Chiaro mi fu allor come ogne dove
in cielo è Paradise, etsi la grazia
del sommo ben d'un modo поп vi piove.
__________
И
вдруг моим очам так стало ясно.
Что
всякое на небе место – Рай,
Хоть
милость там не разлита согласно!
Данте. Божественная Комедия, Рай (песнь 111, 88-90)
(Из Фельмеллера)
Утратив безвозвратно Солнца Град,
бесплодно мы в веках уж вечность
бродим
и не дано вернуться нам назад.
Расширив взор, мы смело вдаль
уходим,
тысячекратно пасть присуждены,
и вкруг следы отчаянья находим
искавших прежде Солнечной страны,
и солнечная наша кровь струится
из ран тысячелетней старины…
Вдали Огонь священный чуть змеится;
усталый дух в весенней мгле ночной
забылся сном, – больному сердцу
снится
под звездным небом Город Золотой…
По кряжам гор охотник за орлами
блуждает там бестрепетной стопой,
влекомый вдаль неверными следами…
О, Солнца Град, где храмы Красоты
на золотых полях встают пред нами,
куда неслись все мысли, все мечты!
Ужель ни меч, ни ков не открывает
заветных Врат, и недоступен Ты?!.
Но древнее преданье нам вещает:
единый раз в тысячелетний срок,
Сын, Королем потерянный, вступает
стопой невинной в Золотой чертог!..
О Солнца Град, стеною золотою
ты опоясан, злато – твой порог,
и злато Врат сияет пред Тобою!
Время молитвой ответить угрозе,
смело взглянуть в пустоту.
Это – служение Розе!
Это – покорность Кресту!
Время раскрыть загремевшей стихии
рыцарски-братскую грудь,
тайно: «Мария, Мария, Мария!»
сердцу больному шепнуть!
Мимо ночные видения бреда,
мимо безумия вяжущий хмель.
Свыше была нам указана цель,
свыше дарована будет победа!
В сердце суровый обет пилигрима,
Крест на щите, на мече, на груди,
сзади пустыня, но там, впереди
стены Иерусалима!
Белую Розу из пасти Дракона
вырвем средь звона мечей!
Рыцарю дар – золотая корона
вся из лучей!
Прободено светило дня
невидимым копьем…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
Высокий факел преклоня,
звезда поет псалом…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
Се – три креста, и вздох, стеня,
пронесся на одном:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
И, жизнь погибшую кляня.
я пал перед Крестом:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
О лебедь белый Лоэнгрина,
ты мне приснился в поздний час,
когда свершилась дня кончина,
свет гаснул, гаснул и угас.
Повсюду, как в покое царском,
торжествовала тишина,
и о Людовике Баварском
грустила верная Луна.
Но там, где в стройную колонну
сливался золотой поток,
не выплыл ты, влача по лону
свой зачарованный челнок.
Ты, раненый стрелой заката,
широко крылья распластал
и в славный замок Mons-Salvata
с прощальной песней отлетал…
Тогда в безмолвии великом,
распавшись, замок потонул,
но тайно Кто-то, светлый ликом,
в окне высоком мне кивнул.
И грудь лаская и печаля,
пронесся шепот впереди;
«Мы ждем иного Парсифаля,
и близок час… Молись и жди!»
Да, ты не знал любви, но полный умиленья,
не грезы сладостной ты жаждал, а
виденья,
и, падая не раз средь горнего пути,
ты жаждал не в слезах, а в звуках
изойти!
И видел я не раз, пылая злобой
адской,
как на твоем челе звенел колпак
дурацкий,
наброшенный рукой завистливых
друзей,
но верь, ты в этот час мне был всего
милей!
Ты претворил лучи в созвучья
золотые,
что заклинания в себе таят святые.
Поэта-Ангела в тебе зажжен восторг,
ты Ницше плачущий, поющий
Сведенборг!
Ты, мыслью ко кресту безумно
пригвожденный,
не зная имени, склонялся пред
Мадонной.
Пока смеялись мы, ты ради нас
сгорал,
и в урну тихую свой пепел сам
собрал.
Для нас, склонившихся в безумьи над
пучиной,
Ты, свыше посланный, был почтой
голубиной.
Пусть песни всех других для нас
мгновенный плен,
кипящим золотом твой стих
запечатлен.
Ты свергнул мир, смеясь, с
неимоверной кручи
и распылил его в каскад живых
созвучий,
и, вдруг изверившись, провидя всюду
ложь,
ты превратил его в ритмический
чертеж.
Ты встал над родиной, сияя и
свиреля,
как над Ренатою виденье Мадиэля,
обвила грудь твою, безумствуя, она,
ты графом Генрихом очнулся ото сна.
И долго ты скользил в своей пустыне
синей,
как одинокий серп, как сирота
святыни.
Был свыше дан тебе в часы твоей
тоски
один родимый взор с улыбкой сквозь
очки.
Но вновь ты поднял взор в то
царство, где, пылая,
восходят белые высоты Гималая…
Сомнений нет и нет страдания,
и все навек озарено;
росой чистейшей созерцания
мое чело окроплено!
Очей крыло коснулось серое
и вот, качнувшись, унеслось,
и знаю, я люблю и верую,
я – раб и рыцарь Твой, Христос!
Пред Дамой строгой, Вечной Девою
одно колено преклоня,
я меч сжимаю дланью левою,
десницей – чашу из огня.
Я принял тайны посвящения,
я пролил кровь свою. Пора!
Я жду последнего крещения
в высоком пламени костра.
Мне внятен голос Искупителя,
знак Водолея надо мной,
зову я нового Крестителя
облечь нас новой белизной!
В дни детства чистого сквозь сонное виденье ты увидала
Рай,
вот почему в тебе родит тоску презренья Апрель земли и
Май.
Вот почему всегда, как сонное виденье, ты
близко-далека,
мне кажешься иной чрез каждое мгновенье, как облака.
Вот почему на миг, как будто в светлом дыме, перед
тобой возник,
едва твои глаза вдруг встретились с моими, давно
знакомый лик.
Вот почему меня ты с детства полюбила до рокового дня,
своей изменою ты звезды оскорбила, но не меня.
Вот почему, смеясь и проклиная даже, я знаю,
встретиться нам снова суждено,
в дни детства чистого взглянули мы туда же, в одно
окно!
Над мертвым Городом, над вечным
морем гула,
где ночью блещет свет, где днем всегда
темно,
как Царские Врата, вдруг Небо
разомкнуло
узорное окно.
Бегут толпы теней вокруг в смятеньи
диком,
и обернуться им в том беге не дано,
но тихо светится в безмолвии великом
узорное окно.
Над лесом красных труб, над царством
мертвых линий,
где смех, безумие и смерть – одно
звено,
немолчно бодрствует небесной
благостыней
узорное окно.
Там кто-то молится, рыдает, умоляет,
да отвратит Господь, что небом
суждено,
и, благостно светясь, весь мир
благословляет
узорное окно.
О, с детства милое знакомое Виденье,
вновь сердце бедное Тобой озарено!..
Да будет жизнь моя – молитва, плач и
бденье!
Да будет падший дух – узорное
окно!..
Мой дух в томленьи изнемог,
но сладок был последний вздох,
и все иным предстало вдруг,
и ярче свет, и внятней звук…
Чей ласковый, знакомый лик
над изголовием поник?
Чья тень порхнула, обняла
и развернула два крыла?
Вот, указуя, строгий перст
вознесся ввысь, и путь отверст,
и вот задумчивый полет
меня качает и влечет.
Мне радостно дремать без грез,
мне плакать сладостно без слез…
Я потупляю робкий взгляд, –
передо мной Господний сад.
цветут цветы нежнее льна,
белее Божьего руна,
и сходят звезды здесь и там,
как пчелок рой, играть к цветам.
Вкруг нерушима тишина,
и сад тот – райская страна!
И Странник тихий и простой,
весь благовестье и покой,
идет с улыбкой на устах,
и лунный серп в Его руках.
Все ближе… вот и подошел
и стал в жужжанье райских пчел,
и улыбнулся мне, и вдруг
возликовало все вокруг,
Он тихо белый серп вознес,
«в свой сад прими меня, Христос!..»
Здесь вечный День, прозрачный и
хрустальный,
каких еще не ведает земля,
здесь обретает свет первоначальный
дух, сотканный из граней хрусталя.
Здесь никогда заря не потухает,
здесь небосвод горит без звезд, без
лун,
без лепестков цветя, благоухает,
поет, гремит и говорит без струн!
И здесь не гаснут взоры сновидений,
и здесь не тают крылья у теней,
и чистые, кристальные ступени
восходят до чистейших ступеней!
И здесь ты был, и снова круг
свершится,
и внидешь вновь в хрустальные
поля!..
И дух мой стал, рыдая, возносится
и вспомнил все…
И вдруг проснулся я!
Мне было девять, Биче восемь лет,
когда у Портинари мне впервые
она, смеясь, послала свой привет…
Стоял душистый май… лучи живые
одели в золото ее наряд,
одежду красную и кудри завитые
и навсегда к ней приковали взгляд!..
Она казалась мне подругой нежной
тех Ангелов, что в небесах парят,
являясь здесь лишь цепью тучек снежной,
легко бегущей розовой зарей…
И голос прозвучал в душе мятежной: –
«Ты побежден, се – Бог перед
тобой!..»
Затрепетала грудь, чело горело,
и Гений жизни с силой роковой
мне факелом зажег и дух, и тело!
В цветнике дрожанье роз,
меркнут звезды, тает мгла,
ветер плачущий принес:
«Беатриче умерла!..»
Плачет Город, сердца стон
заглушат колокола,
снился сердцу черный сон:
«Беатриче умерла!..»
Я к окну – в окне мелькнул
белый голубь, как стрела,
внятен сердцу смутный гул:
«Беатриче умерла!..»
Я в окно взглянул, молясь,
в небе тучка проплыла,
песнь победы там неслась:
«Беатриче умерла!»
В час, как Биче опочила,
я над ней ослеп от слез,
но улыбкой озарила
сумрак вечный Роза роз.
«Встань, исполнись ожиданья!
Верный, за любовь твою
днесь торжественно свиданье
обещаю вам в Раю!»
Lacrimosa! Плачут свечи,
ввысь зовут колокола,
жду я, мертвый, дивной встречи,
и душа моя светла.
Вот и Страж, пылают перья,
ярче Солнца строгий лик,
но у райского преддверья
я помедлил только миг.
И пред Нею, вечно-жданной,
пал, колена преклоня.
Но Она с улыбкой странной
посмотрела на меня
и сказала с грустью тайной:
«Я тебя не узнаю,
гость прекрасный, друг случайный,
мы лишь странники в Раю!»
Я дремал, свеча чадила,
над поникшей головой
чья-то тень, грозя, ходила,
словно хмурый часовой.
Но лишь трижды, засыпая,
имя Милой произнес,
белый Ангел, Ангел рая
сердце в небо перенес.
Свет торжественный и яркий,
сердце дышит белизной,
и готические арки
проплывают надо мной.
И, величие величий,
на узорчатом окне
преклоняет Беатриче
взоры нежные ко мне!
Как свора псов, греховные деянья
рычат, струя голодную слюну,
но светлые покровы одеянья
мне в душу излучают белизну;
их лобызая, я рыдаю глухо,
простертый ниц, взираю в вышину.
Взор полувидит, полуслышит ухо,
вкруг сон теней и тени полусна…
Где власть Отца? Где утешенье Духа?
Где Сына крест?.. Вкруг тьма и
тишина!..
Лишь Ты сошла без плача и без зова
и Ты неопорочена Одна!
Постигнув все и все простив без слова,
ты бдишь над трупом, преклоненным
ниц,
мне в грудь вдохнуть дыхание готова
движеньем легким девственных ресниц.
Ты – верный страж, наставница
благая,
Ты вождь крылатых, райских верениц,
путеводительница дорогая,
разгадчица моих заветных снов,
там – вечно та же, здесь – всегда
другая,
прибежище, порука и покров!
Мой падший дух, свершая дань обета,
как ржавый меч, вдруг вырви из оков,
восхить, как факел, в мир, где нет
запрета,
где пламенеют и сжигают сны,
до площадей торжественного света
иль до безгласных пажитей луны!
Я знаю все: здесь так же безнадежно,
здесь даже слезы наши сочтены,
здесь плачет свет, а тьма всегда
безбрежна,
под каждою плитой гнездясь, змея
свистит беспечно и следит прилежно,
все гибнет здесь, и гибну, гибну я;
нас давит Враг железною перчаткой,
поднять забрало каждый миг грозя,
и каждый лик очерчен здесь загадкой.
Мы день и ночь вращаем жернова,
но, как волы, не вкусим пищи
сладкой.
Я знаю, здесь земля давно мертва,
а вечны здесь блужданья без предела,
бесплодно-сиротливые слова,
соль слез и зной в крови, и холод
тела.
Но Ты неопорочена одна,
и Ты одна без зова низлетела,
улыбчива и без конца грустна,
задумчива и, как дитя, безгневна,
во всем и непостижна, и ясна,
и каждым мановением напевна.
Где звуки, чтоб Тебя именовать?..
Ты – пальма осужденных, Ты –
царевна,
моя сестра, дитя мое и мать!..
Ты создана блаженной и прекрасной,
чтоб вечный свет крылами обнимать.
Всегда незрима и всегда безгласна,
цветок, где луч росы не смел
стряхнуть,
Ты снизошла, дыша печалью ясной…
Безгрешна эта девственная грудь,
и непорочны худенькие плечи,
как грудка ласточки, как млечный
путь.
Ты внемлешь и не внемлешь скудной
речи,
Ты, не нарушив кроткий мир чела,
безгласно руки, бледные, как свечи,
вдруг надо мной, поникшим, подняла,
и возле, словно белых агнцев стадо,
мои толпятся добрые дела.
Вот белизны чистейшая услада
все облекла в серебряный покров,
и сердце чуть трепещет, как лампада;
легко струится покрывало снов,
Твоих огней влекомо колыханьем,
и млечный серп в венце из облаков.
К Твоим стопам приникнул с
обожаньем.
Ты дышишь все нежнее и грустней
неиссякаемым благоуханьем.
И все благоухает, скорбь огней,
печаль к Тебе склоняющихся сводов,
восторг к Тебе бегущих ступеней
и тихий ужас дальних переходов…
Вот, трепетом переполняя грудь,
как славословья звездных хороводов,
благоволила Дама разомкнуть
свои уста, исполнена покоя:
«Я – совершенство и единый путь!..
Предайся мне, приложится другое,
как духу, что парит в свободном сне,
тебе подвластно станет все земное, –
ты станешь улыбаться на огне!..
Мои благоухающие слезы
не иссякают вечно, и на мне
благоволенья Mater Doloros'ы.
Люби, и станет пламя вкруг цвести
под знаменьем Креста и Белой Розы.
Но все другие гибельны пути!..
Покинув Рай, к тебе я низлетела,
чтоб ты дерзал за мною возойти,
бесстрашно свергнув грубый саван
тела!
Да будет кровь до капли пролита,
и дух сожжен любовью без предела!..»
Замолкнула… Но даль и высота
поколебались от небесных кличей,
и я не смел пошевелить уста,
но сердце мне сказало: «Беатриче!»
Из О. Уайльда
Стоял над морем я, безмолвный и
унылый,
а ветер плачущий крепчал, и там в
тени
струились красные, вечерние огни,
и море пеною мои уста омыло.
Пугливо льнул к волне взмах чайки
длиннокрылой.
«Увы! – воскликнул я. –
Мои печальны дни,
о если б тощий плод взрастили мне
они,
и поле скудное зерно озолотило!»
Повсюду дырами зияли невода,
но их в последний раз я в бездны
бросил смело
и ждал последнего ответа и плода,
и вот зажегся луч, я вижу, онемелый,
восход серебряный и отблеск нимбов
белый,
и муки прежние угасли без следа.
Из Ж. М. Эредиа
На темной паперти, прекрасна и
чиста,
рукою щедрою, стыдливой, благородной
ты сыплешь золото небес толпе
народной
и ослепляешь всех, как яркая Мечта.
Тебя смущенные приветствуют уста,
но ты разгневана, скрываешь лик
холодный,
отдернут в гневе прочь край мантии
свободной,
очей потупленных померкла красота.
Но бог, чья власть во всех сердцах
повелевала,
в тебе сочувствия источник пробудил,
и ты замедлила оправить покрывало;
казалось, нежный взор меня
благодарил,
и дрогнул шелк ресниц роскошный и
тенистый,
как будто сень листвы прорезал серп
лучистый.
Тому, кто не простил Творца,
навек потоки слез!
Но радость, радость без конца.
к кому пришел Христос!
И смерть тому, кто терн венца
не взлюбит больше роз!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
Блажен, кто слышал звон кольца
и сердце в дар принес!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
Блажен, кому в дому Отца
быть гостем довелось!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!
«Crux est porta Paradisi,
In qua sancti sunt confisi,
Qui vicerunt omnia!»
S.
Bonaventura.
Страшней и крепче не было союза
меж Господом и смертным никогда!..
Вся жизнь твоя, многострадальный
Суза,
ряд подвигов, мучений и стыда!..
Ты в каждом брате прозревал Иуду,
в плодах земных – яд райского плода,
отверженник, от колыбели всюду
ты осязал дыханье Сатаны,
едва спасенью верить смел, как чуду.
Ты вопросил, – и тайны Ада сны
разоблачили пред тобой до срока:
весь ужас неискупленной вины,
средь грешных сонмов, мучимых
жестоко,
в стране Суда, где милосердья нет,
твой бледный лик твое ж узрело око,
и, пробудясь, ты страшный дал обет,
и стала жизнь твоя лишь жаждой муки,
и эти муки длились сорок лет.
Где б ни был ты, повсюду, в каждом
звуке
ты слышал стук вбиваемых гвоздей,
распятые ты всюду видел руки;
ты жил один, страша собой людей,
как червь, иглой пронзенный,
извиваясь,
и воплями смущая сон полей.
Но жаждал ты, слезами обливаясь,
лишь одного – продлить расплаты
срок,
Отца-заимодавца ужасаясь,
и здесь отбыть положенный урок.
Итак, в гробу одной ногою стоя,
ты умирал и умереть не мог.
И было в этом знаменье благое!
Омыть в крови, как в огненной росе,
как мытарь, славословье лишь простое
ты смел шептать, простерт на колесе;
ты предал чину страшных покаяний
все деланья и помышленья все.
Ты меру превозмог земных страданий,
безумец, ты призвал на помощь ад
и преступил раскаяния грани.
Так день за днем от головы до пят
от язв гвоздиных яростно язвимый,
зажжен багровым заревом стигмат,
от смерти силой вышнею хранимый,
ты жаждал новых мук, и скорбный лик,
рыдая, отвратили серафимы.
Но ты, гася, как пламя, каждый крик,
питал под шерстяною власяницей,
как змей железных, звения вериг;
томим видений черной вереницей,
ища для язв повсюду новых мест,
страшась, чтоб сон не тяготил
ресницы,
на раменах носил тяжелый крест,
утыканный дубовыми шипами,
молясь, да каждый плоть язвит и ест!
Ты шествовал запретными тропами,
бдел по ночам, по пояс обнажен,
осыпав язвы жадными клопами,
тысячекратно каждый час сожжен;
но те часы тебе казались кратки,
и вот, чтоб был Лукавый посрамлен,
ты сшил из кожи черные перчатки
и в них вонзил сто пятьдесят
гвоздей,
и были сердцу их лобзанья сладки.
О, только раз на миг души твоей
коснулся луч и слезы умиленья
исторгнул из твоих слепых очей,
ты мирным сном забылся на мгновенье,
но снова тьма покрыла все кругом,
и вновь помчались адские виденья.
Но ты не пал, очнувшись пред Врагом,
до гроба дверь замкнул у темной
кельи
и каждый луч с тех пор считал
грехом,
страшась, как ада, райского веселья.
Ты голодал, спал на гнилой двери,
как зверь, в жару кровавого
похмелья:
рыдая от зари и до зари,
ни на мгновенье не касаясь тела,
сказав надежде навсегда «Умри!»,
раскаянью не зная лишь предела…
И вот в виденье огненном Господь
предстал твоей душе оцепенелой,
вещая грозно: «Раб, казнящий плоть,
восстань из мрака ныне к жизни
новой,
Наш гнев ты смел страданьем
побороть;
восстань, гордец упрямый и суровый,
Я сам тебе отверзну райский сад,
но ведай днесь, когда б не Наше
слово,
раскаянье твое пожрал бы Ад!»
Так, вняв Отцу, скончался бедный
Суза,
и плоть его нетленна, говорят…
Когда ж и мы расторгнем наши узы,
и нас вернет безумье небесам
восстановить попранные союзы?..
Святой страдалец! Ты – прообраз нам,
отверженным, безумным, окаянным!
Дай мне прильнуть к твоим святым
огням,
к твоим рубцам и язвам покаянным!..
Зажечь стигматы от твоих стигмат!
Да буду век безумным, сирым, странным!
Да вниду в Рай, благословляя Ад!..
(Св. Людовиг Гонзагский)
Я был, как дева, робок и стыдлив,
меня бежал лукавый Искуситель,
бесплодно злую мудрость расточив.
Но не Тебе, Христос и мой Спаситель,
я в жертву сердце бедное принес,
уйдя из детской в строгую обитель.
Святая Дева дев и Роза роз,
я отдал все Тебе Одной, Мария,
без размышлений, колебаний, слез!
Я был еще дитя, когда впервые
с улыбкой благосклонной надо мной
склонила Ты свои черты святые,
и, молодость отдав Тебе Одной,
я принял целомудрия обеты
с благоговейно-строгой тишиной!
Вот детские, как сон, мелькнули
леты,
и вот зарделись юности цветы,
но я хранил высокие запреты,
средь золота придворной суеты
и посреди тончайших обольщений.
Как мать, мне грустно улыбалась Ты,
живую благодать благоволений
мне в душу источая каждый миг…
Так в юности не знал я искушений,
моим щитом был Девы светлый лик.
Как мать, Ты наставленья мне
шептала,
я, как дитя, к твоей груди приник,
и ревность с каждым часом
возрастала…
Толпою дам придворных окружен,
ни разу я, как строгого забрала,
ресниц не поднял на прелестных жен,
страшась прочесть в их взорах знаки
Ада,
к Тебе святою ревностью сожжен.
Так с ранних лет священная ограда
замкнула сердце, чуждое тревог,
и взоры упокоила лампада.
Я был во всем покорен, тих и строг,
я плоть, бичуя, изнурял сурово,
страшась вкусить плода, сорвать
цветок
благоухающий иль молвить слово.
Я все забыл, друзей, отца и мать,
их взгляды встретить было б взглядам
ново,
их имена не смел бы я назвать;
так каждый миг незримым внемля
хорам,
я брел один, не смея глаз поднять,
по сумрачным и строгим коридорам,
и годы расточались, словно дым,
но Ты повсюду с нежно-строгим
взором,
окружена сияньем золотым!..
Мать приняла сыновние моленья,
и в небо отошел я молодым.
Я шлю с небес свои благословенья
вам, девушки моей родной земли,
в Раю мне внятней ваши песнопенья,
мне ваши слезы здесь видней, вдали!
О верьте: взор святого прочитает
всю груду писем, брошенных в пыли;
когда собор поет и зацветает,
и в каждом сердце снова дышит май;
мой взор простая надпись умиляет:
«Заступнику, святому Луиджи, в Рай!»
Ослеплена сияньем нестерпимым,
я прошептала робкие слова,
пред Женихом единственно любимым,
от ужаса и счастья нежива:
«Господь, умерь твоих лучей потоки,
не сжегшие моих очей едва!..
Как лезвие меча, они жестоки,
иль дай невесте ангельскую плоть!..»
Но замерли безумные упреки,
иные очи мне отверз Господь,
свевая с вежд моих туман печальный,
Он дал мне ужас света побороть.
Диск солнечный мерцал свечой
венчальной;
все пламенным венцом окружено,
сияло Сердце, как сосуд хрустальный,
прозрачней, чем священное вино;
кровавая на нем зияла рана,
увито было тернием оно,
но, как светило блещет из тумана
над Ним, приосенив святую кровь.
Креста пылала вечная Hosanna.
И стал мне внятен глас: «Не
прекословь!..
Прими свои последние стигматы,
да будет миру явлена любовь
невестою с Распятым сораспятой,
стань ученицей Сердца Моего,
и станешь вновь рожденной и
Веаt'ой!..
Святой любви свершится торжество:
погаснет Солнце, мы пребудем вместе…
Лия лучи блаженства своего,
Святой Жених грядет к своей
невесте!..»
Упала я пред Ним без сил вздохнуть
и, плача, улыбалась доброй вести,
и вдруг лучи мою рассекли грудь,
и сердцу моему так сладко было
к сосуду Сердца Божьего прильнуть,
и нас одно сиянье окружило.
I.
Четыре дня томительного сна,
четыре дня предчувствий беспокойных,
и, наконец, душа отрешена.
Вот развернул извивы звений стройных
торжественно-рыдающий хорал
взываний и молитв заупокойных.
Он близился, он грустно замирал,
и было мне, почившей так прекрасно,
следить, как в сердце пламень
догорал,
и улыбаться странно-безучастно,
смотря, как к золотому гробу мать
и две сестры в слезах прильнули
страстно.
Легла на сердце строгая печать,
им был восторг мой тайный непонятен,
не смела я их слезы понимать.
Вдруг тихий зов сквозь сон стал
сердцу внятен,
и взор скорбящий в душу мне проник,
и вспыхнули огни кровавых пятен,
меня назвал Он трижды и поник,
а я, ответ замедлив свой, не знала,
то был ли голос Агнца, иль в тот миг
моя ж душа меня именовала;
но я была безгласна как дитя,
на милосердье Агнца уповала.
Он улыбнулся, содрогнулась я, –
а там, внизу, из брошенного тела,
скользнув по гробу, выползла змея,
клубясь, свивала звенья и свистела
и горстью мертвой пепла стала вдруг,
и вот я к Жениху простерла смело
огни моих крестообразных рук,
и дивные предстали мне виденья
среди моих неизреченных мук:
был искус первый – искус
нисхожденья,
душа была низвергнута во Ад,
вокруг, стеня, толпились привиденья,
и в той стране, где нет пути назад,
черты родные всех, что сердцу святы,
я встретила и отвратила взгляд.
Была дыханьем огненным объята
я у разверстой пасти Сатаны,
заскрежетал он, словно мавр
проклятый,
но вождь незримый с правой стороны
со мною шел, мне в сердце проливая
целительную влагу тишины.
За Женихом я шла, не уставая,
и невредима посреди огней
свершала путь, молясь и уповая,
сквозь все ряды мятущихся теней
по лестнице великой очищенья
и через седмь священных ступеней.
И каждый миг чрез новые мученья
меня влекла незримая рука,
изнемогая в муках восхожденья,
пережила я долгие века…
II.
Услышав зов, склонилась я к
подножью,
дух ангельский и девственное тело
предав Кресту, объята сладкой
дрожью,
и, плоть свергая, тихо отлетела.
(Последнее то было обрученье!)
Поникли руки, грудь похолодела,
и замерло предсмертное биение;
вот отступили дальше в полумрак
мерцанья, славословья, песнопенья;
как воск мощей, простерта в строгой
раке,
беззвучно я запела «Agnus Dei!»,
и вот святые проступили знаки;
и миг последний был всего страшнее,
но тень крыла мне очи оградила,
я каждый миг свободней и смелее
по ступеням безмолвья восходила,
и близясь каждый миг к иным преградам,
при шаге каждом крепла в сердце
сила.
Мой верный Страж ступал со мною
рядом,
меня в пути высоком ободряя
то благостным, то непреклонным
взглядом.
Вот заструились дуновенья Рая
неизреченны и невыразимы,
и луч не дрогнул, сердце мне
пронзая.
А там, внизу, как стадо агнцев,
дымы,
у наших ног теснясь благочестиво,
не двигались… Но мы неуловимы,
их ласке улыбнувшись торопливо,
влекомы восхождением упорным,
восстали там, где для души
счастливой
последний путь отверст в окне
узорном,
где искони в борении согласном –
два светоча на перепутьи горном –
луч белой Розы сочетался с красным…
Взглянула я, и вдруг померкли взоры,
и лик Вождя явился мне ужасным,
я вопросила с трепетом: «Который?»
Смешалось все, и сердце ослабело,
и замолчали ангельские хоры.
Я взоры вниз потупила несмело,
в груди сомненье страшное
проснулось:
«Чье мертвое внизу простерто тело?»
–
и вдруг в смертельном ужасе
очнулась.
В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей
невесте!» –
шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,
и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,
и вдруг, светло-прозрачна и легка,
восхищенная силой несказанной,
всему земному стала далека.
и свет пронзил ей сердце, и нежданно
ее очам разверзшимся предстал
Жених, лучами славы осиянный,
и, затмевая звезды, Он блистал,
как в час великой славы на Фаворе,
Он трижды «Мир вам!» тихо прошептал,
но та же скорбь таилась в светлом
взоре…
И, Крест омыв ручьем блаженных слез,
каких еще не исторгало горе,
«С рабой своей пребудь вовек,
Христос!» –
она, раскрыв объятия, взмолилась,
вся зажжена огнем безумных грез;
над ними время вдруг остановилось,
и Он коснулся черного Креста,
все белым светом дивно озарилось,
и взор слепила каждая черта…
Вот снова мрак соткал свои покровы,
но грудь ее лучами залита,
нетленная звезда во тьме суровой,
сияет Крест пылающий на ней
и каждый миг, исполнясь силой новой,
все лучезарней, чище и сильней,
горят, его осыпавши чудесно,
узоры ослепительных камней –
в слезах земли зажжен огонь
небесный!
Молюсь Тебе затем, что пять веков
легли меж нас, как строгие преграды,
Ты падший дух выводишь из оков
и не слепишь мои больные взгляды,
как солнца лик сквозь глыбы облаков!
Сойди в мой склеп надменна, как
инфанта,
вся, как невеста, девственно-чиста,
мои давно безгласные уста
зовут Тебя: «О Santa, Santa,
Santa!»,
дай силу мне стать рыцарем Христа!
Ты в сонме тех, чей каждый шаг –
победа,
чей взор – огонь, чьи слезы –
благодать,
родной страны печальница и мать,
вручи мне тайну ангельской беседы,
овце чужой приди спасенье дать!
В пыланиях своих не зная меры,
Ты истязала девственную плоть,
обеты «Vulnerari», «Ne ridere!»
Ты приняла покорно, и Господь
Твой дух вознес к огням последней
сферы!
Проклятья, вопли ужаса и дым
стремились ввысь, пылали квемадеро,
но Ты предстала знаменьем святым,
два пламени твои: Любовь и Вера
вдруг вознеслись виденьем золотым.
Ты в наши дни – лишь имя, лишь
преданье,
но памятны для сердца все рыданья,
все лепестки Твоих девичьих грез,
растоптанных Тобой без состраданья,
и язвы все, что ведал лишь Христос!
Страдалица, Твой образ
кротко-строгий
меня зовет на старые пути!..
В нас озлобленье плоти укроти,
и в Замке сердца, в царственном
чертоге,
как мать, больное сердце приюти!
Я перед Девой склоняю колени:
«Все ей, безумной, прости!»
Хмурятся строго вечерние тени:
«Бесцельны пред ней все пути!»
Я перед Девой склоняю колени:
«Все ей, погибшей, прости!»
Шепчут зловеще вечерние тени:
«За нас, за нас отомсти!»
Я перед Матерью пал на колени:
«Матери Матерь, прости!»
Плача, поникли полночные тени:
«Все отпусти!»
Горестно носятся в далях просторных
ветра глухие рыданья,
странно размерены криков дозорных
чередованья.
Полночь, и лагерь заснул перед боем,
лагерь, от боя усталый;
день отпевая пронзительным воем,
плачут шакалы.
Месяц недобрый меж облак бессонных
лагерь обходит дозором,
ищет он, ищет бойцов обреченных
пристальным взором.
Час их последний и ясен, и краток,
снятся им сны золотые,
благостно шествует мимо палаток
Дева Мария.
(Эредиа)
Их жены падают с молитвой на колена,
одеты в шерсть и лен; под ними скал
гряда,
простерши длани ввысь, они глядят
туда.
где грани острова обозначает пена.
Бесстрашных моряков отвага –
неизменна…
Их гавань дальняя манила в царство
льда,
их дружная семья теперь стеклась
сюда…
И вот, возврата нет, им не уйти из
плена.
Дробясь о берега, рыдает вал
морской,
он ищет, он зовет Тебя, Звезда
святая!
Надежда гибнущих в пустыне
роковой!..
На загорелых лбах морщины собирая,
далекий Angelus гудит над лоном вод
и замирает там, где бледен небосвод!
Я угасил свой взор, печальную свечу,
я пролил чашу слез и чашу опрокинул
и вновь молитвенно ее, подняв,
придвинул
к Твоим живым струям и к твоему
лучу.
Подобен сладостно-разящему мечу,
твой луч рассек мне грудь, как перст
ее раздвинул,
от просфоры живой потом частицу
вынул,
и все вокруг горит, и я, горя,
свечу.
Туда, где голуби ласкают купол
строгий,
где камень оградил небесные чертоги,
душа возносится, обняв святой напев:
«Ave Maria!»… Пусть из
нежно-голубого
в луч фиолетовый Ты превратишься снова,
о, Rosa mystica, Святая Дева дев!..
Ко мне примчался белый конь,
то – конь моей Мадонны…
Мы скачем, я пою Огонь
душой, навек сожженной,
мы скачем… Я пою Огонь
душой освобожденной!
Ко мне на грудь из царства звезд
спустился Лебедь снежный.
весь распростерт, как белый Крест,
он – вестник смерти нежной,
и вот, пою мой белый Крест
я в радости безбрежной!
И вот опять на грудь мою
спустился Ангел Рая,
Марию-Розу я пою
от радости сгорая!
И песнь моя поет в Раю,
поет, не умирая!
Вновь движется и меркнет, и сверкает
Твой кроткий лик, Святая Роза роз,
опять в душе, струясь, не иссякает
дар благодатный тихих, теплых слез.
Как сладостно мой разум преклоненный
в рыданиях органа изнемог,
и как легко, полетом окрыленный,
я, нищ и наг, переступил порог.
Расширен взор и строгий, и
прилежный,
и в цепь одну сомкнулась с дланью
длань,
в Твоем саду, в Раю Марии нежной
я – над ручьем играющая лань.
Приди, мой Ангел, стань у двери
храма,
там, где ее преклонена глава,
укрой свой лик в покровы фимиама
и мне шепни забытые слова.
Как чистый воск, весь мир плывет и
тает,
вокруг ни очертаний, ни границ.
Се на крылах недвижных низлетает
чистейшая из чистых голубиц.
Как в Матери, душа черты родные
вдруг узнает, Тобой опалена,
и что тому земные имена,
кто дышит сладким именем «Мария!»
(Из Данте Алигьери)
Тебе, о Дева-Мать, Дщерь Сына
Твоего,
молюсь! Ты вознеслась превыше всех
смиреньем,
для Вышней Воли цель творения
всего!..
Ты нас прославила, сроднила с
искупленьем.
Ты просветила плоть, и Сам Творец
Благой
не убоялся стать меж нас Своим
твореньем.
Как солнечным лучом, лучом любви
святой
взрастила Розу Ты; здесь, мир вкушая
вечный,
Ты Солнце благости полуденной порой,
Живой надежды там источник
бесконечный!..
Кто ищет благодать без помощи Твоей,
в том крыл не развернет, увы! порыв
сердечный!..
Ты нам прибежище; Ты в благости
Своей
всем, кто Тебя зовет, щедроты
рассыпаешь,
спешишь навстречу просьб, молений и
скорбей
и милосердие на падших изливаешь…
Ты – сострадание, Ты милость без
конца,
непостижимо Ты – в Себе соединяешь
Все, что есть высшего в творении
Отца!..
и все создания Премудрого творца
от страшных, адских бездн до Рая
созерцали.
перед Тобою днесь с мольбой покорной
пал,
чтоб силу дивную Твои щедроты дали,
чтоб ныне высшее блаженство он
познал…
О никогда, клянусь, восторгов
созерцанья
себе столь дерзостно молить я не
дерзал,
как для него молю… Услышь мои
воззванья,
я ныне все мольбы в одну мольбу
солью, –
пусть тучи смертности единый луч
сиянья
рассеет без следа. Да перед ним,
молю,
блаженство высшее предстанет… О
Царица,
Ты можешь все свершить… Пускай
любовь свою
он чистой сохранит, пускай в груди
смирится
порыв земных страстей пред властью
Твоея!..
Днесь Беатриче ниц, молясь, спешит
склониться
и длани вознести; весь Рай вокруг
Нея
с моей молитвою напев соединяет;
и то, о чем молю, о чем взываю я,
собор блаженных душ Марию умоляет!..
__________
*Данте
I.
Буря затихла… Снова колонны
в бездне дрожат золотые,
снова к нам взоры твои благосклонны,
Ave Maria!
Чуть отражается в глади зеленой
звездная, млечная пена,
снова поник я душой умиленной.
Gratia plena!
Вечная Роза, гори, не сгорая,
в звездной, немеркнущей Славе,
Свет и врата недоступного рая!
Ave, Ave!
Огненной стигмы кровавого знака
жаждет так сердце больное…
Вдруг все затихнет, и снова из мрака
смотрит лицо восковое!
II.
Ave Maria! – гимн
благословенья,
где каждый звук и благостен, и
строг,
Ave Maria! – тишина забвенья,
садам блаженства горестный упрек.
Ave Maria! – праздник
величанья,
Врата небес, Звезда немых морей,
Ave Maria! – торжество молчанья
перед завесой строгих алтарей!
Ave Maria! – полумрак лиловый
молитвенно-потупленного дня,
где каждое, как вздох, протяжно
слово,
как ореол, мерцание огня.
Ave Maria! лишь Тобою святы
те дни, когда, молясь, Франциск
святой
напечатлел нам вечные стигматы
и обручил нас с Дамой-Нищетой.
Ave Maria! – тихий хор хвалений
из рода в род, из всех веков и
стран,
бегущий вечно ввысь фонтан молений,
бегущий вниз раскаяний фонтан!
Ave Maria! – лишь Тобой
хранимы,
мы лишь к Тебе возносим очеса,
причастницы, цветы и серафимы
в Твоих созвучьях слили голоса!
Ave Maria! – молния органа
и колыханье кроткое огней,
и радуга над пастью урагана
из седмицветных, легких ступеней!
Ave Maria! – трепет белых
крылий
средь сумрака узорчатых окон,
плач Ангелов и славословье лилий,
и стройная задумчивость колонн.
Ave Maria! – золотые четки,
гирлянды звезд, протянутых Отцу,
моление, да придет пастырь кроткий
обнять мой дух, как белую овцу.
Ave Maria! – волны благодати,
зачатье, где безгрешен каждый миг,
последний крик, последний вздох
распятий,
преображенья осиянный лик!
Ave Maria! – низверженье Ада,
заплакавший в душе погибшей рай,
обетованье Солнечного Града,
среди снегов цветущий вечно май.
Ave Maria! – радость Вифлеема,
Голгофы Крест, священных терний
кровь,
и воскресенья вечная эмблема,
и рыцаря безгрешная любовь!
Предстояла Матерь Божья,
горько плача, у подножья
пригвожденного Христа,
и была пред Ней, смятенной
и мечом насквозь пройденной,
кровь святая пролита.
Как печалилась, рыдая,
Матерь Божья Пресвятая,
видя Сына Своего,
как томилась, горевала,
в скорби слезы проливала
перед муками Его!
Смертный, кто не возрыдает,
зря смятенный, как страдает
Матерь Божья у Креста,
кто, едва на Матерь взглянет.
сопечальником не станет
Сопечальницы Христа?
Перед Ней за род греховный
Безглагольный, безвиновный
сладкий Сын Ее и Бог,
под бичом язвим жестоко,
умирая одиноко,
испустил последний вздох.
Матерь Божья, ток любови!
дай мне стать причастным крови
и печали Твоея.
чтоб к Христу любовью смело
сердце вечно пламенело,
чтобы с Ним страдал и я!
Дай мне силы, Пресвятая,
чтоб и я, как Он, страдая.
был с Распятым сораспят,
чтоб все язвы в умиленье,
как святое искупленье,
разделить я был бы рад!
Пресвятая, дай мне силы,
быть с рожденья до могилы
сопечальником Твоим,
у Креста святого стоя,
сопечалуясь с Тобою,
преклоняясь перед Ним!
О, Святая Матерь-Дева,
на меня воззри без гнева,
близ Тебя рыдать позволь,
и мою страстям Христовым,
язвам Господа суровым
сопричастной сделай боль!
Пусть я буду изъязвленный,
крестной мукой упоенный,
кровью Сына опьянен,
да не буду, Матерь-Дева,
в страшный день Суда и гнева
каре вечной обречен!
Да чрез Матерь Пресвятую
пальму славы обрету я,
о Христе, мне силы дай,
чтоб в тот час, как гибнет тело,
пред душой моею смело
мне открылся славы Рай!
Ave Матерь Божья,
звезда морей златая,
Приснодева, Неба
сладкое Преддверье!
Восприяв покорно
Гавриила «Ave»,
дай забыть нам мирно
имя древней Евы!
Разрешая узы,
озаряя светом,
расточи напасти,
дай вкусить блаженства!
Буди Матерь наша!
Да мольбу приимет
ради нас приявший
от Тебя рожденье!
Пресвятая Дева,
кроткая меж кротких,
нас, детей греховных,
вознеси, очисти!
Укрепи, очисти
жизни путь лукавый:
да Христа мы узрим
в радости соборной!
Да восславим дружно
и Отца, и Сына,
и Святаго Духа –
Трех хвалой единой!
Я
спасен! Подо мной воют яростно адские бездны,
призрак
в маске железной меня стережет на пути…
Надо
мной в небесах снова луч зажигается звездный.
Я,
рыдая, молюсь, и мне радостно дольше идти!
Есть
божественный миг: эта жизнь предстает перед нами,
словно
сон, что когда-то пленял и сжигал, и томил,
кончен
путь на земле, но, эфир рассекая крылами,
мы
умчимся туда, где дрожат мириады светил.
Там
расторгнуты грани пространства и времени грани,
там
бессменно сменяет видений чреду череда,
дышит
Роза, омыта рекой золотых созерцаний,
и
сожженное здесь, загорается вновь навсегда!
За
пределами звезд, где скользят бестелесные тени,
где
безгрешные духи о тихих блаженствах поют,
перед
образом дивного Данте склоняя колени,
наши
бледные тени с землей примиренье найдут!