Эллис. SANCTI (Сб. STIGMATA)



«Crux est porta Paradisi,
In qua sancti sunt confisi,
Qui vicerunt omnia!»
S. Bonaventura.


СВЯТОЙ СУЗА


Страшней и крепче не было союза
меж Господом и смертным никогда!..
Вся жизнь твоя, многострадальный Суза,

ряд подвигов, мучений и стыда!..
Ты в каждом брате прозревал Иуду,
в плодах земных – яд райского плода,

отверженник, от колыбели всюду
ты осязал дыханье Сатаны,
едва спасенью верить смел, как чуду.

Ты вопросил, – и тайны Ада сны
разоблачили пред тобой до срока:
весь ужас неискупленной вины,

средь грешных сонмов, мучимых жестоко,
в стране Суда, где милосердья нет,
твой бледный лик твое ж узрело око,

и, пробудясь, ты страшный дал обет,
и стала жизнь твоя лишь жаждой муки,
и эти муки длились сорок лет.

Где б ни был ты, повсюду, в каждом звуке
ты слышал стук вбиваемых гвоздей,
распятые ты всюду видел руки;

ты жил один, страша собой людей,
как червь, иглой пронзенный, извиваясь,
и воплями смущая сон полей.

Но жаждал ты, слезами обливаясь,
лишь одного – продлить расплаты срок,
Отца-заимодавца ужасаясь,

и здесь отбыть положенный урок.
Итак, в гробу одной ногою стоя,
ты умирал и умереть не мог.

И было в этом знаменье благое!
Омыть в крови, как в огненной росе,
как мытарь, славословье лишь простое

ты смел шептать, простерт на колесе;
ты предал чину страшных покаяний
все деланья и помышленья все.

Ты меру превозмог земных страданий,
безумец, ты призвал на помощь ад
и преступил раскаяния грани.

Так день за днем от головы до пят
от язв гвоздиных яростно язвимый,
зажжен багровым заревом стигмат,

от смерти силой вышнею хранимый,
ты жаждал новых мук, и скорбный лик,
рыдая, отвратили серафимы.

Но ты, гася, как пламя, каждый крик,
питал под шерстяною власяницей,
как змей железных, звения вериг;

томим видений черной вереницей,
ища для язв повсюду новых мест,
страшась, чтоб сон не тяготил ресницы,

на раменах носил тяжелый крест,
утыканный дубовыми шипами,
молясь, да каждый плоть язвит и ест!

Ты шествовал запретными тропами,
бдел по ночам, по пояс обнажен,
осыпав язвы жадными клопами,

тысячекратно каждый час сожжен;
но те часы тебе казались кратки,
и вот, чтоб был Лукавый посрамлен,

ты сшил из кожи черные перчатки
и в них вонзил сто пятьдесят гвоздей,
и были сердцу их лобзанья сладки.

О, только раз на миг души твоей
коснулся луч и слезы умиленья
исторгнул из твоих слепых очей,

ты мирным сном забылся на мгновенье,
но снова тьма покрыла все кругом,
и вновь помчались адские виденья.

Но ты не пал, очнувшись пред Врагом,
до гроба дверь замкнул у темной кельи
и каждый луч с тех пор считал грехом,

страшась, как ада, райского веселья.
Ты голодал, спал на гнилой двери,
как зверь, в жару кровавого похмелья:

рыдая от зари и до зари,
ни на мгновенье не касаясь тела,
сказав надежде навсегда «Умри!»,

раскаянью не зная лишь предела…
И вот в виденье огненном Господь
предстал твоей душе оцепенелой,

вещая грозно: «Раб, казнящий плоть,
восстань из мрака ныне к жизни новой,
Наш гнев ты смел страданьем побороть;

восстань, гордец упрямый и суровый,
Я сам тебе отверзну райский сад,
но ведай днесь, когда б не Наше слово,

раскаянье твое пожрал бы Ад!»
Так, вняв Отцу, скончался бедный Суза,
и плоть его нетленна, говорят…

Когда ж и мы расторгнем наши узы,
и нас вернет безумье небесам
восстановить попранные союзы?..

Святой страдалец! Ты – прообраз нам,
отверженным, безумным, окаянным!
Дай мне прильнуть к твоим святым огням,

к твоим рубцам и язвам покаянным!..
Зажечь стигматы от твоих стигмат!
Да буду век безумным, сирым, странным!

Да вниду в Рай, благословляя Ад!..



СВЯТОЙ ЛУИДЖИ

(Св. Людовиг Гонзагский)


Я был, как дева, робок и стыдлив,
меня бежал лукавый Искуситель,
бесплодно злую мудрость расточив.

Но не Тебе, Христос и мой Спаситель,
я в жертву сердце бедное принес,
уйдя из детской в строгую обитель.

Святая Дева дев и Роза роз,
я отдал все Тебе Одной, Мария,
без размышлений, колебаний, слез!

Я был еще дитя, когда впервые
с улыбкой благосклонной надо мной
склонила Ты свои черты святые,

и, молодость отдав Тебе Одной,
я принял целомудрия обеты
с благоговейно-строгой тишиной!

Вот детские, как сон, мелькнули леты,
и вот зарделись юности цветы,
но я хранил высокие запреты,

средь золота придворной суеты
и посреди тончайших обольщений.
Как мать, мне грустно улыбалась Ты,

живую благодать благоволений
мне в душу источая каждый миг…
Так в юности не знал я искушений,

моим щитом был Девы светлый лик.
Как мать, Ты наставленья мне шептала,
я, как дитя, к твоей груди приник,

и ревность с каждым часом возрастала…
Толпою дам придворных окружен,
ни разу я, как строгого забрала,

ресниц не поднял на прелестных жен,
страшась прочесть в их взорах знаки Ада,
к Тебе святою ревностью сожжен.

Так с ранних лет священная ограда
замкнула сердце, чуждое тревог,
и взоры упокоила лампада.

Я был во всем покорен, тих и строг,
я плоть, бичуя, изнурял сурово,
страшась вкусить плода, сорвать цветок

благоухающий иль молвить слово.
Я все забыл, друзей, отца и мать,
их взгляды встретить было б взглядам ново,

их имена не смел бы я назвать;
так каждый миг незримым внемля хорам,
я брел один, не смея глаз поднять,

по сумрачным и строгим коридорам,
и годы расточались, словно дым,
но Ты повсюду с нежно-строгим взором,

окружена сияньем золотым!..
Мать приняла сыновние моленья,
и в небо отошел я молодым.

Я шлю с небес свои благословенья
вам, девушки моей родной земли,
в Раю мне внятней ваши песнопенья,

мне ваши слезы здесь видней, вдали!
О верьте: взор святого прочитает
всю груду писем, брошенных в пыли;

когда собор поет и зацветает,
и в каждом сердце снова дышит май;
мой взор простая надпись умиляет:

«Заступнику, святому Луиджи, в Рай!»



ВИДЕНИЕ СЕРДЦА ИИСУСОВА БЛАЖЕННОЙ МАРГАРИТЕ АЛАКВИЙСКОЙ


Ослеплена сияньем нестерпимым,
я прошептала робкие слова,
пред Женихом единственно любимым,

от ужаса и счастья нежива:
«Господь, умерь твоих лучей потоки,
не сжегшие моих очей едва!..

Как лезвие меча, они жестоки,
иль дай невесте ангельскую плоть!..»
Но замерли безумные упреки,

иные очи мне отверз Господь,
свевая с вежд моих туман печальный,
Он дал мне ужас света побороть.

Диск солнечный мерцал свечой венчальной;
все пламенным венцом окружено,
сияло Сердце, как сосуд хрустальный,

прозрачней, чем священное вино;
кровавая на нем зияла рана,
увито было тернием оно,

но, как светило блещет из тумана
над Ним, приосенив святую кровь.
Креста пылала вечная Hosanna.

И стал мне внятен глас: «Не прекословь!..
Прими свои последние стигматы,
да будет миру явлена любовь

невестою с Распятым сораспятой,
стань ученицей Сердца Моего,
и станешь вновь рожденной и Веаt'ой!..

Святой любви свершится торжество:
погаснет Солнце, мы пребудем вместе…
Лия лучи блаженства своего,

Святой Жених грядет к своей невесте!..»
Упала я пред Ним без сил вздохнуть
и, плача, улыбалась доброй вести,

и вдруг лучи мою рассекли грудь,
и сердцу моему так сладко было
к сосуду Сердца Божьего прильнуть,

и нас одно сиянье окружило.



ВИДЕНИЯ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ


I.

Четыре дня томительного сна,
четыре дня предчувствий беспокойных,
и, наконец, душа отрешена.

Вот развернул извивы звений стройных
торжественно-рыдающий хорал
взываний и молитв заупокойных.

Он близился, он грустно замирал,
и было мне, почившей так прекрасно,
следить, как в сердце пламень догорал,

и улыбаться странно-безучастно,
смотря, как к золотому гробу мать
и две сестры в слезах прильнули страстно.

Легла на сердце строгая печать,
им был восторг мой тайный непонятен,
не смела я их слезы понимать.

Вдруг тихий зов сквозь сон стал сердцу внятен,
и взор скорбящий в душу мне проник,
и вспыхнули огни кровавых пятен,

меня назвал Он трижды и поник,
а я, ответ замедлив свой, не знала,
то был ли голос Агнца, иль в тот миг

моя ж душа меня именовала;
но я была безгласна как дитя,
на милосердье Агнца уповала.

Он улыбнулся, содрогнулась я, –
а там, внизу, из брошенного тела,
скользнув по гробу, выползла змея,

клубясь, свивала звенья и свистела
и горстью мертвой пепла стала вдруг,
и вот я к Жениху простерла смело

огни моих крестообразных рук,
и дивные предстали мне виденья
среди моих неизреченных мук:

был искус первый – искус нисхожденья,
душа была низвергнута во Ад,
вокруг, стеня, толпились привиденья,

и в той стране, где нет пути назад,
черты родные всех, что сердцу святы,
я встретила и отвратила взгляд.

Была дыханьем огненным объята
я у разверстой пасти Сатаны,
заскрежетал он, словно мавр проклятый,

но вождь незримый с правой стороны
со мною шел, мне в сердце проливая
целительную влагу тишины.

За Женихом я шла, не уставая,
и невредима посреди огней
свершала путь, молясь и уповая,

сквозь все ряды мятущихся теней
по лестнице великой очищенья
и через седмь священных ступеней.

И каждый миг чрез новые мученья
меня влекла незримая рука,
изнемогая в муках восхожденья,

пережила я долгие века…


II.

Услышав зов, склонилась я к подножью,
дух ангельский и девственное тело
предав Кресту, объята сладкой дрожью,

и, плоть свергая, тихо отлетела.
(Последнее то было обрученье!)
Поникли руки, грудь похолодела,

и замерло предсмертное биение;
вот отступили дальше в полумрак
мерцанья, славословья, песнопенья;

как воск мощей, простерта в строгой раке,
беззвучно я запела «Agnus Dei!»,
и вот святые проступили знаки;

и миг последний был всего страшнее,
но тень крыла мне очи оградила,
я каждый миг свободней и смелее

по ступеням безмолвья восходила,
и близясь каждый миг к иным преградам,
при шаге каждом крепла в сердце сила.

Мой верный Страж ступал со мною рядом,
меня в пути высоком ободряя
то благостным, то непреклонным взглядом.

Вот заструились дуновенья Рая
неизреченны и невыразимы,
и луч не дрогнул, сердце мне пронзая.

А там, внизу, как стадо агнцев, дымы,
у наших ног теснясь благочестиво,
не двигались… Но мы неуловимы,

их ласке улыбнувшись торопливо,
влекомы восхождением упорным,
восстали там, где для души счастливой

последний путь отверст в окне узорном,
где искони в борении согласном –
два светоча на перепутьи горном –

луч белой Розы сочетался с красным…
Взглянула я, и вдруг померкли взоры,
и лик Вождя явился мне ужасным,

я вопросила с трепетом: «Который?»
Смешалось все, и сердце ослабело,
и замолчали ангельские хоры.

Я взоры вниз потупила несмело,
в груди сомненье страшное проснулось:
«Чье мертвое внизу простерто тело?» –

и вдруг в смертельном ужасе очнулась.



О КРЕСТЕ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ


В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» –

шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,

и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,

и вдруг, светло-прозрачна и легка,
восхищенная силой несказанной,
всему земному стала далека.

и свет пронзил ей сердце, и нежданно
ее очам разверзшимся предстал
Жених, лучами славы осиянный,

и, затмевая звезды, Он блистал,
как в час великой славы на Фаворе,
Он трижды «Мир вам!» тихо прошептал,

но та же скорбь таилась в светлом взоре…
И, Крест омыв ручьем блаженных слез,
каких еще не исторгало горе,

«С рабой своей пребудь вовек, Христос!» –
она, раскрыв объятия, взмолилась,
вся зажжена огнем безумных грез;

над ними время вдруг остановилось,
и Он коснулся черного Креста,
все белым светом дивно озарилось,

и взор слепила каждая черта…
Вот снова мрак соткал свои покровы,
но грудь ее лучами залита,

нетленная звезда во тьме суровой,
сияет Крест пылающий на ней
и каждый миг, исполнясь силой новой,

все лучезарней, чище и сильней,
горят, его осыпавши чудесно,
узоры ослепительных камней –

в слезах земли зажжен огонь небесный!



СВЯТОЙ ТЕРЕЗЕ


Молюсь Тебе затем, что пять веков
легли меж нас, как строгие преграды,
Ты падший дух выводишь из оков
и не слепишь мои больные взгляды,
как солнца лик сквозь глыбы облаков!

Сойди в мой склеп надменна, как инфанта,
вся, как невеста, девственно-чиста,
мои давно безгласные уста
зовут Тебя: «О Santa, Santa, Santa!»,
дай силу мне стать рыцарем Христа!

Ты в сонме тех, чей каждый шаг – победа,
чей взор – огонь, чьи слезы – благодать,
родной страны печальница и мать,
вручи мне тайну ангельской беседы,
овце чужой приди спасенье дать!

В пыланиях своих не зная меры,
Ты истязала девственную плоть,
обеты «Vulnerari», «Ne ridere!»
Ты приняла покорно, и Господь
Твой дух вознес к огням последней сферы!

Проклятья, вопли ужаса и дым
стремились ввысь, пылали квемадеро,
но Ты предстала знаменьем святым,
два пламени твои: Любовь и Вера
вдруг вознеслись виденьем золотым.

Ты в наши дни – лишь имя, лишь преданье,
но памятны для сердца все рыданья,
все лепестки Твоих девичьих грез,
растоптанных Тобой без состраданья,
и язвы все, что ведал лишь Христос!

Страдалица, Твой образ кротко-строгий
меня зовет на старые пути!..
В нас озлобленье плоти укроти,
и в Замке сердца, в царственном чертоге,
как мать, больное сердце приюти!