно в
ночной тишине.
И только не хочет уснуть
соловей, –
Ночь длится, а песня
слышней и слышней,
Как будто он гимны
слагает луне,
И внемлет Мимоза ему в
полусне.
Она, как ребенок, устав
от мечты,
Всех прежде печально
свернула листы;
В душе ее сонная греза
встает,
Себя она ласковой мгле
предает,
Ей ночь колыбельную
песню поет.
2
В волшебном саду, чуждом
горя и зла,
Богиня, как Ева в Эдеме,
была,
И так же цветы
устремляли к ней взоры,
Как смотрят на Бога все звездные
хоры.
В лице ее дивном была
разлита
Небесных таинственных
дум красота;
Сравниться не мог с ней
изяществом стана
Цветок, что раскрылся на
дне океана.
Все утро, весь день и
весь вечер она
Цветы оживляла, ясна и
нежна;
А в сумерках падали к
ней метеоры,
Сплетая блестящие искры
в узоры.
Из смертных не знала она
никого,
Не знала, что значит
греха торжество.
Но утром, под ласкою
теплой рассвета,
Она трепетала, любовью
согрета;
Как будто бы ласковый
дух неземной
Слетал к ней под кровом
прохлады ночной,
И днем еще медлил, и к
ней наклонялся,
Хоть в свете дневном от
нее он скрывался.
Она проходила, к ней
льнула трава,
К которой она
прикасалась едва;
И шла она тихо, и тихо
дышала,
И страсть, и восторг за
собой оставляла;
Как шепот волны средь
морских тростников,
Чуть слышен был звук ее
легких шагов,
И тенью волос она тотчас
стирала
Тот след, что, идя, за
собой оставляла.
В волшебном саду
преклонялись цветы
При виде такой неземной
красоты,
И нежно следили
влюбленной толпою
За этой прелестной,
воздушной стопою.
Она орошала их светлой
водой,
В них яркие искры
блистали звездой;
И в их лепестках, с
мимолетной красою,
Прозрачные капли
сверкали росою.
Заботливо-нежной рукою
своей
Она расправляла цветы
меж ветвей,
Ей не были б дети родные
милее,
Она не могла бы любить
их нежнее.
Всех вредных, грызущих
листки, червяков,
Всех хищных, тревожащих
зелень, жучков
Она своей быстрой рукою
ловила,
И в лес далеко – далеко
уносила;
Для них она диких цветов
нарвала,
В корзину насыпала, где
их несла,
Хоть вред они жизнью
своей приносили,
Но жизнь они чисто,
невинно любили.
А пчел, однодневок и
всех мотыльков,
Прильнувших к душистым
устам лепестков,
Она оставляла, чтоб
нежно любили,
Чтоб в этом раю
серафимами были.
И к кедру душистому шла
на заре,
Там куколки бабочек в
темной коре,
Меж трещин продольных,
она оставляла,
В них жизнь молодая
тихонько дрожала.
Была ее матерью нежной –
весна,
Все лето цветы оживляла
она,
И прежде, чем хмурая
осень пришла
С листвой золотою, – она
умерла!
3
Промчалось три дня, –
все цветы тосковали
О чем, почему, они сами
не знали;
Грустили и бледность
была в них видна,
Как в звездах, когда
загорится луна.
А с новой зарею – до
слуха Мимозы
Коснулося пенье; в нем
слышались слезы;
За гробом вослед
провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали
вдали.
И с тихой тоской
погребального пенья
Сливалося смерти немой
дуновенье;
И запах холодный,
тяжелый, сырой,
Из гроба к цветам
доносился порой.
И травы, обнявшись
тоскливо с цветами,
Алмазными вдруг
заблистали слезами;
А ветер рыданья везде разносил:
–
Их вздохи он в гимн
похоронный сложил.
И прежняя пышность
цветов увядала,
Как труп той богини, что
их оживляла;
Дух тленья в саду
омраченном витал,
И даже – кто слез в
своей жизни не знал –
И тот бы при виде его
задрожал.
Подкралася осень, умчалося
лето,
Туманы легли вместо
жгучего света,
Хоть солнце полудня
сияло порой,
Смеясь над осенней
погодой сырой.
И землю остывшую розы в
печали,
Как хлопьями снега,
цветами устлали;
И мертвенных лилий и
тусклых бельцов
Виднелись толпы, точно
ряд мертвецов.
Индийские травы с живым
ароматом
Бледнели в саду,
разложеньем объятом,
И с новым осенним
томительным днем
Безмолвно роняли листок
за листком.
Багровые, темные, листья
сухие
Носились по ветру, как
духи ночные: –
И ветер их свист меж
ветвей разносил,
И ужас на зябнущих птиц
наводил.
И плевелов зерна в своей
колыбели
Проснулись под ветром и
вдаль полетели,
Смешались с толпáми
осенних листов,
И гнили в объятиях
мертвых цветов.
Прибрежные травы как
будто рыдали, –
Как слезы, в ручей
лепестки упадали,
Обнявшись, смешавшись в
воде голубой,
Носились нестройной,
унылой толпой.
Покрылися трупами
листьев – аллеи,
И мертвые свесились вниз
эпомеи,
И блеск средь лазури,
как призрак, исчез,
И дождь пролился с
потемневших небес.
Всю осень, пока не
примчались метели,
Уродливых плевелов
стебли жирели;
Усеян был пятнами
гнусный их рот,
Как жабы спина иль
змеиный живот.
Крапива, ворсянка, с
цикутой пахучей,
Волчцы, белена и
репейник колючий –
Тянулись, дышали, как
будто сквозь сон,
Их ядом был воздух
кругом напоен.
И тут же вблизи
разрастались другие,
Как будто в нарывах, как
будто гнилые,
Больные растенья, – от
имени их
Бежит с отвращением
трепетный стих.
Стояли толпой мухоморы,
поганки,
И ржавые грузди, опенки,
листвянки;
Взрастила их плесень в
туманные дни,
Как вестники смерти
стояли они.
Их тело кусок за куском
отпадало,
И воздух дыханьем своим
заражало,
И вскоре виднелись одни
лишь стволы,
Сырые от влажной,
удушливой мглы.
От мертвых цветов, от
осенней погоды,
В ручье, будто флером,
подернулись воды,
И шпажной травы
разрасталась семья,
С корнями узлистыми,
точно змея.
Сильней и сильней
поднимались туманы,
Бродили и ширились их
караваны,
Рождаясь с зарей,
возрастали чумой,
И ночью весь мир был
окутан их тьмой.
В час полдня растения
искриться стали: –
То иней и изморозь ярко
блистали;
Как ядом напитаны, ветки
тотчас
Мертвели от их
ослепительных глаз.
И было тоскливо на
сердце Мимозы,
И падали, падали светлые
слезы;
Объятые гнетом
смертельной тоски,
Прижались друг к другу
ее лепестки.
И скоро все листья ее облетели,
Внимая угрюмым напевам
метели,
И сок в ней не мог уже
искриться вновь,
А капал к камням, точно
мертвая кровь.
Зима, опоясана ветром
холодным,
Промчалась по горным
вершинам бесплодным,
И треск издавали обломки
скалы,
Звенели в мороз, как
звенят кандалы.
И цепью своей неземного
закала
И воды и воздух она
оковала,
От сводов полярных, из
дальней земли,
Суровые вихри ее
принесли.
Последние травы под
ветром дрожали,
От ужаса смерти под
землю бежали,
И так же исчезли они под
землей,
Как призрак бесследный,
порою ночной.
В извилистых норах
уснули в морозы
Кроты под корнями
умершей Мимозы,
И птицы летели на сучья,
на пни,
И вдруг, на лету,
замерзали они.
Теплом потянуло. На
ветках снежинки
Растаяли, падая вниз,
как слезинки;
И снова замерзли в
холодные дни,
И кружевом снежным
повисли они.
Металася буря, сугробы
вздымая,
И волком голодным в лесу
завывая,
И сучья ломала в порыве
своем,
Весь мир засыпая и
снегом и льдом.
И снова весна, и
умчались морозы;
Но нет уже больше
стыдливой Мимозы;
Одни мандрагоры, цикуты,
волчцы
Восстали, как в склепах
встают мертвецы.
4
Знала ль Мимоза, что
скрылась весна,
И что сама изменилась
она,
Знала ль, что осень с
зимою пришла,
Трудно сказать, – но она
умерла.
Дивная Нимфа, чьим
царством был сад,
Чьим дуновением был аромат,
Верно, грустила, когда
не нашла
Формы, где нега стыдливо
жила –
Чудная нега любви,
красоты,
И неземного блаженства
мечты.
Но в этом мире суровой
борьбы
Горя, обмана, и страха
судьбы,
В мире, где мы – только
тени от сна,
Где нам познания власть
не дана,
В мире, где все – только
лживый туман, –
Самая смерть есть мираж
и обман.
Вечен таинственный,
сказочный сад,
Вечно в нем Нимфа живит
аромат,
Вечно смеются им вешние
дни,
Мы изменяемся, – но не
они.
Счастье, любовь,
красота, – вам привет!
Нет перемены вам, смерти
вам нет,
Только бессильны мы вас
сохранить,
Рвем вашу тонкую,
светлую нить.
ОЗИМАНДИЯ
Сонет
Я встретил путника; он
шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где
вечность сторожит
Пустыни тишину, среди
песков глубоких
Обломок статуи распавшейся
лежит.
Из полустертых черт
сквозит надменный пламень,
Желанье заставлять весь
мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в
бездушный камень
Те страсти, что могли
столетья пережить.
И сохранил слова обломок
изваянья: –
«Я – Озимандия, я –
мощный царь царей!
Взгляните на мои великие
деянья,
Владыки всех времен,
всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего…
Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И
небеса над ней…
1817