В великих просторах мировых
морей, в Океане, обтекающем Землю, в зеленых, и синих, и серых, и
жемчужно-опальных, и слегка голубых пространствах Воды, от одного предела до
другого, много есть разных стран, островов, зовущихся частями света, и островов,
что зовутся острова, и во всех этих странах по-разному светит Солнце, в иных узорах
предстают звезды, и разные растут деревья и цветы, но жизнь различностей одним
воззвана была Солнцем, великий один закон управляет несоизмеримыми движеньями,
путями Вещества, и везде жаждущий взгляд устремляется к Солнцу, Дневному Солнцу
или Ночному, и повсюду цветут цветы, даже в расщелинах утесов или между камней
умерших храмов, даже из снега глядят они своими голубыми глазами, а когда
Воздух скован слишком сильным Морозом, самый снег обращается в цветы. И как знать,
что красивее, горячие ли кактусы под Африканским Солнцем, или звездные кристаллы
Норвежских снегов и льдов, белоснежные холодные цветы, возросшие в лунные ночи,
под шепот и руны слепых провидцев.
От Океана, зовущегося Льдяным, с
его свистящими ветрами, до теплых замкнутых средиземных морей, и от великих
громад Тихого Океана, бьющегося о золотую Калифорнию, до голубой Атлантики, задернувшей
синею занавесью Город Золотых Ворот, и высокую Башню Солнца, и Город Лика Взнесенного,
возникают острова созерцания и действенности, расцвечаются кипучею жизнью береговые
полосы Земли, живут яркой жизнью внутренние страны, быть может, любящие Море
еще больше, в силу внутренней тоски по Морю, живут обособленной своей жизнью
дни и века, тысячелетия и целые ряды тысячелетий, а умрут, – умереть все-таки не
могут, ибо, что раз горело, то уже светит всегда, отраженным, преображенным,
рассеянным светом, разбросанным, как бывают разбросаны ветром и птицами семена
низинных растений, попадающие на Эверест и Чимборасо, и как от цветка к
далекому цветку разбросана цветочная зиждительная пыль звенящими пчелами, позлатившими
себя поцелуем с цветком, и как бывают разбросаны жесткою рукою неживые семена
по продольным бороздам, чтобы смерть превратилась в жизнь, и чтобы черные глыбы
стали веселящим глаз изумрудом, и поздней шелестящею сказкою золота. Побыть
мечтой на всех мировых полях, и ото всех вернуться обогащенным; – помедлить над
голубым и желтым Нилом, в этой единственной долине, не знающей дождей, но изукрашенной
голубыми и розовыми лотосами, любящими влагу, насмотреться вдоволь на красавца
растений, стройный папирус, столь же священный в своей ритуальной взнесенности,
как ритуально-священны все изваянья Богов и Богинь Египта, и все очертанья и
краски Египетской живописи; – унестись к тропическим лесам Майи и Мексики, где
звучат птицы-флейты, и лакомятся пылью цветов быстрые колибри, находящиеся в
вечном движении, прислушаться к ропотам древних Космогоний, нарвать там стеблей
маиса, и много-много сорвать волнующих чаш орхидейных, меж белого майского цвета,
и красно-лиловых гроздий растенья, чье имя есть огненный куст: – побыть в
древней Индии, между первичных поэтов, сказавших, что семь есть чарований у
Агни, семь языков у Огня; – горной свежестью подышать в пределах Ирана, и запомнить
полные мужественной прелести благоговейные напевы Заратустры; – уверовать с
Халдеями в Семь Страшных Демонов, и снизойти с И стар в Преисподнюю; – воронов
Одина увидеть, и песню орлов услыхать, которые пели Сигурду; – ржаных и пшеничных
колосьев нарвать в красивой Польше и печальной Литве; – родного Перуна послушать,
и вместе с Ярилой влюбиться в Богиню-Громовницу; – перекинуться к новым дням, к
нашим дням, похожим на белые ночи, к нашим чарам и к нашим раденьям, городским,
запоздалым, полночным и комнатным; – всюду увидеть-услышать голос мига и данного
места в существенной их единичности, а, расслышав, напевно, в стихах ли текучих,
или в прозаической срывчатой речи, воссоздать услышанное, – вот сложная радость
и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по
морскому многообразна, – задача, зовущая многих художников к творческой работе
многих лет.
Поэт слышит дальние шепоты,
подземные голоса, и зовы времен отшедших. Он – как те чада Солнца и дети Луны,
бронзово-вылитые красно-цветные, которые, приникая ухом к земле, слышат не только
далекие шумы, но и далекие шорохи. Он – как горное эхо, которое схватывает
прозвучавший голос, и в перепевах бросает его из пещеры в пещеру. Горное эхо не
весь ухватит прозвучавший голос, но то, что будет ухвачено, оживет в перекличке
волнующим призывом, и будет иметь свое очарование, особую прелесть свою, чару
капризного горного эха, которое воссоздает-то не все, а лишь то, что ему
приглянется, но эти отдельные звуки и отзвуки раздаются зато с особенной
четкостью. И река, отразившая звездное Небо и ветви плакучей ивы, не может быть
Небом и ивой, пребудет рекой убегающей, но отражение Неба и звезд и ветвей не
имеют ли также собственной чары, и не радостно ли тем, кто не может видеть
Небо, увидать его отраженным в зеркале.
Мы, Русские поэты текущих дней,
– а только в России существует сейчас кипенье настоящего творчества, – создадим
великую звездность в области Русского Поэтического Слова, и наши творчески-литературные
переживания будут страницами в книге, чье имя – художественность мысли, чьи
имена – искание жемчуга, возженье светильников, воссозданье забытого,
исторганье из темных глубин, скрытых в них, тайных кладов.
Между нами не будет
соперничества, а лишь состязанье искателей, соревнование целой дружины, где
каждый отдельный есть зоркий ловец жемчугов. У каждого есть своя ухватка и своя
особенность. Я, говорящий, сроднился издавна с замыслами древних Космогоний, и
с двумя современными слитными Гениями – с Испанией, что есть сад горячих
гвоздик, и с Англией, что есть остров в свеченьи морей. Поэт стального стиха,
Валерий Брюсов, лелеет в душе бранные клики всех веков, и близок чрезвычайно к
Латинскому Гению времен Рима-Миродержца и к нежно-ядовитому Парижу наших дней,
окутанному изумрудами предвечерней дымки, Пасечник Русской Речи, Вячеслав
Иванов, владеет, как никто, постижением Древне-Эллинского мира и
облачно-лесными состояниями Русского Стиха. Сологуб есть истинный угадчик
Дьявола, и услышит его всюду, где он заговорит. Тонкий живописец настроений
природы, Бунин знает голоса степных пространств. Балтрушайтис не тщетно родился
в Литве, где полевые розы обрызганы слезами. И Блок, занесенный снегом, умеет,
стряхнувши снежные звездочки, войти в детскую, где гномик остановил часы горя
на часе и минуте радости. Минский и Мережковский, Бенуа и Бакст, Зелинский и
Батюшков, Волошин и Городецкий, целый ряд писателей, поэтов и художников, уже
сказавших свое слово и только что выступающих с лезвием слова, сливаются ныне в
одном великом замысле – свить цветочную гирлянду красоты и знания. Я не
пересчитываю всех имен. И еще другие придут, другие, другие, освященные
творческим даром – уменьем знать счастье и испытывать боль. Мы создадим Певучую
Дружину. Она уже есть.
Вот, мы собрались на ночной
равнине. Срывные скалы кругом, запутанность гор. Но мы знаем, что есть
священная игра – из рук в руки передавать заповедный светильник, от факела к факелу,
ждущему света, перебрасывать быструю искру. Скорее – рука к руке, и от края до
края. Бросим и тут и там, по ночным окраинам, алые гроздья огня.
И зажжем на высотах костры.
К. Бальмонт
13 февраля 1908
Долина Берез
Давно
уж с Поэтами я говорю.
Иных чужеземных садов.
Жемчужины
млеют в ответ янтарю.
Я
сказкой созвучной воздушно горю
Под золотом их облаков.
И
вижу я алые их лепестки.
В душе возникает рубин.
Звенят
колокольчики возле реки,
И
в сердце так много красивой тоски.
Я
чувствую. Мрак – властелин.
Но
Агни, о, Агни сильнее всего.
Я сам изошел из Огня.
И
близок я Солнцу с лучами его,
И
лучше сияния нет ничего.
И звезды ласкают меня.
Я
с ними, я всюду, где греза поет,
Я всюду, где дышит душа.
Мне
блески зажглись, отступили, и вот,
Где
были, сплелись там цветы в хороводе.
Как жизнь меж цветов хороша!
К. Бальмонт
1905.
Москва
Золотой
Сентябрь
От
Солнца до Солнца иду я,
От
Ночи до Ночи я жду.
Внимая,
тоскуя, ликуя,
В
душе засвечаю звезду.
Мне
Сириус дал златоцветность.
Мечту
он увлек за собой.
И,
в сердце лелея ответность,
Увидел
я Нил Голубой.
Большую
Медведицу зная,
К
цветам неизведанных мест
Ушел
я, и мгла голубая
Мне
Южный означила Крест.
Дорогою
душ устремляясь.
Я
Млечным Путем проходил.
И мысль,
серебрясь, расцвечаясь.
Златых
прикоснулась светил.
Цветы
небосводные были
Так
ярки в своей высоте,
Что
блески цветочной той пыли,
Остались
как гроздья в мечте.
От
Солнца до Звезд и до Солнца,
От
Солнца до Звезд и Луны,
Румяность
и рдяность червонца,
Опально-сребристые
сны.
И,
если я снова в тумане,
И
дымность в сияния лью, –
Я
все ж, и в туманной Бретани,
Багряное
Солнце пою.
К. Бальмонт
1906.
Финистер. Примель
Лето.
1908.Фландрия.
Беркендаль
Убыль
Зимы.
ЕГИПЕТ
МЕКСИКА
МАЙЯ
ПЕРУ
ХАЛДЕЯ
АССИРИЯ
ИНДИЯ
ИРАН
КИТАЙ
ОКЕАНИЯ
ЭЛЛАДА
СКАНДИНАВИЯ
БРЕТАНЬ
ЕГИПЕТ
МЕКСИКА
МАЙЯ
ПЕРУ
ХАЛДЕЯ
АССИРИЯ
ИНДИЯ
ИРАН
КИТАЙ
ОКЕАНИЯ
ЭЛЛАДА
СКАНДИНАВИЯ
БРЕТАНЬ
ИЗЪЯСНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
ЕГИПЕТ
«Предстание пред Ликом Дня»,
более известное Европейцам как «Книга Мертвых», представляет из себя один из
древнейших памятников благоговейной Человеческой Мысли. Молитвенные песнопения,
заклинанья и религиозные помыслы, составляющие эту цельную слитность Египетских
текстов, были записаны, загадочными письменами, на стенах гробниц и саркофагов,
на траурных колоннах, папирусах и амулетах. Египетский народ был одним из самых
религиозных народов, когда-либо существовавших на Земле, и цель этих
молитвенных в заклинательных надписей – удостоверить благое состояние отшедших
за пределами посюсторонней жизни. Тексты эти, главным образом, были найдены в
Фивах. Эти благоговейные мысли возникали и светились в Египетских умах в
течение многих тысячелетий, – и пяти, и семи, и свыше, – и были одинаково
живыми – как перед умственными взорами Фараона, так и пред умственными взорами
обыкновенного пахаря или рабочего. Это – мыслительный клад, сиянья которого
распространялись одинаково на всех.
Религия древних Египтян, этих
поселенцев из погибшей Атлантиды, так же как религия Майев и Мексиканцев, им
чрезвычайно родственных, и тоже озаренных запоздалыми зорями Атлантиды, есть
религия по преимуществу Солнечная. Благоговейным своим сознанием, Египтяне
сливают в одну великую цельность небесные Светила с земными Цветами,
Человеческий мир с миром Зверей и Богов, текущее Мгновение с безызмерною
Вечностью, и здешнее Сегодня с запредельным Завтра. Поэтому все Искусство
Египтян отмечено печатью высокой взнесенности, каждая фигура их живописи,
каждое изваяние изумительной их скульптуры, каждая черта всего строя их мысли и
их исторического лика – полны тонкой духовности, завершенной идеальности, как
завершены в своей красоте, и не могут быть иными, стебель папируса, нежный
лотос, строгий стих и математическая фигура.
Гимнов к Солнцу у Египтян много,
– кому же и петь хвалы, как не ему, в этой бездождной, но пышно цветущей
озаренной долине, – и в каждом гимне они творчески сливают лик Солнца видимого
с ликом Солнца духовного, властью которого идут и ведутся миры. Я выбрал
отрывки, которые казались мне наиболее отличительными. Кто хочет вполне
воспринимать Египетские песнопения, тот должен, конечно, обратиться к изучению
Египта, литература о котором подробна и огромна, и при этом находится не в
законченности, а в движении. Но многое из красоты этих гимнов просвечивает и для
каждого внимательного взгляда, без специальных изучений. Изъяснение тех слов и
имен, смысл которых недостаточно явствует из самого текста, я прилагаю.
Ра – Солнце, творец Мироздания.
Ветхий деньми, Выходящий из-за горизонта, Содружный с Утренней Звездой,
Обожаемый глазами, он в некоторых надписях является более древним, чем самый Небосвод.
Главное местопребывание Солнечного культа в Анну [греческое Гелиополис]. Ра
обычно изображался в лик человека с головою сокола, увенчанного солнечным
диском и уреем [кобра]. В левой руке его – царственный скипетр. В правой – знак
жизни, крест тау с вершинным яйцевидным ободком. Зоркий и сильный, змейнопроворный
и неуловимый, стройный и вечно живой. Будем как он. Будем как Солнце.
Хепер, или Хепера,
Самосозданный, создатель Богов, символ Возрожденья, он есть также одна из
ипостасей Восходящего Солнца. Знак его – священный скарабей. Он изображается
как человек с священным жуком над головой или с жуком вместо головы. На стенах
погребальных зданий он плывет в скользящей ладье Солнца.
Нёт, женская основа небесного
Океана, Ну. Она изображается как выгибающая дугою свое звездное тело над
Землей, которой она, выгибаясь, касается кончиками пальцев рук и ног. Иногда
она изображается также даятельницей молока, коровой.
Ману – гора Заката.
Маат – воплощенье Порядка и
Стройности, жена Измерителя, Тота, дочь Ра. Она Властительница Неба,
Правительница Земли, и Главенствующая Мира Запредельного. Она изображается как
сидящая женщина, с дыбящимся пером Справедливости на голове. Иногда с повязкою
на глазах. В левой руке ее – цветочный скипетр. В правой – знак жизни.
Геру-кхути [Гармахис], Горус с
двумя горизонтами, есть одна из ипостасей Солнечного бога, особливо бога
Восходящего Солнца, и как таковой представляемый Великим Сфинксом. Он
изображается с головою сокола, и с диском, также как с уреем.
Бакхатет – гора Востока, обратный
Солнечный полюс по сравнению с горой Ману.
Тот – Лунный бог, изобретатель
точных знаний, письмен и искусств. Это он написал священные Книги, и вместе с
Изидой обладал великими знаньями в магии. Иногда он является в лике ибиса, но
большею частью как человек с головою ибиса, над ней полумесяц и диск, в руках –
кисть и перо, или зазубренная отметинами длинная пальмовая ветвь. Греки
отождествляли его с Гермесом Трисмегистом, имя которого священно через века для
каждого, кто в той или иной мере соприкасается с Тайноведением.
Себау – Лик Демонов, змееликий
сонм Дьяволов, врагов Света. Колыхающийся пред лучами, Сумрак лишается рук и
ног пред победным ликом Солнца.
Апеп, иначе Апепи, великий
многоликий Змей, враг Солнца, и воплощение духовного Зла. Он изображается как
Змей, с многочисленными извивами, в каждый из которых воткнут нож. Солнце, встречая
Апепа с его воинством, бьется с ним всю ночь до зари. Иногда этот Демон
отождествляется с Тифоном. Он силен, темен, и облачен. Лишь огонь и кремневый
меч бога Солнца загоняют его в подземные пещеры. Один из его имен есть Ревун.
Он изображается слепым.
Абту – священная рыба, которая
на гробах и на других погребальных изображениях плывет при носовой части ладьи
бога Солнца, также как рыба Ант.
Горус – сын Озириса и Изиды, то
изображается как мальчик, то как юноша с головою сокола, Солнечная ипостась.
Озирис, величайшая из всех Сил,
бог-царь Египта, даровавший людям свет знания, законы, научивший их молиться и
возделывать поля. Сын Неба и Земли, супруг и брат Изиды. С именем Озириса были
связаны все упования Египтян на жизнь будущую. Светлый символ Бессмертия.
Исповедь Отрицающаяся. Сень
смертная, мир запредельный. Чертог двойной Маатии, то есть Чертог Изиды и
сестры ее, Нефтис, символизирующих Правду и Справедливость. В Чертоге сидят или
стоят 42 бога, к каждому из них обращается отшедший, и дает отрицательный
ответ, – если он может дать отрицательный ответ, – на каждый из 42 основных
вопросов, сводящих в одно целое этические представления древних Египтян. В
средоточьи кровли, украшенной карнизом из божественных уреев, и перьев, символизирующих
Маат, сидит Божество, голубовато-зеленое, с руками распростертыми.
Аменти – Закатный край, страна
Заходящего Солнца и Сени Смертной. Ее владыка – Озирис. Через эту Сень Смертную
ночью Солнце должно свершать свой путь. Аменти разделено на двенадцать частей,
полями, городами, домами, а через все это течет река по которой, в ладье своей,
Солнце совершает обратный путь к Восточному краю. Многочисленные демоны, в лике
зверином и человеческом, особливо же в лике змеином, осаждают его путь. «Он,
что в Аменти» – есть Озирис в форме мумии. Отшедший, будучи отождествляем с
Озирисом, победил всех своих недругов, – и как лучезарносияющий Ра прошел через
Ночь, чтобы встать на Востоке, так Египтянин, осуществивший заветы, уйдя из
этой жизни, проходит Сень Смертную и вступает в Жизнь Благословенную.
О священной птице Бенну,
лучезарной прародительнице эллинского Феникса, и русской Жар-Птицы, есть
красивое предание, что эта Возвратная [значение ее имени], – что птица эта с
пением вознеслась из пламени, возникшего из особого дерева, и так было волшебно
ее пение, что сам Ра слушал ее песню.
Сэт – ночной брат Озириса. Муж
Нефтис. В ранние дни он был благоволительным. Позднее он стал не только богом
Тьмы, но и богом духовного Зла. В дни упадка Египетского царства имя его, как отвратительное
и ненавистное, уничтожалось на памятниках.
Тэм – ипостась Ночного Солнца.
Самосозданный, Тэм есть создатель Богов и Человеков.
Изида, чье имя более знаменито
среди Европейцев, чем имя кого-либо из Богов Египетских, есть дочь Сэба, Земли,
и Нёт, Небосвода, сестра и супруга Озириса. Она всегда изображается как женщина,
на голове которой, в виде украшения, трон. Престол есть и гиероглиф для ее
имени. Иногда голова ее украшена диском, рогами, и двойной короной. Воплощенье
красоты жены и матери. В преданьях о Солнечном боге ее именуют Великой
Волшебницей. Нелишенная интереса гипотеза Американского писателя Лё-Плонжона,
сделавшего чрезвычайно ценные раскопки в Уксмале и Чичен-Итца, где мне
приходилось говорить о нем с туземцами, считает Изиду одною из Майских цариц,
бежавшей из Майи, от преследований влюбленного в нее брата, убившего ее
мужа-брата, в Египет, как в родственную Атлантову колонию. Майская живопись и
скульптура дают тень правдоподобия такой догадке, которую, однако, трудно принять.
МЕКСИКА
Если Египет озарен золотым,
нежно-желтым Солнцем, Мексика вся освещена заревами Солнца алого. В ее гимнах
слышишь песню крови. Ее главный бог – Вицтлипохтли, бог Войны, национальный бог
Мексиканцев, особливо города Мехико. Он называется так же Левша, т. е. Южный.
Он явился, и являлся, своим верным, в лике колибри, самой цветистой и самой
сильной из птиц, несмотря на свою малость. Птица вечного движения, неустанного
полета. Вицтлипохтли – исторгатель сердец, ибо, как известно, в Мексике пленников
возводили, с целым рядом религиозных церемоний, на высокие пирамидные теокалли,
и там жрец, обсидиановым мечом, высекал у пленного сердце, и приносил это, еще
живое, дымящееся, сердце в жертву Солнцу, в чертоги которого, по смерти,
возносились погибшие воители.
В «Песни Со-Щитом-Рожденного и
Владычицы Земных Людей» рассказывается очень распространенная в древней Мексике
легенда о рождении Вицтлипохтли Матерью-Девой. Эта легенда цветовыми и
световыми своими эффектами напоминает златоцветную живопись Итальянских
примитивов. Грозовой и облачный миф. Вечная борьба змеевидной молнии с
чудовищами-тучами, которые она разбивает при их повторном множестве.
Икскосаукви, Желтоликий, или
Ксиутекутли, Голубой Владыка, он же Куэцальтцин, Священное Пламя, он же Уэуэтеотль,
Древний Бог, он же Тота Наш Отец. Подобно этому и Агни, в «Ведийских Гимнах»,
четвероглазый бог с медовым языком, зовется богом среди богов, Хранителем, и
Нашим Отцом. Мексиканцы говорили о боге Огня, что, будучи отцом всех богов, он
пребывает в прибежище Воды, и между цветов, которые суть зубчатые стены между
водных облаков.
«Песнь Облачных Змей»,
проникновенной своей срывчатостью, странно напоминает некоторые из оргийных
песен наших Белых Братьев, когда они изображают сошествие Святого Духа.
Богиня Земли, Цигуакоатль, Женщина-Змея.
См. о ней мое песнопение, под таковым заглавием, в книге «Птицы в Воздухе», в
отделе «Майя». Богиня Койоакана, древней столицы Мексиканских царей. Лик оленя,
в котором она между прочим являлась верным, показывает, что она не только
Воительница, но и богиня Огня, ибо у Мексиканцев олень означал огонь и огненный
дождь. 13 – священное число у Мексиканцев. У жрецов, почитавших бога Воздуха, Кветцалькоатля,
был тайный священный календарь с годом в 260 дней – 20 месяцев, по 13-ти дней в
месяц. Этот календарь был основан на видимом движении Венеры, которая светила
260 дней как утренняя звезда и 260 дней как вечерняя. Общий календарь – 18
месяцев по 20-ти дней, с 5-ю добавочными заклятыми днями, в которые ничего
нельзя было предпринимать.
«Песнь Богини Рождений» напоминает
наши Народные заговоры. В одном из Мексиканских кодексов на черепах
изображается богиня агавы, Майяуэль. У ней было четыреста грудей – и она превратилась
в агаву.
Ксочипилли, Царь цветов, Цветочный
Властитель, был сверстником Макуильксочитля, бога игры, песни, и пляски, а
также и любовной страсти. В точнейшем смысле, он бог Произрожденья и Юный
Маисовый бог. В одном из кодексов Ксочипилли, в пляске, изображен как бог
Маиса, рядом с ним темный его товарищ Икстлильтон, бог пляски, против них – бог
Ветра, Кветцалькоатль, и богиня Земли, Коатликуэ или Цигуакоатль. Ксочипилли
разрисован красным, но верхняя половина лица его – желтая, а на нижней
половине, окружая его рот, белым цветом отделяясь от зеленого фона, виднеется
фигура мотылька. Он украшен перьями кветцалькокскокстли, – птица вроде нашего
токующего тетерева. Эта птица поет на рассвете. Саагун приводит чарующие
строки: «Уж начало светать, уж утренняя краска поднялась, уж песню начал
огненный петух, уж огненная ласточка щебечет, уж вот порхают мотыльки огня». – Не
только у Ацтеков, но и у других Мексиканских племен, Утренний бог есть Певец и
бог Музыки. – Аииао, аииао, – Ацтекский припев, также как и напевные, полные
гипнотизирующей музыкальности, слова в «Песни Бога обновленных Полей».
Тлалок – бог Влаги. О нем также
см. «Майю» в «Птицах в Воздухе».
Чикомекоуатль, Семизмейная,
богиня Маиса, есть как бы воплощение числа 7. Это число в ряду чисел 1 – 13
стоит как раз посередине. Поэтому она означала сердце в человеке. Число 7 – самое счастливое [el setimo numero de todos los signos era bien
afortunado у prospero].
Эта песня пелась во время посева маиса. Тамоанчан – Закатный Край, Дом
Нисхождения, Дом Рождения.
Ксочикветцаль, Изумрудная Роза,
Богиня Цветов и Любви, раньше была супругою бога Дождей, Тлалока, но Дразнитель
Двух Сторон, Тецкатлипока, украл ее у него, унес ее на девятое небо, и она
стала богинею Любви. Она там царит, в Тамоанчане, растет там цветущее Древо, и
воздухи там весьма прохладительные и деликатные. Она покровительница
беременных, ткачих, и швей. Не ткут ли стебли свой наряд? Не исполнены ли луга
самым узорным вышиваньем? Не таит ли стебель всегда в своем лоне новую, еще не
тронутую взглядом, красоту, которую вот-вот он родит, которая вот-вот засияет
своими детскими глазками? Жители теплых долин, в южных частях Мексиканского
плоскогорья, праздновали, в нашем месяце Октябре, праздник Ксочикветцаль, и при
этом мальчиков и девочек лет девяти-десяти напаивали допьяна, и предоставляли
им свершать всякие несдержанности. А разве цветы не посылают друг другу
цветочную пыль, едва лишь успеют раскрыться? Тласкальтеки свершали праздник в
честь Розы Изумрудной и в честь бога Охоты одновременно, и во время этого
праздника много девушек приносили в жертву, и вольные девушки, подруги
неженатых воителей, теснились, чтоб принять жертву. Потому богиня Цветов есть покровительница
вольных девушек. Богиня, воплощавшая цвет изумрудный, была облечена в богатую
одежду, и особым ее знаком было omequetzalli, на темени два пучка перьев
изумрудной птицы кветцаль. Тамоанчан, мысленный Запад, египетское Аменти, символизуется
в мексиканской живописи сломанным Древом, из раны которого струится кровь. Этот
Запад и первичная Родина был Сад. Его постоянный синоним – Xochitl icacan, где стоят цветы. Саагун называет его Рай земной, Paraiso terrenal. В кодексе
Борджиа, сломанное Древо, т. е. лик Тамоанчана, является гиероглифом легендарной
птицы, голова которой образует гиероглиф 15-го годового праздника Майи, имя
коего есть Моан, или Муан. Моан означает затуманенье, покрытье облаками. Цветы
и Любовь уводят Мысль к Древу, и к облачной вершине его, к узорной туче, к огню,
что рисует свои изломы в мгновенности, перед паденьем бриллиантовых дождей.
Солнечный бог Ксочипилли, третий из девяти владык часов ночных, покрывает все
это цветистое счастье своим возрождающим поцелуем.
Пульке, национальный
пьянительный напиток Мексиканцев, коим они упиваются изрядно в Предместиях
города Мехико, и во многих городах и деревнях, в области Ацтеков, Цапотеков, и
иных. Это беловатый и сладко-освежительный, перебродивший сок агавы [магэй], их
национального растения, из которого они делают решительно все, от пьянственного
напитка до циновок под ноги и до орудий молитвенности, каковыми остриями,
колючками агавы, они жертвенно пронзали себе уши, язык, и иные части тела
своего. Тотохтин, Кролик, бог Пульке, также представлялся и богом Жатвы. Время
жатвы естественно совпадало с приятною необходимостью опьяняться. Бог жатвы
таким образом становился гением растенья, ликом умиранья и возрожденья Природы,
причем самый сон опьяневшего как бы отображал эту временную смерть Природы,
оцепенелую смерть, за которой не сразу, но встаешь освеженный. Таким образом,
бог Пульке был двуцветный, он разрисовывался красными черным, он был слитием
двух ипостасей, Солнца и Ночи. Пьянственный кролик находился также в тесном
соотношении с Месяцем, который то прибывает, то убывает в своей круговой
лунности, в пирной своей осиянности. Бог Пульке был украшен гиероглифом Луны,
костяным полукольцом. Он звался также Тецкатцонкатль – бог с зеркалом в
волосах, или бог Тецкатцонко, храма с зеркалами на коньке кровли. Опьяненье от
Пульке считалось священным. Вместе с соком агавы в человека входил властный
демон, и опьяневший был одержимый. – «Песнь Бога Пульке» тоже напоминает, своим
таинственным тоном, некоторые из Народных Русских заговоров. В книге фраи
Мартина де Леона, изображающего исповедь в Мексике, в те дни как древняя религия
Мексиканцев была еще жива, есть интересная подробность: – «Не плескал ли ты
пульке в огонь, чтоб зазвездилась она, и чтоб узнал ты что-нибудь, услышав, не
плачет ли он?»
Ксипе-Тотек, Земной Бог, есть
Дух Полей. Его чествовали вовремя посева, в начальные дни весны. В это время
свершалась жестокая жертва. В гладиаторской игре убивали военнопленного. Кровью
его орошали землю, чтоб она была плодородной, а затем устраивался маскированный
бал, во время которого жрецы, в особых костюмах, изображали все, что производит
Земля. Этот бог был покровитель золотых дел мастеров. Золотая Змея, огненная
змея, делающаяся зеленой, означает переход от пустынного зноя к пышной
растительности. В Мексике часто, много раз проходишь или проезжаешь по
какой-нибудь равнине, и все видишь ее желтой и бесплодной. Отлучишься, а в это
время начнется пора летних дождей. Вернешься, и не узнаешь прежней пустыни в
этих зеленых оазисах. Так было со мною, когда я увидел окрестности Веракрус, сначала
в Феврале, а потом в Мае и в Июне. Какой четкий и живописный образ – сказать о
боге Маиса, что он – Вождь несчетных дружин. Так и видишь безбрежное желтое
поле с этими мощными полновесными колосьями.
«Песнь Бога Обновленных Полей» –
одно из лучших Мексиканских песнопений, в нем слышится голос Земли.
Мелодический припев невольно переносит нас в эту живописную страну, где мысли,
растенья, и птицы красочны, и где бронзовые люди в каждом цветке чувствуют
творящую, поющую, причудливую душу. Во время этого праздника Обновления, перед
храмом бога Дождя, Тлалока, помещали водоем, наполненный змеями. Оттуда некие
люди, так называемые мацатеки, зубами
вытаскивали из воды живых змей, танцевали с ними круговую пляску и потом
удушали их. Все Боги плясали на этом празднестве, в средоточии же божеского круга
– Ксочикветцаль, Цветок изумрудный, богиня поцелуев и расцветных лепестков. И
маска за маской проходили в весеннем танце. Полевые звери, птицы, бабочки, пчелы,
жуки и мошки, гроздья плодов, маисовые колосья, за ними бедняки и люди,
пораженные Тлалоком, а также птицы, посвященные богине Земли, совы и филины. Змеи
в этом празднестве символизировали молнию. Колибри и другие цветные птицы, а
также нарядные бабочки, это – души, умерших в битве, воителей. Они вознесутся в
чертоги Солнца, побудут там, а потом порхают среди цветов, как мотыльки, или
поют, как звенящие птицы, или безмолвно проплывают по Небу, как облака с
золотыми краями.
Макуиль-Ксочитль, бог Пяти
Цветков, бог Музыки и Игры, брат поцелуйного Ксочипилли. В то время как у
Ксочипилли вокруг рта нарисовано изображение мотылька, вокруг рта у МакуильКсочитля
видны очертанья человеческой руки, символизирующей число 5. Он также и
Ауйатеотль, бог Страсти. Недавно, в Мехико, при раскопках, на том месте, где
был главный храм, нашли выкрашенное в красный цвет каменное изваяние этого
бога, а вокруг него, тоже выкрашенные в красное, каменные и глиняные
изображения музыкальных инструментов. Сделав Цветочного Властителя и Пятицветкового
Бога братьями, и поцелуйными благословителями страсти, Мексиканская фантазия
сочетала в весеннем нежно-брачном единеньи музыку, пляску, цветы и румяные
губы, проникающие к румяным губам.
МАЙЯ
Майские руины, поныне живущие в
глубине Центральной Америки, на Юкатанском полуострове, среди лесов Паленке,
украшены гиероглифами, причудливость которых доныне еще не вполне разгадана.
Однако Ф.-А. де Ларошфуко, в своей книге о Паленке, много сделал для их
расшифрования, и его имя должно быть в ряду почетных имен, из которых первое – Брассэр-де-Бурбур,
а наиболее важные из новейших – Альфредо Чаверо, Эдуард Сэлер, Август Лё-Плонжон
и Целия Нутталь. Барельефные гиероглифы Паленке рассказывают поэму
национального освобождения Майев от ига Тольтеков. В Майском календаре, как в
Мексиканском, было 18 месяцев, по 20-ти дней в месяц, и 5 дней дополнительных.
Этот счет помогает в расшифровке гиероглифов, он дал идею – чтения их треугольником.
Священный треугольник, триада, есть ключ к Майским письменам. Среди гиероглифов,
покрывающих своими запутанными узорами красивые пластины в храме
Солнцепоклонников, изобилуют фигуры раковин, жемчугов, и приморских камешков, голышей.
Любопытно, что звук, изображаемый Латинскою буквой i, в Майском алфавите имеет почти такое же начертание – дуга с
двумя кружочками на каждом конце. Любопытно также, что звук л изображается у Майев фигурою эллипса,
в которой внутри находится фигура греческого may. «Слово о слове» Майского ваятеля кажется мне самым
красноречивым гимном слову, какой где-либо мне приходилось встречать.
ПЕРУ
Подсолнечник, красующийся у нас
на полях и в деревенских огородах, стал таким национальным Русским растением,
что многие удивятся, если я скажу, что растение это Перуанское, а между тем это
именно так. Подсолнечник и гвоздика, золотой цвет и красный, верно навсегда
будут нам сиять и рассказывать своим сияньем, что грубая жажда золота однажды
повлекла бледноликих хищников за моря, и там невинною кровью они залили узорные
золотые сны Мексики и Перу. В Перу еще сильнее, чем в Мексике, был порыв душ к
Солнцу, и храмы Солнца и Луны отличались поразительною пышностью. Хоровая песнь
Перуанцев к Солнцу весьма типична для них, как своею нежностью, так и
слитностью целого народа в одно целое. Перуанская культура представляет много
достопримечательных черт, и между прочим любопытна тем, что в Перу каждый
человек был поистине частью целого, в Перу не было забытых, как не было
голодных, и хорошо ли это, или дурно, но руководящая государственная мысль
обнимала, истинным попечением, безусловно всех.
«Владычица Влаги» – отображенье
грозового мифа. Перуанский лиризм утончен и нежен, как их гончарное искусство.
[В музее Трокадеро, в Париже, есть хорошая коллекция Перуанских ваз.]
Драма «Оллянтай» – один из
немногих уцелевших памятников древней Перуанской литературы. Туйя – название
одной американской маленькой птицы, которая в Перу, во время жатвы, причиняет
значительные ущербы полям.
ХАЛДЕЯ, АССИРИЯ
Заклятье от Семи Губительных
Гениев есть лучшее по силе заклинание, какое только есть во всемирной
сокровищнице заговоров. Литература заклинаний вообще очень богата в Халдее. В
ветрах пустынь есть много сказок, и много губительных веяний.
Эа – Морской царь и Владыка
мудрости. Мирри-Дугга, иначе Мардук, есть Солнечный бог. Ипостась Бэла.
Ассирийцы, так же, как древние
Иудеи, живописны в своем упоении кровью, битвами, издевательством над
побежденным врагом. Все в словах Ассириянина выпукло, наивно в жестокой
грубости, полновесно, как топор. Живопись Ассирийская, и стенные их украшения,
это летопись крови, легенда убийства, узор войны, охоты и палачества. И вся
Ассирия, в историческом лике своем, есть излюбленная фигура, созданная Ассирийским
искусством: лев, пронзенный копьем, и в последней ярости бессильно грызущий
древко, пронзившего его копья.
ИНДИЯ, ИРАН
Две прекрасные братские страны,
родные нам, Европейцам, два великие народа, полные благородства мысли, уваженья
к Человеческому Лику, влюбленности в Небо и Землю, в зиждительный труд, в
красивое устроение жизни, благое, светлое, светоносное. Два великие
утверждения, два завета, на которые можно опереться, мысля о созданьи красивой
справедливости, мысля о весенней жизни на Земле и о весенней Жизни за ее
пределами.
Два братские народа, развив до
полноты, каждый, единственный и неповторяемый лик свой, оба коснулись грани,
полюса. Индия, будучи живой, постигла то, что связано с Полюсом Смерти. Иран,
боле преданный земному, воплотил в своем религиозно-поэтическом творчестве
очарование Жизни. Но как Индия, так и Иран, молятся Огню и Солнцу, мысли Парсов
и мысли Индусов исполнены сияний, пряного запаха цветов, и свежего запаха
полевых злаков. Только в утонченном поэтическом и философском восприятии Индусов
более ощущается пьяный запах цветов, или боль сердца, в котором опьянение
кончилось, а в полном мужественности жизнестроительстве Парсов, влюбленников
Земли, чувствуется вся красота возделанного поля, поэзия тяжелого снопа. Но как
у Индусов есть сома, так у Парсов
есть гаома, духовный цвет – и тех и
других – ведет к светлым экстатическим состояниям и вводит их в стройное
Миропознание. И Начикетас, так же, как Заратустра, у самой Смерти исторг слова,
которые хочется всегда слушать, и которые сочетают смерть с жизнью – светлою
перевязью, морскими жемчугами, земными изумрудами, и всеозаряющими бриллиантами
и сафирами Неба.
КИТАЙ
Китай, так же, как Египет,
тысячи лет тому назад пережил то, к чему мы еще приближаемся, или только
приблизимся, в нашем историческом Завтра. Китайская живопись, Китайская поэзия,
и Китайская мудрость известны нам, сколько-нибудь, лишь по своему отображению в
Японской призме. Мы еле-еле знаем, что та воздушность, утонченность и
одухотворенность чувства, та красочная деликатность и изысканность, которыми
мы, например, восхищаемся в Японской живописи, в гораздо большей степени, и как
в первоисточнике, существуют в том Солнечном царстве, чье имя Китай. Словам
Китайского мудреца, Лаотце, уже за 3000 лет, а в них дышит свежесть
задумавшегося Сегодня. И «Чи-Кинг». «Книга Стихов», ость собрание Китайских
Народных Песен, которые начали собирать по благому почину императора Йя около
5000 лет тому назад. У Китайских императоров была счастливая мысль – ездить из
области в область, слушать песни, которые поет Китайский народ, и поручать
сведущим лицам собирать их в сборники. Так возникло это песнехранилище,
«Чи-Кинг».
Уанг-Чанг-Линг, Тху-Фу, и царь
Китайских поэтов, Ли-Тай-Пе, жили в первую половину нашей эры, а именно в 8-м
веке. Ли-ТайПе был поэт-бродяга, предпочитавший вольность полей и дороги царскому
дворцу.
ОКЕАНИЯ
Я готовлю в данное время целую
книгу легенд, и книгу Мексиканских преданий. Океанийские космогонии, особенно
космогонии Черных, как она отобразилась в Австралийских легендах, отличаются
необычайною роскошью фантазии и первобытною свежестью. Хочется сказать, что,
как Австралийские бабочки самые богатые по узорности и красочности крыльев, так
и в Австралийских легендах светят мысли единственные по причудливости мечты,
каких нигде не найдешь, – разве в Мексике, с которою эти области Черных имеют
странное сродство.
ЭЛЛАДА
Мистические гимны Орфея имеются
в чрезвычайно ценном издании Английского ученого Томаса Тэйлора [1787]. Есть современное
издание этой книги, перепечатанное Английским Теософским Обществом [Лондон,
1896]. Хорошие издания отрывков, сохранившихся из нежно-медового творчества
Сафо, есть между прочим в Италии, с которой ее лик так гармонирует. Например,
Л. А. Микельанджели, Болонья, 1889.
СКАНДИНАВИЯ
Скандинавской «Эдде» также мною
будет посвящен в «Пантеоне» особый выпуск, равно как Скандинавским народным
сказкам.
Нет Норвежца, который не знал бы
слов, составляющих «Речи Высокого». И если перед Норвежцем прочтешь наизусть
слова Одина о дружбе, Скандинав прослушает их, как слушают псалом.
БРЕТАНЬ
Кельтийские жрецы, Друиды, были
не только вещунами-жрецами, но и духовными возрастителями Бретонского детства и
Бретонской юности. Они говорили возрастающим о Звездах, о Луне и Солнце, и
учили их мерить Землю Небом, и Небо ставили в звездную связь с Землей.
Загадка и образ – обычный язык
Бретонцев. Они мыслят символами. Размер напевный в священных стихах Друидов,
или вернее один из размеров излюбленных, троезвучие, третьей повторной рифмой
усиливающее мысль и подчеркивающее достигнутую взволнованность чувств. «Ряды»
один из наилучших образцов Бретонского поэтического творчества. Распутать все
загадки, скрывающиеся в этом песнопении, довольно затруднительно. Делаю, что могу.
Причем некоторые истолкования заимствую у собирателя Бретонских народных песен,
виконта Эрсара Де-Ля-Вильмарка, в некоторых же совершенно с ним разнствую.
Один, Единственный – был верховный бог Друидов. Это был их Отец, Фатум, Судьба.
– Два быка – День и Ночь, скорлупа – корабль наших Суток. – Три начала и конца,
– в миропонимании Бардов человек рождается и умирает трижды, во свершении
полного развития своего человеческого лика во Времени и Пространстве. Дуб в
поэзии Бардов означает не только дерево дуб, но и служит символическим означением
друида. Три царства Мерлина – друидический Рай. – Счет четыре – Мерлин, ибо
Мерлин подарил Бретонцам 13 талисманов, в том числе четыре камня, сводящиеся к
одному волшебному камню. Этот талисман переходил по наследству к Арморикамским
вождям. Если храбрый чуть-чуть касался этого камня, его меч мог рассекать даже
сталь. Каждый, кто был ранен таким мечом, умирал мгновенно. Но, если этого
камня касался своим мечом трус, его меч тотчас же превращался в пыль. – Пять
полос у Земли, – Друидам было известно, сколько частей света. Пять
соответствующих эпох. Пять маяков у Сестры нашей, Морской водности. – Младенцы
из воска, числом шесть, страшные куклы из воска, употреблявшиеся в старину – и
употребляющиеся ныне – в черной магии, для погубления врага. Кто хотел извести
недруга томленьем и тоской, тот делал такую куклу, запеленывал ее и отдавал
юной девушке. Та носила ее на лоне своем девять месяцев. По истечении их,
недобрый священник крестил такого младенца в мельничной воде, при свете Луны,
под жерновом. На лбу его писали имя недруга, на спине имя Демона, и заклинанье
свершалось. Не означают ли эти шесть восковых младенцев – шесть месяцев года, с
парными дополнительными шестью? Руководимые Луною, и воплощая тень сна, – а
жизнь есть сон, – они тают, ибо тает воск, и так без конца. Шесть целебных трав
у Друидов – белена, самол, вервена, омела, первоцвет, и трилистник. Карлик
Бретонской легенды постиг язык всех вещей, когда три капли кипятившегося
волшебного напитка брызнули ему на руку, и он поднес палец к губам. Подобно
этому и Сигурди, отведав крови убитого им Фафнира, стал понимать язык птиц.
Подобные же есть и Русские народные сказки. – Чисто 7 священно у всех народов,
и роль его в Космогониях и в размерениях времени общеизвестна. Барды
насчитывали семь Стихий: Земля, Вода, Огонь, Воздух, Туманы, Ветер и Атомы. – Восемь
– священное число огней. Семь огней поддерживали Друиды в храмах беспрерывно,
восьмой же был священный огонь Бель-тан, который они зажигали в Мае, на
высотах, в честь Солнца. На Бретонском острове Мон почитали богиню Владычицу
владычиц, и у нее было восемь белых священных телиц. – Ряд 9 особенно означителен.
Число материнства. Восходящая круговая башня – символ Жизни. На гумне
вымолачивают поспевшие колосья, и свежее золотистое зерно открывает собою новую
жизнь. Впрочем, в Порз-Кеинане, что значит Гавань Сетований, некогда, около
башни приносили в жертву детей. Историческое предание таким образом сливается с
естественным символизмом бытия. Корриганы, или Горриганы, суть маленькие гномы
и феи Бретонской фантазии. Они танцуют свои пляски у воды, при свете Луны, как
Литовские Вандиннии. Кабан – столь же обычный образ в Бретонской поэзии, как
медведь и волк в нашей, слон и тигр – в Индусской, или кролик, пума и змея – в Мексиканской.
– Ряд 10 и ряд 11 говорят о роковых для Венедов событиях. – 12-число Зодиака,
число годового круговозврата, и символ гибели дней в Году. Черная Корова с
белою звездой, проходящая Лес Останков, и пораженная стрелою в грудь, – какой
изумительный, первичною силой дышащий, образ завершенного Года! И за этим мажорное
торжество звуков и светов, звучащий рог, огонь и гром, ветер и свет, дождь, и
ничего, ничего больше. Застывшее в тайне человеческое лицо, и брызнувшие слезы
из глаз. И всего страшнее этот обратный путь видений увиденного, это обратное
шествие – отшествие рядов, 11, 9, 7, 4, 2, 1, ничего. Смерть, а до – ничего
больше нет. Как будто колдун, в заклинании, вызвал на миг перед взором
глядящего двенадцать таинственных призраков, и потом, мановеньем руки,
отпускает обратно одного за другим. И снова под Луною равнина пуста.
Гвенк'Глан существовал воистину.
Он жил в эпоху борьбы Христианства с религией Друидов. Он был ослеплен своим
врагом, предсказал его гибель, и враг погиб. Он глубоко ненавидел Христиан, и
предсказал их гибель. В его пророчестве дышит такая сила, как будто не одинокая
человеческая душа, а дух Луны или Звезды скорбит здесь.
«Пьяность Солнца и Пляска меча»
пелась под стук мечей, в то время как стройные юноши кружились в пляске, и, не
прекращая ее, подбрасывали в воздух меч и налету ловили его. Гимн – Лезвию.
Печатается по: Бальмонт К. Д. Собрание сочинений в 7 тт. – М.:
Книжный Клуб Книговек, 2010. Т. 4.