Те spectem, suprema mihi cum venerit
hora,
Те teneam, moriens, deficiente manu.
Tibullus
__________
Лишь бы
смотреть на тебя, когда час мой настанет последний,
И умирая,
тебя слабой рукой обнимать (лат.).
Тибулл
МАРИИ АЛЕКСЕЕВНЕ ОЛЕНИНОЙ-Д’АЛЬГЕЙМ преданно
посвящаю
ПРЕДИСЛОВИЕ
Разбирая мою книгу
«Апрель» (Русская Мысль, 1910 г. Июнь.), Валерий Брюсов, наряду с верными
замечаниями и заслуженными мной упреками, высказал несколько таких, с которыми
я отнюдь не могу согласиться. Оставить их без ответа с моей стороны могло бы
значить одно из двух: или что я не дорожу критическим отзывом Брюсова, 2) или
что я принимаю его упреки, как заслуженные. Но: 1) мнение Брюсова всегда мне
дорого, как мнение моего любимого поэта и учителя, один тот факт, что после
критики Брюсова я не только не перестал писать стихи, но даже решаюсь выступить
с новым сборником, показывает, что не все упреки моего критика я принимаю как
заслуженные. И к таким упрекам прежде всего отношу я упрек в том, что у меня
«нет своего отношения к миру», «нет определенного миросозерцания», что я
«неизвестно для чего повторяю евангельские сказания» и «развиваю в терцинах
довольно наивные раздумия».
Позволю себе еще раз
занять внимание Брюсова моими «раздумиями» (правда, не в терцинах, а в прозе) и
коснуться существенного вопроса о поэтическом миросозерцании. Книга стихов не
должна непременно являться выражением цельного и законченного миросозерцания. По
большей части, книга стихов дает нам историю развития миросозерцания, его
различные этапы.
Большой ошибкой было
бы принимать за философское credo каждую отдельную мысль, заключенную в
сборнике стихов. Книга стихов есть исповедь поэта, история его исканий,
нахождений, ошибок, падений. Объединяет все отдельные мысли и переживания,
заключенные в книге стихов, только единство сознания того, кто переживает, –
поэта.
И предлагаемая теперь
книга далеко не во всех отделах близка мне сейчас, многие страницы читаю я как
чужие. Таковы для меня отделы, где слишком чувствуется одностороннее влияние
Гёте, Батюшкова и Шенье, или где я старался разработать чисто реалистические
приемы в описании мелочей обыденной жизни. И там, и здесь я ставил себе
чисто-художественные задачи, в соответствии с настроением того момента, и
считаю себя вправе поделиться с читателем моими опытами, если не считаю их
вполне неудачными. Решительно отклоняя от себя обвинение Брюсова в отсутствии
всякого миросозерцания, я охотно принимаю второй его упрек: в ученическом
характере моих стихотворений.
И на предлагаемую
книгу смотрю я как на «ученическую», в этом ее значении нахожу и мой суд, и мое
оправдание. Но у меня есть надежда, что это последняя из моих ученических книг,
что на последних страницах ее уже светлеет очерк устанавливающегося
миросозерцания, находящего себе свои собственные поэтические формы.
Когда я закончил
«Цветник царевны», мне стало ясно, что я совершенно ушел как от исторического
критицизма, который сказался в моей первой книге «Цветы и ладан», так и от
романтического пессимизма, который сказался во второй моей книге
«Crurifragium». В предисловии к первой книге сказано: «При современном
состоянии философской мысли едва ли возможно, без компромисса и самообмана,
принять метафизику апостола Павла» (Цветы и ладан, 10). В предисловии ко второй
книге я противополагаю якобы ложному методу научного анализа истинный метод
эстетического восприятия (Crurifragium, IX, X.).
Новую книгу я издаю с
твердой уверенностью в том, что наука и искусство разными путями ведут нас к
одним целям, из которых высшая и подчиняющая себе другие есть цель религиозного
знания и творчества, и что современная наука в своих дальнейших выводах
неизбежно придет к новому утверждению той самой метафизики апостола Павла, которую
она отвергла в незрелую эпоху своего развития.
Однажды мне пришлось
высказать сочувствие идее профессора Зелинского о будущем славянском
Ренессансе. Эта идея близка мне и теперь, но при следующих оговорках.
Высший расцвет
искусства обыкновенно происходит от соприкосновения двух культур, от восприятия
молодой, полной непосредственного природного и религиозного чувства народностью
плодов многовековой и изысканной культуры. Так было, когда на почве дикой,
средневековой Италии привились тонкие цветы византийского искусства. Это
соприкосновение итальянской девственной культуры с перезрелым эллинизмом
Византии дало весну Ренессанса, дало Джотто и Боттичелли.
Искусство раннего
ренессанса до сих пор остается идеальным образцом, как соединившее в себе два
начала: религиозное, условное, символическое, с одной стороны, и реалистичное,
природное – с другой. Канон, условность, религиозность есть то, без чего не
может быть истинное искусство. Этой религиозностью проникнут весь Джотто, она
еще не исчезла и у Боттичелли. Но, в отличие от чистых византийцев, у Джотто
есть всё возможное совершенство экспрессии, maximum реализма, допустимого в
искусстве. С Леонардо начинается антирелигиозный характер итальянского
искусства, достигшего полного падения в натурализме рафаэлевой школы.
Тот ренессанс,
которого мы вправе ждать от русского искусства, который завещан великим прошлым
нашей поэзии и духом нашего народа, есть именно этот ранний ренессанс
прерафаэлитов. Начала этого ренессанса находятся в поэзии Жуковского и Пушкина,
хотя и они не были свободны от предрассудков академизма и рафаэлевских
традиций.
Россия – до сих пор
дикая страна, не прошедшая того культурного пути, той классической школы,
которую прошли народы Запада. Но при всей малоценности нашего культурного
развития, мы обладаем тем, чего нет на Западе: массой религиозного народа, с
одной стороны еще не потерявшего связи с землей и естественной религией, а с
другой – глубоко восприявшего нравственные начала христианства: начала подвига,
самоотвержения и любви. Эти начала завещаны нам и тремя корифеями нашей поэзии:
Жуковским, о котором сказал Тютчев: «веял дух в нем чисто-голубиный», «его душа
возвысилась до строю»; Пушкиным, в образе Татьяны воплотившим всё стремление
русской природы и русской души к самоотречению, и Тургеневым, возведшим в лице
Лизы это стремление до идеала церковно-аскетического. Из этих трех начал 1)
народной религии, с ее близостью к земле, пережитками художественной старины и
глубоко воспринятым нравственным началом христианства; 2) неисчерпаемой
сокровищницы византийского эллинизма, оплодотворившего однажды искусство Италии
и способного вновь оплодотворить наше искусство, и 3) нашего светского,
культурного возрождения, выводящего себя из первоисточника нашей поэзии
Пушкина, – из этих трех начал и может возникнуть будущий русский Ренессанс,
ничего общего не имеющий с натурализмом и материализмом позднего итальянского
ренессанса.
Сергей Соловьев
11 октября 1912
Дедово
ОБРАЗ МИЛЫЙ
РОЗЫ АФРОДИТЫ
ПЕСНИ
ПОЭМЫ
ПОСЛАНИЯ И МАДРИГАЛЫ
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРОШЛОГО
У НОГ ЦАРЕВНЫ
СКАЧАТЬ ВЕСЬ СБОРНИК
ОБРАЗ МИЛЫЙ
РОЗЫ АФРОДИТЫ
ПЕСНИ
ПОЭМЫ
ПОСЛАНИЯ И МАДРИГАЛЫ
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРОШЛОГО
У НОГ ЦАРЕВНЫ
СКАЧАТЬ ВЕСЬ СБОРНИК
Печатается по: Соловьев С. М. Собрание стихотворений. – М.: Водолей
Publishers, 2007.